Один из пестрых лоскутков

      Он сидит на софе, завернутый в пушистый плед. В комнате полумрак. Неярко тлеют угольки в камине, напоминая о вчерашнем вечере. Вчерашний вечер…, один из маленьких кусочков... Пестрый лоскуток из длинного полотна, что со временем выцветет и сольется с другими такими же и совершенно сотрется из памяти, пока, случайно не зацепится ниточка, что крепит его к основному полотну и вдруг переберет по швам в совершенно несвязанных с ним местах…       Тени разбегаются по углам, освобождая место для памяти. Она не спеша расставляет декорации: поправляет занавеску, зацепившуюся за край вазы, пододвигает стул ближе к столу. Медленно проходит вдоль комнаты, касаясь предметов и каждый из них словно выступая из тени, на какое-то время попадает в фокус и снова, теряя резкость, уходит в размытый полумрак. Издалека звучит тихая, сбивчивая музыка, будто, шурша каждой царапинкой, играет старая патефонная пластинка. Музыка становится громче, а вместе с ней приходят другие звуки, комната наполняется голосами, смехом, звяканьем посуды и столовых приборов. Кажется, что пространство затапливает теплым желтым светом электрических ламп, от которого внутри становится как-то особенно уютно. Ассоциация вызывает новые ассоциации, образ тянется за образом. Комната, залитая желтым светом, превращается в плоский светло-желтый прямоугольник на сером снегу, там наверху такой же, но во много раз ярче с черными силуэтами, будто вырезанными из черной бумаги. Они машут на прощание кому-то там внизу, кому-то кто больше не сними.       Он зябко ежится, ведет плечами, пушистый плед толстой складкой сползает со спины. Он тянет за край, но от неловкого движения плед сползает еще ниже. Он мелко дрожит где-то под кожей, опускает голову, выставляя острый седьмой позвонок, проводит подбородком по ключице, царапая кожу небритой щетиной, и остается сидеть неподвижно, постепенно привыкая к холоду.       Кажется, что он живет целую вечность, столько всего произошло в его жизни, хорошего, плохого, разного.       В камине потрескивая, погас очередной уголек, он безразлично смотрит, как исчезают красные и желтые точки, как темнота заполняет пространство. Последняя искра и комната погружается в полную темноту, только в том месте, где совсем недавно еще теплился живой свет, еле заметное свечение, как эхо.       Глаза привыкают к отсутствию света и начинают разбирать предметы. На спинке кресла напротив него неровной кучей нахлобучен толстый свитер, один его рукав свисает вниз. В темноте представляется, что это и не кресло вовсе, а слон с длинным неровным хоботом.       На улице залаяла собака, одна, другая. Наверно это какой-нибудь зверь подошел слишком близко к жилью. В замочной скважине поворачивается ключ, один оборот, второй, дверь открывается, пропуская внутрь облако белого пара, это замерзает теплый воздух прихожей. Вошедший шумно сопит, разувается, скидывает верхнюю одежду, задевает что-то и по полу, подскакивая и отбивая ритм, катится что-то круглое. Наверно картошка… Распахивается дверь в комнату и в дверном проеме возникает темный силуэт, плоский на фоне неяркого света, отбрасываемого электрической лампочкой где-то за его спиной.       — Ну что болезный, так и просидел весь день? — Он шарит рукой по стене в поисках выключателя. Щелчок, и вот она, реальность. Здесь и сейчас и никаких призраков.       — Эй, Лука, ты что, в конец опупел? Оденься! Только из соплей вылез.       Олег бодро подходит к Лукасу и по-хозяйски укутывает его в плед. Он холодный, пахнет снегом и морозом. Лукас смотрит на него снизу вверх и что-то есть в этом взгляде доверчиво-детское, как тогда, как там. Олег садится пред ним на корточки, проводит руками по его бедрам, заглядывает в глаза.       — Ну чего ты опять скис? Давай-ка поднимайся. Одевайся. Сейчас поедим, а завтра сходим с тобой куда-нибудь, подышать. Солнышко обещают.       Лукас соглашается одними глазами и его бледные губы осеняет тень улыбки.       Олег поднимается, тормошит Луку по холке, как большого пса, притягивает к себе и прижимает виском к бедру. Он замедленный и послушный прижимается головой к его боку, высвобождает руку из-под теплого пледа и обнимает Олега за бедра.       — Ты уж прости. Чего-то обшивочку пробило. Я сейчас взбодрюсь. Все нормально. — Лукас трется виском о его бедро, утыкается в него носом, обхватывает уже обеими руками и замирает.       — Вот ведь.. В крови у вас эта хандра вечная. Давай английская роза, не спи, а то, замерзнешь. — Олег, подцепив Лукаса подмышки, тянет его вверх, тот поднимается и встает радом в полный рост.       Они стоят так, глядя друг на друга — черные, как у медведя глаза, напротив льдисто-голубых. Ради этих льдинок он перевернул свою жизнь, переиначил весь свой космос, поставил все с ног на голову и теперь, с утроенной силой оберегает этот странный и непонятный мир, в котором есть только двое.       Лукас моргает, слегка наклоняется вперед и целует Олега в край рта. Отодвигается на исходную, чуть-чуть откидывает голову назад, как будто пытаясь охватить взглядом всего его. Сначала глаза Лукаса, а потом и рот начинают улыбаться.       — Ну чего скалишься? Дурень. Жрать пойдем. Как заболеешь, сразу в задохлика превращаешь. Кормишь, тебя кормишь, а толку не грамма. — Олег обнимает Лукаса за плечи, слегка встряхивает и, повернув к себе спиной, ведет в кухню. По дороге он снимает со спинки кресла свитер и на ходу надевает его на Лукаса.       Лукас располагается за столом, Олег достает из холодильника кастрюлю с супом, ставит ее на газ. Высыпает в большую, черную чугунную сковороду вчерашнюю картошку с тушеным мясом, щедро посыпает луком и, закрыв крышкой, устраивает ее рядом с кастрюлей. Через пятнадцать минут комната наполняется аппетитным ароматом еды. Лукас поднимается из-за стола, достает из шкафчика тарелки и столовые приборы.       Кухня небольшая, мебель в ней расположена как бы по кругу и при перемещении по ней они постоянно встречаются. Касаются плечами, локтями и при каждой такой встрече по каждому из них где-то внутри разливается острый до ментолового холодка внизу живота прилив нежности.       Они садятся за стол, друг напротив друга. Пока едят, переглядываются, как люди, которые знают друг о друге многое, что иногда, и вслух-то не произнесешь. Их молчаливый ужин заканчивается чаем с медовыми пряниками, маленькими квадратными пухлышами с белой глазурью на внешней стороне. Лукас собирает посуду и ставит ее в мойку. Облокачивается бедром о ее край и выжидательно смотрит на Олега, тот поднимается из-за стола и, зацепив Лукаса за запястье, тянет за собой в комнату.       Лукас усаживается с ногами на большую мягкую софу, что служит им кроватью. Олег возится у камина, разводит огонь. Комната постепенно наполняется живым теплом. Олег забирается на софу рядом с Лукасом, пробирается мимо него на коленях и чуть наклонив его корпус вперед устраивается сзади, притягивает за плечи к себе и утыкается носом в его плечо. Вдыхает этот знакомый запах, закрывает глаза и просто живет настоящим моментом, где есть он сам, где есть он, где они вместе…