И море

По вечерам к берегу прибивает водоросли и ракушки, растущие до колен и выше тёплые буруны и выкрашенные закатом в безобидность низкие полугрозовые тучи. Стайлз привыкает к неспешной рутине и по вечерам выходит к океану – босой, весь хэмингуэевский свитер и завёрнутые до колен потёртые джинсы. Приморский вдох бередит солёным прикушенный язык, бередит запёкшиеся края ран, ещё не сошедших после последней битвы за жизнь – Стайлз не хочет вспоминать, как выкашливал из гортани комья крови, не хочет вспоминать свои скрюченные вокруг рёбер руки и слезящиеся щели глаз, вперившиеся в измазанную густыми чёрно-буро-серыми отходами экспериментов Докторов землю. Стайлз не может не, но каждый день его синяки становятся немного светлее, корки его ран, мягкие от влажного воздуха, отстают от нежной розовой кожи и таймер на экране смартфона отсчитывает минуты входящих звонков – время, когда Стайлз, едва улыбаясь и прикрыв глаза, забирает себе услышанные слова, забирает внутрь, выпуская наружу острые горячие капли в углах глаз. Иногда он говорит в ответ. Он говорит ‘хорошо, что ты уехал’, и ‘не превышай’, и ‘Дерек’. Постепенно он начинает рассказывать о том, что видит, привыкает снова говорить – о коттедже, покосившемся и скрипуче дышащем по ночам, о жёлто-зелёных предрассветных отливах, о том, что отец бы безбожно читерил в вопросах питания, да только посреди прибрежного ничего люди сами ловят рыбу и выращивают овощи, так что на местном маленьком рынке фаст-фуда не найти. Стайлз подключает гарнитур и готовит им с отцом обеды и ужины, оставаясь на связи, оставаясь на громкой связи в салоне машины Дерека – ‘довези свою детку непоцарапанной, Хейл’. Длинный провод цепляется за ручку сковороды, и после Стайлз поглаживает большим пальцем сеть тонких трещин на экране – ‘непоцарапанной, Дерек, а не как я’. Дерек слышится ему – выцелованный солнцем, дорожно запыленный, познавший ещё больше дзена за то время, что они не общались. Когда Дерек приезжает, и смотрит в глаза – впервые за долгое время, и обнимает, притягивая к себе и закрывая руками спину, Стайлз думает, Стайлз хочет, чтобы Дерек поделился с ним волчьей мудростью. Дерек тянет из него выцветающие чёрные нити, задевает носом висок и шепчет в ухо. Он шепчет ‘хорошо, что ты уехал’, и ‘хорошо, что вместе с шерифом’, и ‘Стайлз’. Стайлз дрожит в его руках. Стайлз вздрагивает, чувствуя ступнёй осколок ракушки, и подталкивает его в океан, чтобы вода сгладила острые края, как она уже разгладила его грубые пятки. Волны забираются ему на колени, мочат джинсы и свитер, на лицо попадают пенистые брызги. Стайлз покачивается в унисон прибою и оглядывается на берег – Дерек стягивает кроссовки, отец хмурится и стирает ластик о лоб, раздумывая над кроссвордом на последней странице местной газеты, ветер приподнимает крышку пустой коробки из-под пиццы. Кто-то оставил на песке смятую, искорёженную банку из-под Колы. Стайлз оставил в Бикон Хиллз обглоданный скелет своих начинаний. Он прикасается к ладони Дерека, выводит спирали на его запястье, чувствует затылком его плечо. Они смотрят в горизонт. У них есть дом и солнце. И море.