Дом на камне

Ощущение престранное. Дин видит, как его собственная кровь вытекает из тела — и да, это странно. Он забыл, какую пустоту чувствуешь, наблюдая, как из тебя по капле уходит кровь. Кровь растекается по плечу куртки, ткань пачкается в землю, и это престранно: он думает о том, как держал пригоршню земли на маминой могиле. Похорон у мамы не было: от неё не осталось почти ничего, что можно было бы оплакать. Они лишь выкопали яму, опустили в неё почти пустой гроб и поставили надгробие. Дин стоял, смотрел в ничего не выражающее лицо отца и держал свою пригоршню. Он уже знал, что случается, когда ты кладёшь кого-то в землю. Он хотел бы быть готовым. Так что утром он сбежал и выкопал небольшую ямку. Дин не умирает, но ощущение такое, будто так и есть. Опершись о чужое надгробие, он стягивает верхнюю рубашку и затягивает её на плече. Ему удаётся взять себя в руки на достаточное время, чтобы подобрать лопату, фонарь и оружие и доковылять до машины; всё это время он думает о земле, о маленьких прозрачных осколках слюды, о том, как он выкопал ямку под дубом на заднем дворе, потому что пригоршню именно этой земли хотел бросить на мамину могилу. Он хотел, чтобы это было что-то более знакомое, чем чужая земля в папиной руке. Он хотел, чтобы у неё было напоминание о доме. — Кровотечение уже остановилось, так что Дин стирает большую часть крови с одежды грязной белой рубашкой, которую нашёл в багажнике Импалы. Правую руку он прижимает к боку, а левой разряжает оружие и загружает его в багажник, левой же рукой поворачивает руль, пусть это и кажется неудобным и неестественным. Держи он руль правой, он смог бы часы проехать без остановки, он привык: пальцы знают, как скользнуть по поверхности руля, чтобы включить радио, зажечь сигарету или переставить кассету. Левой, ну… он может вести. Когда он наконец паркуется у бункера, голова уже слегка кружится. Но некому выйти из дверей и помочь ему выбраться из машины, некому забрать его вещи из багажника, некому занести их внутрь. Не у кого попросить помощи, но он всё равно в порядке, всегда был, так что он просто опускает лоб на руль и ждёт, пока головокружение уляжется. А потом он выбирается из машины и волочёт вещи в бункер, хотя пальцы здоровой руки дрожат, а ноги подгибаются. Лопата остаётся на заднем сиденье, грязь, пыль и пятна крови — на обивке, ножи — в крови и грязи. Отперев дверь и щёлкнув выключателем, Дин бредёт к своей комнате. В последнее время он проводит в бункере не так много времени, так что на кухне нет еды, а всё пропахло пылью и плесенью. Он не хочет быть здесь, и это уже заметно. Столы покрыты влажными пятнами, а некоторые зоны — мраком, потому что лампочки перегорели, а он не удосужился их заменить. Он даже не думает пойти на кухню и проверить холодильник, потому что знает: он пуст. Если он захочет поесть, ему придётся снова сесть за руль. Если ему понадобится антисептик, бинты или повязки — ему придётся снова сесть за руль. Он не звонит Сэму. Не звонит Касу. Он вытирает часть крови с куртки и думает: у меня всё схвачено. Я в порядке. Дин знает, как работать одному. Он может пройти через всё. Он может о себе позаботиться. Так безопаснее, говорит он себе — и иногда даже в это верит. Сегодня не одна из таких ночей. Но всё равно обратиться не к кому, так что Дин садится на кровать и, поскольку правая рука ужасно болит, стягивает рубашку, расстёгивает ширинку и стряхивает ботинки с помощью левой. Он так устал, что даже не откидывает покрывало на кровати, просто прижимает к себе раненую руку и отрубается. — Во сне он видит дома. В детстве он часто строил домики из камней. Он разделял контуры разных комнат, отмечал кухню, ванную, спальню гладкими речными камешками, кусочками сырого гравия и красивыми прозрачными осколками, подобранными на парковке. Он строил дома из камня, а не из конструктора, сооружал крыши из листьев и был таким маленьким и худым, что мог бы забраться в такой домик и жить там в одиночестве. Дин думал о домах в последнее время. Он проезжает по красивым окрестностям и останавливается у открытых домов, выставленных на продажу. Испытывая удачу, он иногда поворачивает ручку, входит внутрь и делает вид, что это его дом. Его стены, его окна, его подвесной потолок и пропылесошенный ковёр. Он проходит по тихим пустым домам в пластиковых бахилах, чтобы не оставить грязь на бежевых берберских коврах. Он стоит на кухне и выглядывает на задний двор, он измеряет спальню, прикидывая, станет ли туда огромная кровать. Он берёт флаеры, но всегда выбрасывает их, прежде чем вернуться домой. Раньше Дин знал, что значит «домой». Теперь он не так уверен. Раньше у него было ощущение, словно накрывающее его с головой, когда он бросал взгляд в сторону и видел прочищающего ружьё брата, ощущение, возникавшее, когда они запирались изнутри в очередном мотельном номере, ощущение, не отпускавшее его, пока он рассыпал соль у порога и прятал пистолет под подушку. Дин привык чувствовать себя дома в машине со своей семьёй. Теперь, когда он сидит в Импале и смотрит на пустое пассажирское сиденье, он больше этого не чувствует. — Раз или два он просыпается. Ему кажется, что он слышит шаги за дверью и негромко переговаривающиеся голоса, но каждый раз, когда он заставляет себя сесть и выбраться из постели и распахивает дверь, за ней никого нет. Он даже спускается вниз и доходит почти до выхода, останавливается и прислушивается. Никого, кроме него. Дин говорит себе то, что уже знает. Он говорит себе, что не удивлён. Говорит себе, что он в порядке, что ему никто не нужен, что всё будет путём. Но, возвращаясь в постель, он оставляет дверь открытой. Просто чтобы было лучше слышно. Просто на всякий случай. — Дину снится, что его телефон звонит. Он знает, что это сон, потому что слышит голос Кастиэля на том конце провода. Ты нужен мне, повторяет он. Кас, если ты слышишь меня, повторяет он, пожалуйста. Ты нужен мне. Пожалуйста. Кастиэль не зависает с ним. Он никогда не остаётся на ночь. Он никогда не остаётся на ужин, на кофе, на какой-нибудь скучный разговор без конца, на который Дин вроде как надеется каждый раз, когда Кастиэль рядом. Кастиэль есть, и сразу его нет. — Не ударься, — как-то сказал ему Дин. — Обо что? — спросил Кастиэль. Дин хотел сказать: О дверь. Когда будешь уходить. Потому что ты всегда уходишь, приятель, и я не знаю, почему, но это больно. Вместо этого он ответил: — Береги себя, приятель. Это место не станет домом для Кастиэля, он знает. Он видит это по тому, как Кастиэль сжимает ключи от своей машины, позволив им зазвенеть у него в ладони. Дин никогда не просит Кастиэля остаться. Никогда даже не пытается. Приходи иногда домой, хочет он сказать, но разве можно назвать это место домом Каса, если это даже не его дом? Иногда, разговаривая с собой ночью, он признаётся, что одному тяжело. Но нельзя создавать дома из людей, хотя он и пытался. Он мечтал о своём доме; о месте, в которое можно возвращаться и быть там дома. Теперь ему есть куда прийти, его кровать на месте, его одежда в шкафу, его еда на кухне, но ощущение не то же. — Иногда Дин подбирает камни и кладёт их в карман. Иногда он забывает об этом и приносит их домой, иногда они вываливаются из карманов, когда он распаковывает сумки. Иногда он оставляет их на полке у кровати или на столе. Как-то раз он просыпается и просто смотрит на камни на краю стола, пытаясь понять, зачем они здесь, почему они важны. Наверное, они как-то связаны с его домом. Дину снится лицо отца у могилы матери. Ему снится пастор, прошептавший своей жене: Мэри была его камнем. Значит, Дин тоже должен был стать камнем. Дин, сказал как-то отец, ты кирпич, и Дин знал, что это важно. Это значило, что для кого-то ты держишь равновесие, что ты фундамент чьего-то дома. — Дин видит сон, и в этом сне он не один. В этом сне Кастиэль рядом. — Ты пришёл, — говорит Дин. — Я был тебе нужен, — отвечает Кастиэль, и Дин не может сдержаться; к глазам подступают слёзы. — Как ты узнал? — спрашивает он, и Кастиэль не отвечает. Он лишь тянется к нему и проводит кончиками пальцев по его щеке. Он сидит на краю кровати Дина, касается его лица, а Дин смотрит на тени на стене за его спиной и видит в контурах его плеч очертания горы. Кастиэль помогает ему сесть, подносит стакан воды, даёт обезболивающее и продолжает сидеть рядом, пока Дин пьёт, а его рука почти обнимает локоть Дина. Дин опустошает стакан. Он смотрит на Кастиэля и спрашивает: — Ты можешь остаться со мной? Хотя бы ненадолго? Его голос хриплый. Наверное, он умоляет, но ему всё равно, потому что Кастиэль принимает пустой стакан из его рук, отставляет его в сторону и сжимает его руки в своих. — Я здесь, — говорит он. Это согревает Дина, всё его тело; словно голубые небеса вернулись после долгой дождливой ночи. Дин хочет отдаться этому ощущению, позволить этому теплу согреть себя, разлечься на этих словах, как на солнечном пятне на полу. Здоровой рукой Дин обнимает Кастиэля за плечи и подаётся к нему. Прижавшись носом к его воротнику, он глубоко вдыхает его, Кастиэля, запах; сильные плечи даже не вздрагивают под тяжестью Дина. Дин всю свою жизнь пытался быть достаточно сильным, держать удар, безропотно сносить всё. Он никогда не был достаточно силён. Но он не мог вынести это в одиночку. Не мог. Он устал; он уже тысячу раз терпел неудачу. Он больше не хочет быть камнем. Он хочет взвалить мир на чьи-нибудь ещё плечи. Дин смотрит на Кастиэля и видит что-то тёплое во взгляде его ясных влажных глаз; вместо создания из звёздной пыли, гранита и мрамора, чего-то такого же твёрдого, как камень, чего-то надёжного, Дин видит того, на кого можно опереться. Того, кто примет его глупые, глупые проблемы и не сломается под их весом. Кастиэль – это наслоения странного, искреннего, мягкого, доброго и умелого; он выдерживал бури, и прогибался под их натиском, и поднимался снова, как слои осадочного камня, и Дин строил дом из этого камня уже годы. Вот почему так больно, когда Кастиэля нет. Он стал камнем Дина. — Я не могу пройти через это без тебя, — говорит он, и Кастиэль принимает это, как камень. Он просто опускает ладонь на затылок Дина и тихо отвечает: — Поэтому я и здесь. Дин опускается на грудь Кастиэля и ощущает его сильное тело, слышит его сердцебиение. Можно построить из него дом. Можно воздвигнуть стены из его рук, можно видеть окна в его глазах. Дин может жить внутри него, свернуться калачиком у его сердца. Дин мог бы сделать его своим домом, и он хочет, хочет прийти к его рёбрам с молотком, выстроить стены вокруг его сердца, разбить стекло, сжечь свой старый дом до основания и воздвигнуть новый в руках Кастиэля, из костей его тела, из плоти его кожи, из контура его щеки; Дин хочет построить из него дом и наполнить его глазами, губами, током крови Кастиэля. Он хочет построить дом из камня Кастиэля, чтобы его черты были в каждом кирпиче, в каждой черепичке, в каждой сосновой половице; может быть, даже в пыли под кроватью. И тогда Дин вздохнёт, закроет глаза и подумает: Это дом. — Я здесь, — говорит Кастиэль снова и снова. — Я здесь. Дин поворачивает голову и ложится щекой на плечо Кастиэля, думая, как хорошо, что он рядом. Руки Кастиэля медленно обнимают его, словно пряча от всего света. Как хорошо быть дома. — “и пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне”. — Евангелие от Матфея 7:25