Часть 1
12 декабря 2015 г. в 14:34
- Мёнсу-я, пошли в кафе вечером? – дверь с тихим скрипом приоткрылась, и в образовавшийся проём просунулась взъерошенная голова Дону, который, похоже, ещё в коридоре состроил умилительную жалобную мордашку.
Впрочем, его стараний никто не оценил, и в комнате повисла тишина, прерываемая только характерным шуршанием карандаша по бумаге. Дону со вздохом опёрся плечом о дверной косяк, рассматривая красивый профиль Мёнсу. Тот сидел перед мольбертом, сжимая в одной руке целый букет карандашей разной жёсткости, и сосредоточенно вглядывался в большущий лист перед собой, видимо, создавая очередной шедевр вроде тех, которыми были буквально облеплены стены импровизированной мастерской. Чёлка, как обычно, смешно торчала из-под огромных до нелепости наушников, а некогда серая рабочая кофта с закатанными до локтя рукавами с каждым новым днём приобретала всё более безумный оттенок. В комнате стояла страшная духота, но окна были наглухо закрыты, несмотря на царящий за окном не по-зимнему тёплый день – косые лучи солнца заполняли помещение и золотили тысячи пылинок, поднимавшихся в воздух от любого движения.
- Мёнсу, - одними губами на долгом выдохе, не надеясь на ответ.
Они познакомились полгода назад в метро. Дону ехал с тренировки и изо всех сил пытался зацепиться за что-то взглядом, чтобы удержать глаза открытыми и не проехать свою остановку. Вагон, что удивительно для вечернего часа, не был забит, и можно было свободно разглядывать сидящих напротив людей – Чан принадлежал к тому редчайшему типу городских жителей, которые всё ещё этим занимались, а не сидели, тупо упёршись в гаджеты. Дону нравились люди, особенно в общественном транспорте, где они были уверены, что никто не обращает на них внимания. Некоторые улыбались или, наоборот, нервно кусали губы, переписываясь с кем-то; другие, в наушниках, смешно шевелили губами, притопывая ногой или стуча пальцами по коленке – Дону обычно был именно в этой группе меломанов. Иногда можно было увидеть, как какая-нибудь девушка молча плачет, сжимая губы до побеления и позволяя крупным слезам катиться по лицу. Никому не было дела до чужих чувств.
Особенно сильно Дону нравились творческие люди – их всегда можно было узнать с первого взгляда. Сам он никогда не умел ни рисовать, ни писать стихи, ни даже толком петь. Разве что танцевал неплохо, но ему всегда этого казалось мало, поэтому Дону с детства восхищался теми, у кого, как говорила мама, «руки растут откуда надо». Например, его школьный лучший друг Сонгю пел, как сам господь бог, нынешний товарищ по танцам, Ховон, с которым они вместе ставили хореографию для команды учеников, кроме всего прочего замечательно играл на гитаре, а одногруппник Ухён недавно заключил договор с издательством. Дону по-доброму завидовал и, как мог, развивал свой единственный талант, но всегда считал, что этого слишком мало. Творчество было недосягаемой мечтой, идеалом всей его жизни.
Именно поэтому взгляд Чана очень быстро остановился на сосредоточенно хмурящемся парне, который старательно что-то чиркал карандашом в блокноте. Тёмные волосы его были влажными и липли к бледному лбу, с кожаной куртки медленно стекали мелкие капли – видимо, рассеянный художник собирался, не глядя в окно, и выскочил под летний ливень без зонта. Дону невольно улыбнулся, а парень неожиданно поднял голову, чтобы кинуть, видимо, не первый быстрый взгляд в его сторону, и был пойман с поличным. Весь оставшийся путь Дону старался не шевелиться вообще, не переставая думать о том, что каким-то чудесным образом стал объектом внимания этого человека, одного из тех, что могли создавать миры лёгким движением руки над листом бумаги. Ему было до коликов интересно заглянуть в этот чёртов блокнот и убедиться, что наверняка ошибся, принял желаемое за действительное, что вовсе не его рисует забавный мокрый парень напротив. Но тот продолжал что-то старательно выводить, смешно высунув кончик языка от усердия и продолжая ненавязчиво посматривать на Дону – видимо, рисовать случайных людей, не привлекая к себе внимания, уже вошло в его привычку. Так что Чану оставалось только изнывать от любопытства, не смея подойти и прервать этот акт священной магии под названием «творчество». А через какое-то время парень закинул сумку на плечо и прошёл мимо Дону к дверям, оставив того с замиранием сердца разглядывать опустившийся на его колени вырванный из блокнота листок с наброском, с которого улыбалось его собственное лицо. В углу красовалась кривая надпись «impossible boy» косым быстрым почерком и номер телефона. Выходя из вагона, Дону уже знал, что спросит, когда смешной художник ответит на его звонок: «невозможный» - это такой дурацкий псевдоним или комплимент?
Они встретились через неделю, показавшуюся вечностью, в парке. Смешного художника звали Мёнсу, и он совершенно очаровал Дону своим набором странностей, которые можно было перечислять бесконечно, начиная привычкой постоянно крутить в руках простой карандаш и заканчивая рассеянностью, достигающей масштабов катастрофы. Например, за их первую встречу Мёнсу потерял три своих карандаша, и Дону мог только изумлённо таращить глаза, когда всякий раз его новый знакомый, беспомощно разводя руками, доставал из своей сумки новый.
Мёнсу был совершеннейшим интровертом-одиночкой, который предпочитал чистый лист бумаги живому человеку, но почему-то он позволял Дону постоянно таскать его за собой то в кино, то на очередную крышу, то на концерт – благо, музыкальные вкусы у них во многом совпадали. Иногда Мёнсу приходил на их тренировки, чтобы поработать над изображением движения, и даже завёл себе ещё одного приятеля – они чудесно поладили с таким же замкнутым стеснительным Сонджоном, которого притащил в группу Ховон, заявив, что «парня надо раскрепостить».
Молодой художник был полон сюрпризов. Например, он учился на экономиста, чем совершенно ошарашил Дону на третьем «свидании», курил жуткие крепкие сигареты, от которых мерзко першило в горле, и до истерики боялся маленьких собак. У него дома был страшнейший бардак, и, когда Дону ему об этом сообщил, Мёнсу совершенно спокойно предложил тому переехать и убираться самому, когда Чан только пожелает.
- Вот только вещи соберу.
- Может, ты ещё и готовить умеешь?
- А может, мне на тебе вообще жениться?
- Надеешься, что я откажусь?
У Мёнсу была коварная лисья улыбка, совершенно идиотский смех и потрясающе мягкие губы, на которых даже горечь сигарет приобретала сладковатый привкус.
Мёнсу не умел сдерживать эмоции, в минуты волнения становясь похожим на ребёнка. Однажды он пришёл домой совершенно счастливый, кинулся Чану на шею и сообщил, что получил заказ на портрет. Дону в тот день был рад безумно, но за первым клиентом пришли и другие, и Мёнсу проводил все больше времени в своей душной мастерской, с головой погрузившись в работу и отвлекаясь только на еду, если Чан уж очень настаивал. Постепенно прекратились прогулки по крышам и паркам, а Сонджон стал узнавать о делах Мёнсу только из рассказов Дону на тренировках. Конечно, работа художника имела массу плюсов: дома, наконец, поселился ноутбук, у Чана появился нормальный плеер, а Мёнсу, что самое главное, получал хорошие деньги, занимаясь любимым делом. Не каждому так везёт.
Дону изо всех сил убеждал себя в этом, стоя в дверном проёме и борясь с подступающими волнами раздражения. Мёнсу как будто почувствовал его злость на расстоянии, потому что вдруг повернулся и с удивлением поинтересовался, сдвигая наушники:
- Давно ты здесь?
- Да, я уже три месяца здесь живу, рад, что ты обратил внимание, - фыркнул Дону и прошёл через комнату, чтобы открыть окно, не переставая при этом ворчать. – И как ты тут ещё не задохнулся?
- Дону, ты же знаешь, я не это… - Мёнсу виновато закусил губу, откладывая карандаши и машинально разминая уставшие пальцы, блестящие от графитной пыли. – Я просто работаю и… Что ты хотел?
- Напомнить о своём существовании, - Дону присел на подоконник, глубоко вдыхая ворвавшийся в комнату свежий воздух. Злость куда-то улетучилась, уступая место какой-то тупой детской обиде. – Ты вечно здесь сидишь, совсем со мной не говоришь, и я уже не знаю, что…
Лицо Мёнсу осветилось улыбкой, словно он ждал именно этих слов и давно уже знал, что на них ответит.
- Погоди, - неожиданно художник проворно подскочил со стула, забыв о затёкшей от долгого сидения в одной позе спине, и кинулся к заваленному канцелярским хламом столу, пытаясь что-то найти в этом первозданном хаосе. Дону молча наблюдал со своего места, как его чудаковатый парень скидывает на пол стопки бумаги, свёрнутые, будто магические свитки, листы ватмана, огрызки карандашей и упаковки краски – к счастью, запечатанные. Наконец, Мёнсу извлёк на свет божий блокнот – тот самый, из метро, его Чан мог бы узнать из тысячи, хотя никогда не позволял себе взять его в руки, воспринимая как нечто священное. Но, кажется, пришло время прикоснуться к чуду. – Посмотри.
Мёнсу нежно улыбнулся, глядя, с каким благоговением Дону принимает потрёпанный блокнот из его рук, позабыв о своём раздражении, и начинает осторожно листать, с удивлением осознавая, что буквально держит собранные в одном месте последние полгода своей жизни.
Дону, восторженно глядящий в окно на первый в этом году снег.
Дону, кутающийся в огромный пёстрый шарф.
Дону, с довольным лицом сидящий за новеньким ноутбуком.
Дону, устало сгорбившийся на кухне над очередным конспектом с тлеющей в уголке рта сигаретой.
Дону, греющий руки о любимую огромную кружку.
Дону, с умилительным сонным лицом обнимающий одеяло.
Дону, Дону, Дону…
Аккуратно вложенный листок – Дону в вагоне метро с коряво написанными снизу номером телефона и странным, как всё же выяснилось, комплиментом.
Чан, совершенно потерявший дар речи, автоматически перевернул страничку и смешно вытаращил глаза. На рисунке он гуляет в парке в лёгкой весенней ветровке, сжимая в руках картонный стаканчик с кофе «на вынос». Следующий набросок – всё тот же Дону с сигаретой на мосту в своёй дурацкой дутой куртке для самых лютых морозов, прижимает телефон к уху и почему-то очень счастливо улыбается. Всего два рисунка, совершенно переворачивающие сознание и объясняющие абсолютно всё. И под каждым подпись косым неровным почерком: «impossible boy». «Привет» из времени, когда Дону ещё не подозревал о существовании Мёнсу.
Мёнсу, который на самом деле с самой первой встречи никогда не забывал о нём.
- Так это был уже не первый раз? – только и смог выдавить Чан, изо всех сил пытаясь подавить идиотскую улыбку, рвущуюся наружу.
Мёнсу, пристроившийся рядом и всё это время молча заглядывавший в блокнот поверх его плеча, вместо ответа покачал головой:
- Так какие, говоришь, у нас планы на вечер?