Солнце

      В Токио на самом деле холодная зима — Фуруя признаёт это, когда заматывает шею шарфом и натягивает пушистый край на кончик носа. Эта зима — не хуже, чем на родном Хоккайдо, с такими же снежными метелями и борьбой с противной простудой, царапающей цепкими лапками горло.       Фуруя ёжится, переминается с ноги на ногу, когда выходит из общежития, и думает о том, что ностальгия по дому — не такое уж классное чувство. Промозглое оно — как будто нырнул в громадный сугроб и наглотался кубиков льда.       Наверное, он просто привык к здешней Токийской жаре. Пустил её в себя, в каждую клеточку тела, позволил ей бурлить азартом в крови и рваться эмоциями. Страшно теперь поддаться морозу, ведь он напоминает о совсем недавнем одиночестве, которое как заснеженная пустошь — в нём нет никого. Не с кем порадоваться победе, не с кем дружески препираться. Только мороз и проберётся холодными лапами за шиворот, заползёт змейкой в мысли и нашепчет, что суждено ему быть вечно только бейсбольным монстром-одиночкой, чью подачу не сможет никто поймать.       Он бы так и плёлся сонно до буллпена, если бы не Савамура. Тот, голоуший и с болтающимся на шее шарфом, проносится мимо, смеётся и подзуживает рвануть следом, и Фуруя поддаётся — пускается бегом за ним. Грех не посоревноваться с Савамурой, грех не улыбнуться, когда тот поскальзывается прямо перед входом в зал и летит в ближайший сугроб. Ну и грех не покивать согласно, когда Миюки вытаскивает его оттуда за шиворот и тащит в зал — на выволочку. Ругается Миюки хоть и с задорной улыбкой, но глаза у него беспокойные — Фуруя давно уже научился читать его взгляды не только во время игры. И Савамура научился, наверное, потому и виновато молчит, когда Миюки растирает его покрасневшие от мороза пальцы и закутывает в шарф по самую макушку, хотя в буллпене очень тепло.       А Фуруе всё равно холодно. Несколько секунд пробирает морозом, пока и за его пальцы не берутся чужие тёплые ладони. Хотя у Харуичи скорее — ладошки, по-девичьи изящные и очень сильные на самом деле. И, как у любого бэттера, жестковатые от вечных мозолей от постоянных тренировок с битой.       Но всё-таки они именно тёплые, вне зависимости от времени года, будь то ветреная зима или плавящее жаром лето. Они аккуратные и очень осторожные, особенно сейчас, когда Харуччи греет Фуруе ладони, или ещё несколько дней назад, когда он проверял у него температуру и заваривал ему крепкий чай.       У Харуичи и улыбка такая же — тёплая. Тёплая кожа на щеках, когда он смущённо краснеет, и тёплый взгляд, который теперь не скрывает недавняя чёлка. И голос — тоже тёплый, и Фуруя уже не отрицает, что стал зависим от его мягких ноток.       Да, в Токио тяжёлая зима, тяжёлое лето, а солнце там — так вообще беспощадное, то сжигающее жарой, то мрачно застывшее на небе ледяным кругом. Но у Фуруи есть своё солнце, тёплое. Оно понемногу растапливает привычную снежную крошку на сердце, и к нему можно прикоснуться, не боясь того, что оно спалит дотла. Нет, оно мягко согреет, обнимет обманчиво изящными руками и прогонит любую морозную ностальгию.