Любить не страшно

Мощные лапы сжимали так же больно, как и в первый раз. И ветер бил прямо в лицо так же неистово. Но страшно не было. Лежать в лодке, беспомощно и беззащитно, над толщей ледяной воды было страшнее. Было страшнее чувствовать, как Игорь дёргает за верёвку, и как лодка предательски поддаётся его движениям, готовясь передать её, дрожащую, с мятущейся душой, в безразличные руки мужчины, позарившегося на княжество. А теперь, на высоте, сжимаемая стальными когтями Армана, Мирослава не боялась даже бушевавшего под ними моря. Просто он снова был рядом и нёс её туда, где они так недолго были счастливы, где всё ещё стыло её шёлковое ложе между пористыми костяными стенами драконьей пещеры. Но Арман принёс её не в почивальню, где она выплакала столько слёз и где ей, признаться, было много приятнее быть, чем в отчем доме. Он принёс её в знакомый склеп, дышащий сыростью и наполненный призраками десятков загубленных невинных жизней. Принёс и швырнул на каменный алтарь, где когда-то был рождён сам из праха собственной матери. И грудь его пошла огненными прожилками, и жар калёного железа захлестнул Мирославу, и ужас на секунду сковал её от головы до пят. На неё смотрели безразличные кроваво-красные глаза дикого зверя, а не тёплые карие глаза Армана. И единственным различимым желанием в этих страшных глазах было желание спалить дотла, уничтожить, стереть с лица земли, будто и не было. Но Мирослава знала, что где-то там, за этой мощной бронёй, за этим кровожадным взглядом таится человек. Живой и любящий её. Прижавшись губами к холодной морде дракона, обнимая его большую рогатую голову, девушка всё ещё боялась того, что это не подействует, что победит зверь, а не человек, и она умрёт в пламени, порождая на свет новое чудовище. Но Арман испугался. Забился в угол, рычал не страшно, скорее жалобно. И выражение его глаз стало читаемым. — Не бойся, — Мирослава вскинула руки, показывая, что не причинит вреда. — Просто ты привык, что тебя боятся. Ты не привык, когда тебя любят. Арман замер, глядя на неё испуганно, будто жертва перед охотником. А она продолжала и продолжала говорить, впервые открывая ему сердце и чувствуя, как он поддаётся её ласке. — Пусть всё будет так, как ты захочешь. Но сейчас не уходи. Пожалуйста, — тихо закончила она, опускаясь на колени. И тяжёлая голова зверя легла ей на колени. Огромная огнедышащая ящерица лежала на земле у её ног, прильнув к её ласковым рукам головою, как преданный домашний зверь, защитник для хозяина, лютая смерть для всех остальных. — Побудь со мной таким, — девушка огладила блестящую чешую на морде, наросты и рога, чувствуя мерное дыхание, его доверие и облегчение. — Дай привыкнуть к тебе. Он послушался. Долго-долго он продолжал лежать у её ног, покорный и безвредный, удивлённый тем, что ласку можно получить и в драконьей ипостаси. Что Мирослава любит его и такого. Какого угодно. Именно его. Но бесконечно это продолжаться не могло, и вскоре огромное тело рассыпалось снопами огненных искр, оставляя у ног Мирославы обнажённого человека, преданно смотревшего на неё карими глазами. Девушка не убрала рук, продолжая гладить по кудрявой голове человека точно так же, как гладила дракона, улыбаясь ему. Он же смотрел без улыбки, пристально, изучающе, вместе с тем по-зверьи преданно и доверчиво. И его руки протянулись в ответ, обнимая её сквозь множество слоёв парчи и шёлка, затаскивая к себе на колени, и Арман замер, впервые прижимаясь сухими горячими губами к её губам. Он старался изо всех сил сдерживать дракона, который собственнически глухо урчал там, внутри, у самого сердца. Но если меньше часа назад дракон требовал уничтожить Мирославу, сжечь дотла, то теперь в нём будто проснулось знание того, что надо делать на самом деле, и зверь бушевал в тесной клетке, требуя наброситься на неё немедленно, прямо сейчас, распластать по острым камням и обладать ею, раздирая жемчужные ожерелья и парчовые одежды. Но пока сдерживаться сил хватало. Арман впервые в жизни упивался поцелуями женщины, держал в руках трепещущее даже сквозь свадебный наряд тело, чувствовал её дыхание и жар её щёк, ощущал её пальцы, ласкающие его затылок и частое сбивчивое дыхание. Когда он отстранился, чтобы взглянуть на неё, она стыдливо отвела взгляд, улыбаясь уголками губ, и человеческие чувства, захлёстывавшие Армана, взяли верх. Она была рядом, невеста в белом саване, невинная, желанная. Та, что сама призвала его, предпочла его человеку со странным именем Игорь. И, подхватив за талию, он порывисто опустил её на каменный пол, довольно грубо, но так, чтобы не сделать больно по-настоящему. Она жалобно вскрикнула, ощущая, как чужая тяжесть придавливает её сверху, отвечая на жадные поцелуи, больше похожие на укусы. Больше не сдерживая себя, Арман принялся драть на ней одежду, разбрасывая лоскуты ткани вокруг. Тренькнула нить ожерелья, и жемчуга градом хлынули по сторонам, закатываясь в расщелины и впадины каменного пола. Плачея тоже полетела куда-то вбок и назад, обнажая всё ещё короткие волосы, собранные в причёску. Она осталась в одной нижней рубахе, совсем такая, какой он увидел её в пещере, где она была пленницей. С глухим животным рыком он навалился сверху, и Мирослава тихо, жалобно прошептала: — Арман, мне больно. Арман… Дракон опомнился. Ей было холодно, больно и, наверное, страшно. Ему, признаться, было страшно и самому. Страшно любить. Он нежно, ласково прильнул губами к острой ключице, извиняясь, поднялся, смущаясь собственной наготы, и поднял Мирославу на руки, бережно прижимая к себе. — Идём, я отнесу тебя. Она затихла в его руках, покорная, смущённо улыбаясь ему в плечо, очень смутно представляя то, что произойдёт в темноте среди шелков её спальни, но зная, что это будет одно из чудес их любви. Он шёл, не сбиваясь с ритма, дышал ровно, будто не нёс на руках другого человека. Шёл всё вверх и вверх к самой вершине острова, прижимая к себе своё сокровище, своё живое драконье золото, иногда искоса поглядывая на раскрасневшееся от смущения лицо. Добравшись до увешанной шёлком пока ещё девичьей почивальни, Арман осторожно уложил Миру среди разбросанных подушек, которые лежали так, как она их оставила, уплывая к Игорю. Несколько секунд они смотрели друг на друга, не веря, что они, наконец-то, вместе, и что он, Арман, может прикоснуться к ней, не сдерживая при этом натиск зверя. И он прикоснулся. Благоговейно склонился к её холодным маленьким ступням, всё ещё обутым в шитые серебром и перлами черевички, обнажил и прильнул губами, чувствуя, как она всем телом вздрагивает от этой непривычной ласки. Мирослава трепетала от каждого прикосновения, вздрогнула испуганно и смущённо, когда порвалась нижняя рубашка, последнее, что отделяло её нагое тело от его, вскрикнула протяжно, громко и жалобно, когда резкая боль сковала её, когда горячая кровь стекла на шёлк и ноздри Армана затрепетали, учуяв металлический запах. Дракон не сдерживал себя, сдавливая до хрипа, целуя и кусая до синяков, вгрызаясь в ключицы и длинную лебединую шею. Чувство беспомощности и единения, непривычные, приятные ощущения слились в одно странное чувство: Мире казалось, что она сама становится драконом. Таким же в точности, как её Арман, пригвождавший её к постели. Ей казалось, будто на спине её вырастают шипы, будто крылья, вырываясь из спины, разворачиваются и трепещут по ложу, ей казалось, что она летит и падает, и только сильные руки её дракона удерживали её от гибели. А он, поначалу молчавший, задышал тяжелее, а потом, когда пот уже лился с него градом, когда в глазах его снова заполыхал огонь, когда по телу потекли золотые прожилки, одно единственное слово стало новой драконьей песнью. Прижимаясь щекой к её щеке, захлёбываясь эмоциями и стонами, Арман повторял, как молитву — «люблю». А потом, когда заря тронула чёрное звёздное небо первыми розовыми облаками, Мирослава заснула, прижимаясь спиной к тёплой груди Армана. Он держал её в руках, не смея поверить, что эта девочка, прекрасная княжна, верила и доверяла ему настолько, чтобы спать рядом, положив голову ему на руку. Он иногда склонял голову и целовал её плечо, вдыхая непривычный, пряный запах её кожи, слушая её дыхание и — чутким драконьим слухом — биение её сердца и ток крови в венах. Впервые драконья невеста не рассыпалась прахом, не умерла в огне, а заснула, доверчиво подставляя супругу беззащитную худую спину, не порождая дитя из пепла, а готовясь вынашивать его под сердцем, как и положено. — Я сумею показать тебе столько чудес, — шепнул Арман, зная, что она его не слышит. — Я покажу тебе, как выглядит мир с высоты драконьего полёта. Я научу тебя плавать и покажу, как он выглядит из-под водной лазури, как кораллы цветут своими живыми лепестками. Я приведу тебя к алтарю, где столько девушек погибло от огня моих предков, и там поклянусь тебе в своей вечной любви и верности. Я буду защищать тебя до последней капли крови, буду исполнять любую твою прихоть, каждое твоё желание. Я ничего не потребую взамен — ты только люби меня. Я никогда не знал, что такое чья-то любовь и чьё-то доверие. Княжна, потревоженная тихим шёпотом, неловко сонно повернулась и прижалась щекой к тёплому плечу. — Спокойной ночи, Мира, — Арман улыбнулся, вспоминая, как он сказал это впервые. В тот день, когда родился новый человек. — Оказывается, любить не страшно.