les mots consacres toi

Флоран нечаянно наступает Микеле на ногу. На лице Микеле мелькает непередаваемое выражение злости и, секунду спустя, он выплескивает чай на чистую рубашку Флорана. Чай не такой уж и горячий, но несколько минут позже Флоран пытается отмыть темно-коричневые пятна с рубашки, в то время как Микеле осторожно снимает ботинок с пострадавшей ноги и аккуратно разматывает эластичный бинт. Флоран видит все его действия в отражении зеркала и ему невыносимо стыдно, хотя он даже не знал до этого, что у Микеле довольно серьезный ушиб. Впрочем, тогда он еще даже не знал, что Микеле это Микеле. Фло решает, что проще будет сдать потом рубашку в химчистку, чем усугублять пятна холодной водой, сворачивает ее и подходит к Микеле. Тот достает из своего рюкзака какую-то мазь, но Фло садится перед ним на корточки, забирая тюбик, ставит слегка опухшую ступню себе на колено и начинает медленными круговыми движениями втирать мазь. Микеле откидывается на спинку диванчика, слегка запрокидывая голову, и Флоран чувствует его взгляд: спокойный, но настороженный. На мгновение они встречаются глазами, и сердце Флорана замирает, но он не подает виду, обратно возвращаясь к своему делу. Он чувствует себя виноватым и на самом деле считает, что, если он в состоянии чем-то помочь, то он просто обязан это сделать. Так это и случается: у Микеле платки на запястьях, будто он прячет что-то, звезда на шее и звезды в глазах, а у Флорана гитара за спиной, истерзанные кеды и улыбчивые морщинки у глаз. Они видят друг друга первый раз в жизни, но им кажется, что они знакомы вечность. И тот факт, что Микеле не слышит, не меняет ровным счетом ничего. *** Они сближаются так быстро, что вскоре, наверное, их придется удалять друг от друга хирургическим путем. Микеле с удивлением замечает наброски песен Флорана в своем скетч-буке, Флоран фыркает, когда обнаруживает скомканные футболки и джинсы, которые явно не принадлежат ему, у себя в шкафу. Микеле шлет сотни смс-ок в минуту, а еще иногда не поспевает улавливать движения рук Флорана, будто говорить, слышать они могут только друг друга, будто никогда в жизни ни у кого из них не было такого собеседника, который смог бы понять с полу-слова, полу-жеста, полу-взгляда, не прибегая к каким-то отсылкам к прошлому, не рассказывая кучу лишней информации за раз, потому что все и так понятно сразу. Микеле все так же пьет свой чертов чай с молоком, на который Фло не может и смотреть - та рубашка, что своеобразно послужила их знакомству, так и не выжила, а она была самой любимой. Микеле уже больше не хромает, но временами Флорану приходится вылавливать его из мира грез - невесомо прикасаясь к предплечью, ласково взъерошивая непослушные волосы, резко хватая за ладони или притягивая к себе в попытке удержать, не дать сорваться. У Микеле измазанные грифелем и красками руки, и он слишком сильно любит проводить пальцами по лицу Флорана, оставляя следы, наблюдая за сменой эмоций Флорана, смеясь, но не слыша собственного смеха. Наверное, это то, о чем они оба жалеют. То, что Флоран не может спеть свои любимые песни, не может наиграть свои любимые мелодии, те, что написали другие, и те, что написал именно он, вдохновленные одним человеком; то, что Микеле не слышит, как хохочет Флоран от щекотки или как он поет в душе; то, что они не могут разговаривать по ночам, когда их освещает рассеянный лунный свет, а не свет торшера или разъедающий отсвет телефонов. Иногда, когда они прячутся от всего остального мира на крыше высоток, наблюдая за тем, как Париж медленно просыпается, освещенный лишь неброским светом фонарей и луны, когда воздух чист и свеж, а Фло закрывает глаза, когда ветер взъерошивает его отросшую челку, Микеле жалеет, что не слышит всего того, что воспевают его любимые писатели. Не слышит предрассветного пения птиц, не слышит шума редко проезжающих у их ног машин, не слышит шума ветра в кронах деревьев. Не слышит вздоха, с которым Фло откидывается назад, на остывший за ночь гудрон крыши. Наверное, он отдал бы все, чтобы только иметь возможность слышать. Но Флоран касается его руки, выводя пальцами одному ему понятные узоры на коже Мике, и когда Микеле поворачивается, то видит довольную, как у сытого кота, улыбку Фло, его полуприкрытые глаза и так естественно выходит нагнуться и поцеловать эти обветренные твердые губы. Первые мгновения поцелуя, кажется, мелькают вечность, тянутся как одна секунда, и Фло, слишком ошеломленный что-либо сделать, не отвечает: он просто лежит, неподвижный, застигнутый врасплох, изумленный, но мелькают мгновения - Микеле подсчитывает, сколько шагов ему придется сделать, чтобы сигануть вниз, как Фло отвечает. Так это и случается: они лежат на остывшей за ночь крыше, едва не расплескивают термос с кофе, но их губы идеально подходят друг другу, встревоженные, нашедшие, наконец, единый язык, на котором теперь им разрешено говорить. *** Все меняется, но, в то же время, все остается на своих местах. Они все так же пропадают друг у друга, они все так же шатаются по ночному Парижу, они все так же спят в одной постели, только на этот раз добавляются сотни тысяч поцелуев: утренних, ленивых, сонных, когда осветленная шевелюра Микеле стоит торчком, а Фло не может найти в себе сил просто чтобы открыть глаза; коротких, рассеянных, когда кто-то из них как бы ненароком прикасается к коже другого губами, просто чтобы сообщить: "Я рядом"; лихорадочных, страстных, когда тело горит, а глаза напротив сверкают огнем и любовью; игривых, задорных, когда хочется завести, распалить, подразнить; неистовых, злых в пылу ссоры. Ссоры у них, кстати, со стороны, наверное, имели еще тот видок. Иногда недомолвки заставали их на улице, или в транспорте, или в маленьких кофейнях, где всегда пахло ванилью и зефиром, и тогда они строчили друг другу тысячи сообщений, все написанные капс локом, с опечатками и ошибками, попеременно кидая друг другу острые, пронзительные взгляды, говорящие больше, чем все слова мира. А иногда им было настолько наплевать на окружение, что они били посуду, задевая ее в отчаянных попытках донести мысль жестами, оставляли синяки зубами, вгрызаясь в плоть друг друга так горячо и жестко, что на утро смеялись, помогая друг другу одеваться, перецеловывая оставленные метки, без слов извиняясь за причиненную боль. Фло говорит, это нормально. Странная та пара, что никогда не ссорится, потому что пар иногда выпускать все-таки надо, да и равнодушие - не самый приятный сюрприз в отношениях. Микеле смеется, но всякий раз, когда ему хочется вылить все дерьмо, что накопилось в его душе, он просто кусает Флорана сильнее прежнего и тот, наверное, все понимает, потому что объятья его становятся крепче, а поцелуи - настойчивее. И единственной проблемой, что сомнениями грызет изнутри Микеле, остается его глухота. Рядом с Флораном он забывает, что он не такой, как все, что он, по сути, болен, но только рядом с Фло он чувствует острую потребность в том, чтобы слышать. Микеле согласен даже проводить большую часть времени в ссорах, только лишь бы слышать голос Фло, пусть и срывающийся на яростный крик. Так все и случается: Микеле поднимает взгляд на спокойное в своей злости лицо Флорана, отрываясь от телефона, и все то, что он хотел сказать, замирает внутри него так, как вымирают все остальные чувства, кроме тех, что имеют отношения к Фло. Микеле смотрит на лицо Флорана, впитывает его эмоции, сменяющие друг друга, и он чувствует, как по его щекам текут слезы. И когда Фло сжимает его в руках, прижимая к себе, целуя в мокрые щеки, в мокрые губы, в мокрые веки, шепча то ли "я люблю тебя", то ли "идиот, придурок, мой", Микеле всерьез задумывается о том, чтобы сделать то, что должен. *** Как и в старые времена: Флоран приползает на кухню с закрытыми глазами, наверное, на запах блинчиков и свежего кофе, обнимает Микеле, стоящего у окна, со спины, целует того в голое плечо. Микеле откидывается на Фло, горячего сонным теплом, и размышляет над тем, что же сказал ему Фло. Может, это было простое пожелание доброго утра, может, это было уютное утреннее признание в любви, может, Фло мечтает о его смерти и не таясь говорит это только потому что Мик все равно не услышит. Фло пробирается пальцами по бокам Микеле, не щекоча, но вызывая улыбку, и Микеле чувствует себя предателем, но он должен это сделать. Должен. Флоран тайком забирает его чашку, морщится от вкуса, сообщает, что это больше "молоко, а не чай", и с удовольствием присасывается к своей чашке с кофе. За все время их знакомства Микеле выучился варить идеальный кофе и высшей наградой за залитые конфорки кофе и обожженные пальцы стали такие утра, когда Фло довольно жмурится, таращится на него своими кошачьими глазами, все еще сонный, но уже жизнерадостный. И это утро ничем не отличается от других. Практически. Оно омрачено только стоящим в коридоре чемоданом на колесиках, о который Фло едва не споткнулся, но ничего не сказал. Оно омрачено только тревожной складкой у рта Микеле, когда тот пытается улыбнуться, но выходит только кривая мина. Оно омрачено только тем, что Флоран даже не притронулся к сигаретам, сделав вид, что ему лень идти в спальню за зажигалкой. Оно омрачено только тем, что Микеле уходит. У него давно куплены билеты. У него давно принято решение. Только он не знает, сможет ли сделать то, что запланировал, ведь неизвестно, сможет ли он потом вернуться обратно, в квартиру, ставшую ему домом. К Флорану, ставшему его семьей. Неизвестно, будет ли ему потом здесь место. Микеле первым встает из-за стола и уходит в спальню. Он не ждет Фло, сам застегивает свои браслеты и повязывает платки, хотя за последние полгода Фло стал считать своей обязанностью одевать Микеле. Подвеска со звездой мучительно долго отказывается защелкиваться, и Микеле едва не теряет терпение, пытаясь застегнуть ее. Он не замечает, как в комнате появляется Флоран, только видит его в отражении зеркала, когда его руки тянутся к шее Мике, и Микеле закрывает глаза, не позволяя слабости взять над ним верх, когда уверенные пальцы Фло мгновенно застегивают замочек. Флоран в отражении не похож на себя. У него впалые щеки и взгляд побитого щенка. Микеле разворачивается и целует его, и в этом поцелуе - все его надежды, вся его любовь, все его просьбы и все обещания. Но он не знает, поймет ли Фло в этот раз. Так все и случается: Микеле уходит из квартиры, таща за собою чемодан на колесиках, прячась в шарф от цепкого ноябрьского ветра, делая вид, что он совсем не жаждет вернутся обратно, что он не знает, что Фло наблюдает за ним из окна, сломленный и отвергнутый. Но Микеле должен. *** Флоран нечаянно наступает Микеле на ногу. Микеле едва не теряет равновесие, но кофе в этот раз остается в его стаканчике, а не на полу кофейни и не на любимой рубашке Фло. Микеле обворачивается, и сердце Фло пропускает удар, потому на секунду ему кажется, будто это и вправду его Мик, но только его Мик никогда не ходил в наушниках, ведь зачем они ему?.. У Микеле спокойный, расслабленный взгляд, в то время как сердце его бьется подобно запертой в клетке птице, почуявшей запах свободы. Флоран выглядит ошеломленным и по движению его губ Микеле понимает, что да, Фло узнал его. Микеле улыбается. Это та же кофейня: та, где они впервые встретились, а после проводили множество часов. Сейчас там новая официантка и новые шторы, но царапины на паркете в том же месте, где они были до этого, и часы с немой кукушкой все там же, в том же углу, где они и были полгода назад. Микеле все еще непривычно улавливать звуки, он все еще не восстановился толком, но ему уже можно слушать музыку - только не громко, все-таки, он всю жизнь находился в своем личном космосе. Так что звук, с каким часы пробивают полдень, едва не пугает его, и он дергается в сторону, кидая взгляд на часы. И Фло... Фло просто стоит там, ошеломленный, оглушенный, не веряще смотрит на Микеле, как тот стаскивает наушники с головы и подходит ближе. Микеле улыбается, все еще немного испуганный, но такой близкий, такой родной. Так это и случается: Микеле обнимает его, Фло сжимает его крепче, планируя в этот раз никуда его не отпускать, и повторяет как заведенный: - Я люблю тебя, не уходи, пожалуйста, я люблю тебя, не уходи, пожалуйста, слышишь, - а Микеле смеется и отвечает шепотом: - Я слышу.