SATAN

✝

      У Хёнхо слишком крепкие ладони, которые привыкли пересчитывать толстые пачки американских купюр и ежедневно подписывать какие-то важные документы. Это круто. Это его, чёрт возьми, призвание. И зачастую для глупых людей вокруг он, Пак Хёнхо, — самый молодой предприниматель в их проклятом Сеул-сити, где честным способом подняться практически невозможно. Где прохожие прячут заветные эмоции под слоем никому не нужной плоти, отводя запуганные взгляды к серому, подобно осеннему небу, асфальту. Где по ночам появляется совершенно другая — столь грязная — сила. В сумраке правит новый закон животных: или ты продаёшь когда-то человеческую душу слабых существ, или кто-то продаёт тебя самого.       Что плохого в том, чтобы играть с чужими судьбами?        [А Хёнхо так нравится вырисовывать кровавые узоры на хрупких сердцах.]       Он, вообще-то, не художник, но слишком ценит прекрасное — например, слепое покорство, когда уже не осталось надежды и даже самого слабого просвета в тёмных глазах. Например, мольбу или немые слова о чём-то большем, чтобы затем какой-нибудь белобрысый мальчишка попробовал на вкус банкноты с чужим президентом. Такие деньги не пахнут — они уже давно стали символом отчаянной свободы.       И Хёнхо тот редкий зверь, который помнит, что такое настоящая сила.       — Ты сумасшедший, — звонко смеётся старый [вечный?] друг. Дживон, противно чиркнув зажигалкой, нагло закуривает прямо за столиком и вытягивает нелепо длинные ноги. Он не старается перекричать громкую музыку — с Хёнхо они понимают и без глупых слов. — Наконец получил своё, да? А что дальше? Может, стоит отдать его на корм моим птицам...       Хёнхо почему-то не отвечает, шумно вдыхая горький дым чужих сигарет, — китайский товар на вкус всё же другой. Он кажется вправду искусственным, некой глупой подделкой, которая никогда не заменит прекрасный оригинал. И Дживон, наверное, такой же. В его чёрных волосах невидимые перья ворон — он тащит со своей родной страны новую, никому не известную инфекцию, совершенно не боясь поглотить мир под вязкой мазутной жидкостью. Не чувствует страха и сам Пак — только еле слышимое волнение в груди, под рёбрами. Кажется, просто мираж.       Но если сгниют все живые сердца, то кто будет очередным материалом странного творца?       [Трупам нет дела до душевных проблем.]       — Это смысл вечной жизни, Хан, — грубо усмехается парень, скрещивая руки на широкой груди. Святые кресты уже давно лишь пластиковые игрушки для верующего скота.       А его тяжелый взгляд падает куда-то вглубь клуба, где кроме безумства музыки и похоти можно заметить знакомые лица. Когда-то хорошие друзья — возможно, детства: у Сангюна, которого Хёнхо лично избавил от ужасных рыжих прядей, плавные движения в такт играющему биту. Мальчишка знает, как двигаться правильно, а юношеские бёдра обтягивает чёрная кожа, тогда как под ней лишь кровавые раны от когтей. И это красиво, чёрт возьми. Он задирает голову к неоновому потолку и чуть приоткрывает всегда развратный ротик, закатывая глаза, — со стороны кажется, будто он чувствует некий экстаз. Как смешно.       Его душа уже давно покинула медленно гниющее тело.       [Остался только инстинкт.]       До плеча рыжеволосого юноши невесомо касается худая, почти костлявая рука, при виде которой даже пропавшее сердце Пака отбивает ровно два удара. Такое прошлое лучше оставлять мёртвым, но Хёнхо, наверное, немного меценат, раз когда-то любимый Хёсан до сих пор ходит на дрожащих ногах. В довольно умной голове парня от былых великих идей и мечты «быть лучше всех, да!» остаётся лишь густой туман седативных препаратов, где сложно отделить друг от друга разные элементы таблицы Менделеева. Где дорогой лсд «для музы» зачем-то смешан со странной китайской отравой, что вместе с очевидной для воронов смертью подкинул Дживон.       Хёнхо же не химик, но по своему большому опыту прекрасно ведает, что именно заставит призрака Хёсана почувствовать слабую жизнь, а что его окончательно отправит к остальным ненужным вещам на свалке.       Мало кто знает, что трупы неплохо горят.       Но этот, наверное, просто пропащий наркоман — пока что лучший экспонат в пугающей коллекции Пака. Потому что от Хёсана веет смертью и безумной улыбкой на сухих губах. Потому что «Хёнхо-я, дай ещё денег~» и его классно иметь. Правда. Бледная кожа, где так маняще проявляются синяки и кровавые разводы от когтей. Хрупкие кости, что так легко сломать от одного прикосновения. И еле бьющееся сердце — среди любви к запрещённым препаратам нашлась и частичка, слепо обожающая жестокого Хёнхо.       — Тебе так нравится делать людей зависимыми, — проследив за внимательным взглядом друга, Дживон пускает серый дым куда-то в сторону. Кажется, он сам уже не знает нормальной жизни без Хёнхо. — Ты даже не хочешь избавляться от такого хлама, как Хёсан. А я ведь помню, когда ты души не чаял в его глупости и...       — У меня больше нет души, забыл?       [С чувствами всё только хуже.]       Хёнхо поворачивается к сидящему рядом китайцу и чуть подаётся вперёд, пристально вглядываясь в эти тёмные глаза напротив. И если бы татуировки можно было делать на радужке, то сам бы Пак насильно заставил друга создать образ какого-либо китайского дракона. Это красиво. Это, чёрт возьми, прекрасно и куда лучше блеклых рисунков на руках. Потому что внутри Дживона сидит точно такой же монстр, которым является и Хёнхо. Глаза — зеркало души, и пусть каждый встречный знает, что они несут только мучительную смерть.       — Ладно, но где именно сейчас наш Чихо? — тихо протягивает Хан, не отступая назад. Он выдыхает гнилой дым китайских сигарет в лёгкие своего друга и по-лисьи улыбается. — Если играть, то тогда сразу двоим.       А у Хёнхо почему-то слишком мягкие для демона губы — он целует влажно и уверенно пробирается внутрь. Это не первый раз — Дживон понимает без слов. Пак же рисует юрким языком дьявольские, столь заветные руны, хрипло смеясь прямо в губы. Он заглядывает в тёмные глаза напротив, к сожалению, без отпечатка образа дракона на радужке — тату.       — Неужели ты не слышишь жалкие молитвы этой сучки сквозь шум моего клуба?       Хёнхо вновь усмехается и чувствует на своей спине чей-то пристальный взгляд. И ему даже не надо оборачиваться, чтобы узнать, как стоящий вдалеке Хёсан до хруста заламывает длинные пальцы, шепча срывающимся голосом «мне нужно ещё». Он давно не дышит, наблюдая за чужим поцелуем.       Дым сигарет — это не необходимый сломанному организму наркотик. Но ничто не мешает становиться безумным и с ним.       Поцелуй.       Это, кажется, ревность.        — Чихо-я до сих пор верит в Бога, который давно оставил своих глупых детей на земле, — в ответе Дживона сладкое удовольствие. Он медленно проводит ладонью по ярким волосам друга, зарываясь в синие пряди на затылке, и чуть надавливает, вновь кусая мягкие губы.       Нет, они не демоны.       [А Хёнхо так нравится вырисовывать кровавые узоры на хрупких сердцах.]

✝

      — Я уже говорил, что ты псих?       Дживон смеётся редко, и только Паку доводилось слышать такой странный, кажется, просто истеричный смех друга. Вороны поют свою странную песнь. У Хана же под плотной чёрной одеждой и слоем человеческих татуировок шрамы долгих столетий, которые кнутом научили его скрывать остатки эмоций. Но чувства есть. Сердце, покрытое паутиной и еле заметным инеем, бьётся несколько раз в час, а те редкие люди, считающие, что в аду не может быть льда, глубоко ошибаются.       Хёнхо же не слышит биения веками [с Хёсаном — несчастная иллюзия]. Он лишь слабо улыбается на чужие слова уголками пухлых губ и шумно захлопывает дверь на замок. Клетка. И в этих четырёх серых стенах за, казалось бы, недолгие десятилетия происходит слишком много странностей — музыка ночного клуба тонет в жуткой тишине. А сегодняшняя игра на троих будет лишь людской сказкой без хорошего конца, где принцессу не спасёт прекрасный принц, — шумный вдох и вновь слышится молитва.       — ...не введи нас во искушение, но избави нас от...       Нет, они не демоны.       [Эти детские стишки — просто фарс.]       Хищно облизываясь, Хёнхо зачем-то скидывает обувь и босиком ступает по тёмному полу комнаты — медленный шаг по своим жутким тропам. И если приглядеться в чёрные узоры, то, кажется, можно заметить чужие обглоданные косточки — сломанные души — и кровавые разводы слёз. Кто-то писал собственным алым цветом мантру спасения. Просто жертва. И среди живых людей только жалкий Хёсан с наркотиками в тонких венах замечает «это вправду похоже на ад».       Их маленький кусочек брошенного дома.       — Скучал, Чихо-я?~       В самом дальнем углу, где на участке пола чуть чище чем в других местах клетки, откинув голову назад и оголив кадык, сидит сгорбленная фигура с нелепо длинными ногами — на голых стопах юноши розовые капли. Он дышит. А от былого великого человека перед чувством опасности остаётся лишь [страх_страх_страх]. Чихо, к сожалению, не исключение в их необычной игре. Его руки грубо заведены за спину и скованы холодной сталью, которая прожигает до самых костей, даря свежие раны. Запах крови ощущается всё также отчётливо — Дживон звучно сглатывает, но почему-то остаётся стоять у самого входа.       Сухие же губы Чихо дрожат от повторяющихся уже долгие часы [или года?] слов — Бог настойчиво не слышит, а грязные монстры слишком реальны.       — Исчезни, — устало хрипит юноша, не открывая глаз. Он отчетливо слышит несколько медленных шагов и чувствует падающую на себя тень — Хёнхо улыбается хитро и, кажется, желанно. А у Чихо уже нет сил искать заветное спасение. — Или убей меня, прошу.       Это вправду похоже на ад.       И в личной коллекции Хёнхо самые странные души: откуда-то доносится отчаянный крик ангелочка Бёнджу, который когда-то наивно верил в чистоту каждого создания на земле. Он рисовал теплые узоры веры на сердцах людей, заставляя их биться сильней. Кажется, жить. Мальчику с чистым небосводом в глазах просто не повезло повстречать жестоких ворон Дживона — Паку же нравится степная охота на светлые души. Наверное, потому что на белоснежных крыльях ангелочка так прекрасно смотрятся стальные оковы.       А белый цвет довольно легко окрасить в алый тон крови.       Хёнхо, вообще-то, не художник, но слишком ценит прекрасное. Перед ним не те былые сломанные куклы. И это не тот ребёнок со сложенными рваными крыльями за спиной, на которой не проходят вечные раны. Не наглый Сангюн-а, что чувствует лишь ритм играющей музыки, но забыл о собственном голосе разума. И даже не любимый Хёсан, сейчас сидящий где-то в тёмном углу клуба, вновь и вновь до хруста заламывая костлявые пальцы и слабо шепча «где же ещё?». Нет.       В Чихо до сих пор чувствуется жизнь.       [А Хёнхо так нравится вырисовывать кровавые узоры на хрупких сердцах.]       — Ладно. Я понимаю, что его поимка — это твоя давняя и единственная мечта. Такие люди появляются раз в сотню лет, — одобрительно протягивает до этого молчавший Дживон. Он опирается спиной на стенку и скрещивает руки на груди. Игры в злых богов это, наверное, просто какой-то слишком дурной ритуал, от которого так сложно отказаться, когда Пак сладко улыбается, а у сидящего парня вместо былой гордости — отчаяние. — Но это не отменяет того, что ты окончательно сходишь с ума, Хёнхо.       — Ты только попробуй его.       Пак хрипло смеётся, опускаясь на колени перед Чихо, — он протягивает руку и грубо цепляется пальцами за подбородок юноши, заставляя поднять скорее уж запуганный взгляд от проклятого пола. Среди застывшей крови можно прочитать «спаси...», и Шин уже не уверен, что сможет пережить встречу с этими ужасными монстрами из рассказов своего отца.       — Мой, — тихо выдыхает синеволосый вместе с горькими нотками сигарет Дживона. Подделка никогда не заменит оригинал, а о желание коснуться до сына своего врага можно только мечтать.       Чтобы затем воплотить образы в жизнь.       Наверное, поэтому Хёнхо, прикрыв почти чёрные глаза, целует, как умеет только он — забирая драгоценные силы, которые уже давно смешались с пропащей надеждой. Окончательно доводя до грани безумия, впиваясь откуда-то взявшимися острыми когтями в нежную кожу на лице. А во рту у Чихо жжёт от чужих влажных касаний — нечитаемые для него руны демона словно вечные раны. Есть только боль, что понятна лишь им.       Со свежими каплями крови Дживон вновь шумно пробует воздух на вкус — сжимает ладони в кулаки и невольно мечтает оказаться на месте Пака, с которым они вроде как друзья. Но необходимость друг в друге сложно назвать какой-то человеческой любовью. Это просто зависимость — чёртов симбиоз.       Хан же вправду не помнит, когда именно блеклые рисунки на его руках неожиданно приобрели смысл, как в его некогда жалкой жизни появился Хёнхо с этими яркими прядями волос и твёрдыми словами о новом мире. Безумец. Но иногда так сложно отличить серую реальность от желанного вымысла. И если погрузиться в иллюзию окончательно, то даже вороны-падальщики приобретут очертания верных, таких голодных помощников. Их пристальные взоры ищут очередные жертвы, чтобы распарывать плоть — забирать трепещущие сердца.       После невесомых шагов Дживона остаются чёрные перья, что теряются на фоне тёмного пола, — алый цвет омывает кончики с немыми криками душ. В громкой людской музыке тонут чужие стоны от рвущейся кожи.       Приговор будет исполнен.       [А Хан ясно помнит, как им обещали новую жизнь взамен человеческого сердца.]       — Хотя, может, ты и прав, Хёнхо, — Дживон привычно зарывается в синие пряди на затылке друга. Это очередная зависимость — мягкие губы существа без души мучают человека, а китаец способен лишь с улыбкой смотреть на людское отчаяние. — Его хочется не только целовать — есть странное желание пожирать Шина вместе с этой необычной силой внутри.       Заслышав совсем рядом ещё один незнакомый голос, Чихо возмущённо дёргает руками, окропляя скованные запястья свежим цветом, — ему не выбраться из хватки металла, тогда как Хёнхо полностью погружается в жуткий поцелуй. Воздуха в лёгких всё меньше и меньше, а Паку и не надо дышать в этом проклятом мире. Он создаст свою тёмную, беспросветную реальность.       И если руки Дживона по локоть в собственном чёрном мазуте, то Хёнхо рисует каждую пугающую руну чужой кровью. Мазок — чьё-то лицо пересекает шрам боли. Пальцы оставляют отпечатки на оставшиеся века отчаяния. Слёзы не помогут — молитвы тщетны.       — Начнёшь? — разрывая невыносимо долгие касания губ, синеволосый поднимает внимательный взгляд чёрных глаз на Дживона. Голос от желания слишком странно срывается среди пустоты без кислорода. — Я, правда, хочу, чтобы твои птицы выклевали моей сучке глаза. Я хочу, чтобы она кричала в нашей тишине на двоих. Я хочу, чтобы она молила нас о пощаде. Я хочу, чтобы Чихо было по-настоящему больно...       — ...не вве­ди нас во ис­ку­шение, но из­ба­ви нас от...       Откуда-то взявшаяся уверенность в чужих словах ломает даже самые крепкие нечеловеческие кости. У Пака всё-таки спирает дыхание от наглости юноши и от, кажется... Благоговения?       — Заткнись!       Чихо даже не успевает зажмуриться, как сильный удар сжатого до белых костяшек кулака проходится прямо по лицу. На полу очередные алые чернила — стоит только протянуть дрожащие пальцы, чтобы написать свою привычную мантру. Бога нет, но слепая вера в него живёт по сей день.       — Я не знаю, что ты именно хочешь от меня, демон, — с усмешкой облизывая окровавленные губы, Шин наконец поднимает усталый взгляд янтарных глаз, где только Пак способен заметить необходимые искры света. Та самая сила. — Но ты ничего не получишь. Да, ты можешь пытать меня и всячески мучить... Я же не сдамся тебе, тварь. Нет.       У Хёнхо продолжает молчать застывшее сердце, а Дживон лишь пожимает плечами. Такое бывает. Но от слов, наверное, самого странного среди всех людей мальчишки идут мурашки по спине — он куда сильнее, чем кажется. В алых же волосах Чихо переплетены жемчужные нити, что идут из самой души и тех насмешливых для Хёнхо молитв к Богу. Поэтому Хан уже и не уверен, что сидящая на полу кукла с багровыми разводами на лице вовсе человек — он ухмыляется подобно монстру, тогда как твёрдо верит в своего любимого отца.       — Сука, — Хёнхо хрипит и крепко цепляется пальцами за одежду Чихо, рывком поднимая юношу с грязного пола. Гулкий удар затылком о стенку каменной клетки с новым алым пятном, а синеволосый лишь тихо смеётся, подаваясь вперёд. — Твой любимый Бог мёртв, но его жалкая частичка существует в твоей груди. Вот она мне и нужна. Вот её я и заберу. Понимаешь, милая?       [А живые трупы слишком красивы в его безумной коллекции.]       Чихо прогибается в спине и вновь пытается освободить свои руки — Хёнхо сдавливает парня, прижимая к холодной стенке. И, кажется, рвутся окончательно. Дживон лишь внимательно наблюдает за чужими действиями, облизывая губы, — он привык быть вороном среди шумной толпы безликих. И с высоты птичьего полёта не так плохо, как быть диким зверем, уничтожающим самого себя.       Чихо — единственное, что связывает странного творца с его безумной идеей.       А у Хён­хо по­чему-то слиш­ком мяг­кие для де­мона гу­бы — он грубо мажет по щеке Шина, куда пару минут назад больно ударил. Это не глупые извинения. Нет. Он хотел бы задушить Чихо лично — коснуться ледяными пальцами до кожи и непозволительно сильно сжать хрупкую шею мальчишки. Но в алых, под цвет свежих ран, волосах всё больше нитей жемчуга — чем сильнее боль, тем больше проявляет себя та уникальная частичка в груди. Бог охраняет своё создание, тогда как Пак знает, как нарисовать глубокие узоры на человеческом теле.       [Человек — самое низшее существо.].       Грубым рывком Хёнхо сдирает футболку худощавого юноши, снимая её через голову и оставляя болтаться на скованных запястьях за спиной. На отчего-то бледной коже Чихо нет даже намёка на шрамы от долгой жизни — Пак неверующе проводит по груди, а в его глазах мелькает печаль. Нет, у демонов не бывает ожиданий, но лживая забота, способная сохранить человеческое тело, слишком легко рушит его планы. Ведь Хёнхо со старыми рубцами — одно целое.       А души просто нет.       — Отпусти меня, — вновь еле слышно проговаривает Чихо, чувствуя, как на его шее смыкается крепкая рука — острые когти зверя впиваются в тонкие вены. Очередные капли с привкусом металла. И уже так надоела эта тупая боль во всём теле.       — Нет, — лёгкая улыбка на губах Пака, пальцы же ослабляют крепкую хватку. — Ты мне нужен.       Шин же теряет тот момент, когда когтистые руки Хёнхо сменились пугающе спокойными объятиями Дживона, в которых хочется просто уснуть. От него веет чем-то горьким и столь далёким — прекрасным. Китаец только по-лисьи улыбается и пожимает плечами — может, синеволосый монстр вправду сходит с ума, но Хан не то существо, которое слепо гонится за великой силой или властью. Он скорее погубит собственных драгоценных птиц и наконец-то научится летать сам, чем станет подобно своему хищному другу — от яркого света Чихо жжёт даже кожу в мазуте. И это просто не для такой птицы-падальщика, как Дживон.       Нет, они не демоны.       Но Дживону нравится мять окровавленные губы юноши в поцелуе. Он невольно дарит вкус китайских сигарет и зачем-то показывает, как совсем не страшно поддаться соблазну — Хан не синеволосое существо и ценит чужие души. Наверное. Поэтому Дживон неспешно зарывается длинными пальцами в алые волосы Чихо, обрывая заветные нити жемчуга, и, разрывая поцелуй, бережно прижимает мальчишку к себе. Шин хочет что-то сказать, но его «отпустите» тонет в перьях ворона.       Спасёт ли Чихо отец?       Кажется, нет.       — Держи его сильней, — голос Хёнхо доносится совсем близко, из-за чего кажется, что он — сразу везде. А затем резкая боль в плече и неожиданно крепкая хватка Дживона не даёт Чихо понять, что происходит. Он резко дёргается, поворачивая голову вбок и с печалью в янтарных глазах замечая, как синеволосый враг вводит что-то.       В этом веке всё же куда проще ломать людей, заставляя их позорно молить о конце. Иголка легко проходит сквозь бледную кожу — касается тонких вен. Хёнхо привычно нажимает на поршень шприца и с улыбкой вводит мутный раствор, почему-то вспоминая своего глупого Хёсана.       — Ты какое взял? — облизывая губы, интересуется Хан, внимательно наблюдая за чужими действиями. Ему нравятся такие запрещённые обряды. Кто-то говорит, что слишком подло влиять на людей с помощью их же великих открытый, Дживон же контрабандой привозит с Китая всё больше и больше чёрного проклятья. Ему не жаль. И когда друг вынимает острую иглу из плоти мальчишки, то полностью отпускает их милую жертву, забрав ладонью последний жемчуг из алых прядей. — Надеюсь, это не то дерьмо для своего мусора Хёсана?       Чихо же, слабо прикрывая глаза, разом падает на тёмный пол, не сдерживая стонов боли. Кажется, вместе с этой длинной иглой из его тела вышло что-то ещё — мелкие осколки сломанной души образуют пугающую пустоту в груди. И хочется кричать во весь срывающийся голос, потому что от какого-то жалкого укола не может быть настолько ужасно. Но человеческая кровь в венах жжёт адским огнём — в аду не может быть льда.       Холод бывает только в чёрных глазах его жителей.       [Они скучают по своему дому.]       — Нет, — качает головой Пак, с некой детской радостью опуская взгляд к своим ногам, где корчится в странных конвульсиях его любимая жертва. Сын Божий. И просто очередная игрушка. — Это осталось после твоих ворон и моего ангелка из коллекции. Оно ведь вправду сводит с ума.       Хёнхо почему-то звучно усмехается — его бархатистый голос перерастает в жутких смех, от которого даже Дживон старается спастись, отступая назад. Нет, синеволосый монстр чувствует касания безумия и без гнилых средств в крови. И он не может оторвать внимательный взор от того, что осталось от неказистого мальчишки, который слепо твердил, что не боится злых существ. Глупый раб гниющего Бога.       Вновь усмехаясь, Хёнхо хищно облизывается — чувствует грядущую силу на кончике своего звериного языка.

✝

      Чихо покорно сто­ит на острых ко­ленях, ощущая, как постепенно погружается в густую чужую кровь на полу этой жуткой клетки — он надеется, что это лишь иллюзия демонов. Но паника нещадно подступает к горлу юноши, в нос бьёт тошнотворная вонь с привкусом металла. А спокойный Дживон продолжает пускать в спёртый воздух комнаты красивые кольца дыма – не улыбается, лишь расслабленно прикрывает глаза:       — К сожалению, для нас не существует другого способа забрать душу. Верно?       Он тихо обращается к Хёнхо, который задумчиво гладит Чихо по волосам, словно домашнего котёнка или щенка. Шин же почти что не понимает, что происходит, подаваясь вперёд под тяжёлую ладонь синеволосого парня. И драгоценные нити жемчуга из алых прядей уже давно собраны вороном Ханом — китаец перебирает свободной рукой светлые фибры души, про себя подсчитывая, за сколько точно можно продать такие странные украшения.       — Способы есть, — отвечает Хёнхо, а затем грубо берёт Чихо за подбородок, заставляя запрокинуть голову вверх. — Но этот — самый действенный. И мой любимый.       Кажется, именно от бархатистого голоса старшего у Шина начинает сильнее биться человеческое сердце, а вены всё также разрывает вполне реальным огнём — на фарфоровых щеках румянец, дыхание невозможно привести в порядок. И хочется... Просто хочется.       — Что за... — Чихо старается сделать глубокий вдох, но вместо воздуха лёгкие заполняются горьким дымом сигарет.       Дживон, разрывая резкий поцелуй, проводит аккуратной ладонью по голой груди юноши, выбивая первый скулёж, а затем вовсе касается губами куда-то в торчащие рёбра, что так и норовят проткнуть тонкую кожу, — спускается всё ниже и ниже. Хёнхо, давно забывший [или вовсе не знавший?], что такое ласка лишь качает головой, но позволяет другу вкусить тела необычного человека.       — Не надо, ворон, — срывающимся голосом шепчет Чихо, закусывая нижнюю губу. Ловкая ладонь Дживона проникает за край джинсов и не сильно царапает ягодицу. — Ты же не такой. Не поддавайся этому злу.       — Мы и есть зло, Чихо-я, — сверху доносится звонкий голос Хёнхо, пока Хан стаскивает одежду с нелепо длинных ног юноши.       От чужих слов внутри всё обрывается. Пак да­вит паль­ца­ми мальчишке на ниж­нюю гу­бу, и тот всё так же покорно от­кры­ва­ет рот, про­пус­кая паль­цы внутрь — Хёнхо медленно проводит по языку, тогда как Дживон продолжает выцеловывать собственные узоры на торчащих рёбрах. Он скребёт по худощавому телу Чихо, через тонкую кожу, хрупкие кости и людскую плоть ощущая осколки Бога. Настоящий клад. Реальный. Не очередная выдумка или глупый слух.       Хёнхо всё-таки прав.       — Мне больно, — сглатывая слюни, Шин хнычет с пальцами во рту и старается отстраниться, как неожиданно его скованные за спиной руки становятся свободными. Сталь звонко падает на тёмный пол, а Хёнхо резко дёргает юношу на себя.       Дживон помогает подняться на дрожащие ноги, прикусывая кожу где-то за шеей — у Хёнхо горячий рот и влажный язык, которым он проводит по кровавым ранам во рту. Режет вновь эту мягкую розовую плоть и впивается в бёдра Шина животными когтями, оставляя глубокие царапины. Чихо стонет. И он не может понять чего хочет сильнее: вернуться в свой родной дом, где его ждут любимые люди и вера в Бога, или же поддаться соблазну двух демонов. И как же мучительно пылает кровь — кажется, адское пламя распространяется уже и на человеческую душу.       Каждый поцелуй Дживона куда-то в лопатку оставляет после себя глубокий ожог, от которого воняет невыносимой гарью, — люди, оказывается, неплохо горят.       [Чихо уже давно истлел.]       По­вер­же­но зас­ку­лив, Шин упи­ра­ет­ся дро­жащи­ми ла­доня­ми в широкие пле­чи синеволосого существа — сминает чёрную одежду Хёнхо, стараясь оттолкнуть от себя демона и одновременно приблизиться к нему. Безумно. Чихо заворожено смотрит в глаза напротив, где не отражается даже слабый цвет алой крови — бездна ненависти, которая способна только утягивать без шанса вернуться назад.       В мыс­лях же неп­рогляд­ный гус­той ту­ман. Шин не пред­став­ля­ет, как дол­жен соп­ро­тив­лять­ся — вновь молить, чтобы его отпустили, или продолжить выгибаться в пояснице от поцелуя хитрого китайца. Дживон что-то го­ворит за его спи­ной, обращаясь к Хёнхо, где можно распознать только жалкие отрывки «возьми» и «он, кажется, как твой мусор».       Хан зачем-то неспешно стягивает с себя плотную чёрную одежду, оголяя человеческие татуировки, под которыми скрываются шрамы долгих столетий, — сводит лопатки. Тихо усмехается. И только лучший [единственный] друг Хёнхо знает, что на бледной спине китайца вечно кровоточащие обрубки, к сожалению, не ангельских крыльев.       — С этой силой мы вновь научим тебя летать, Хан, — на устах у Пака пугающая улыбка. Он передаёт свою уже не сопротивляющуюся жертву в объятия ворона, который мягко сгребает Чихо своими призрачными крыльями-руками. — Обещаю.       Дживон не отвечает, скрывая под безразличием откуда-то взявшуюся неуверенность. А что если заветные остатки Бога сделают всё только хуже? А что если у них не получится украсть осколки силы из души этого ребёнка?       Что тогда?       Чихо нелепо ба­рах­та­ет­ся в ру­ках Хана, как уто­па­ющий в от­кры­том мо­ре, при­жима­емый к чу­жой гру­ди, трёт­ся вис­ком о мягкие перья и бормочет что-то бессвязное — больше не взывает к своему далёкому отцу. До Хёнхо же доходят только жалостливые просьбы — он удивительно нежно касается ледяными пальцами до копчика юноши. Шин вздрагивает от жгучего соприкосновения с холодом и слабо морщится: по лож­бинке меж­ду яго­дица­ми неторопливо стекает проз­рачная сколь­зкая мас­са.       — Правда? — слишком громко усмехается Дживон, бросая хитрую улыбку в сторону друга. — Что-то я раньше не видел, чтобы ты готовил своих жертв. Появилась душа, Хёнхо-я?       — Иди нахуй, Хан.       Синеволосый монстр звонко смеётся, задирая голову к потолку их клетки, и ведёт пальцами вниз по бледным — теперь уже с кровоточащими ранами — ягодицам. Пак почему-то слишком легко принимает вызов китайца. Да, ему нравится мучительно долго издеваться над человеком, но куда интереснее наконец получить его душу. Хёнхо ждал, пожалуй, слишком долго — такие люди, как Шин, рождаются раз в столетие.       Своего предыдущего человека демон, к сожалению, не смог сохранить.       [Сердце Хёнтэ не выдержало кровавых узоров любимого монстра.]       Дживон же тво­рит со ртом мальчишки неч­то не­веро­ят­ное: при­кусы­ва­ет и тя­нет ниж­нюю гу­бу, при­кусы­ва­ет и тя­нет вер­хнюю, ли­жет нё­бо, забирая вместе с кислородом и всякие мысли о спасении. Наверное, поэтому юноша, отпуская реальность в свободный полёт, не сразу чувствует, как Хан, подхватывая его за ягодицы, невольно заставляет Чихо об­хва­титься ногами за пояс и сильнее впиться длинными пальцами в татуированные плечи.       Сзади же к Шину прижимается Хёнхо, оставляя каплю крови на теле, — сдавливает бёдра острыми когтями. Па­ника юноши под­ни­ма­ет­ся от ни­за жи­вота, воз­бужде­ние мгно­вен­но спа­да­ет. Чихо громко хри­пит и не мо­жет вдох­нуть, а чужой член рас­тя­гива­ет и раз­ры­ва­ет его из­нутри. Сквозь пуль­си­ру­ющую боль, он чувс­тву­ет го­рячий язык Дживона, сли­зыва­ющий до­рож­ки слёз с его пок­раснев­ших щёк и слип­шихся неказистых рес­ниц.       Невыносимо.       Хёнхо де­ла­ет проб­ный ры­вок, за­садив до се­реди­ны, и хрип­ло сто­нет над ухом, вми­ная когти животного в бледные и такие анорексичные бо­ка Шина до крас­но­ты. И толь­ко физическая боль удер­жи­ва­ет Чихо в соз­на­нии. Он ску­лит и спасительно скре­бёт пальцами вдоль чьих-то лопаток — вместе с мягкими перьями чувствует и кровоточащие обломки крыльев. Это жутко. Это мерзко.       А вены до сих пор горят.       Хочется избавиться от собственной кожи — устало прикрыть заплаканные глаза и погрузиться в забвение, где не существует боли и...       — Прошу... — тихие слова о помощи тонут в собственном резком крике.       Потому что Хёнхо вдал­бли­ва­ется до боли грубо — глу­боко, так, что Чихо уже не может сдержать слёз и просто-напросто хнычет. Из груди вырываются шумные хрипы, и только Дживон, пробуя спёртый воздух на вкус, слышит запах свежей крови. И теперь это точно в стиле синеволосого монстра — без какой-либо человеческой жалости, без даже намёка на гуманность. Он привык брать своё.       И любить прекрасное.       — Мне нужен этот маленький осколочек в твоей груди, Чихо-я, — горячо дышит Хёнхо на самое ухо мальчишке, тогда как Дживон, не слушая чужих слов, целует его влажные щёки, юрким языком собирая солёные капли слёз.       — Какой... — бормочет юноша и пошло приоткрывает рот в немом стоне, чувствуя, как с каждым толчком его всё больше и больше разрывает изнутри. В голове нет мыслей — всё занимает тупая боль, где движения Пака не приносят даже слабого наслаждения, где всё тело ломит от введённого непонятного раствора.       И зачем он только нужен был.       — Вот тут.       Ладонь Хёнхо с расцарапанного бедра медленно смещается на тяжело опадающую грудь Шина, когти зверя останавливаются в районе сердца и рисуют нелепый крест, показывая место. Там, под тонким слоем бледной кожи, легко ломающихся рёбер и плоти, которая рано или поздно сгниёт где-то от старости. Человеком слишком больно быть.       Демоном куда проще.       Но Чихо даже не успевает что-либо сказать, как вновь оглушительно кричит в жутком месте, где десятилетиями собирались стоны других жертв. Он не первый. Он не последний. Хёнхо сильнее надавливает пальцами на грудь мальчишки, продолжая двигаться внутри, — синеволосое существо чувствует, как касается до, казалось бы, несуществующей материально души человека. Он проходит сквозь алое мясо — куда-то вглубь тела, пока Дживон немым вороном держит кричащего Шина.       Эту боль невозможно передать.       [Чихо давится в собственной крови.]       — Тихо, моя красавица, — удивительно умиротворяюще шепчет Хёнхо, продолжая глубже зарываться когтями куда-то сквозь рёбра. — Осталось чуть-чуть.       Осторожнее.       — Не сделай своей прошлой ошибки, — подобно вороньему карканью произносит Дживон, заставляя лучшего друга на один только миг оступиться.       Хёнхо же лишь как-то шумно выдыхает, с горечью на языке вспоминая, как столетия точно так же пытался отыскать заветный осколок в чужой душе. Как отчего-то улыбчивый Хёнтэ души не чаял в своём любимом хёне, не боясь его пугающих глаз дьявола, где существует лишь пустота. Как этот мальчишка, походящий на настоящее солнце, позволил старшему забрать благословение отца.       Но наверное, из-за своей глупости или неопытности Пак не смог — нити, сдерживающие великую силу, оборвались слишком быстро, что разом не стало ни человека с детскими мечтами, ни самого сокровенного осколка.       Это — единственный провал в вечной жизни Хёнхо. И больше он не допустит такой смертельной ошибки.       — Держи его крепче, — хрипит синеволосый монстр и касается мокрым от пота лбом алого затылка Чихо.       Тяжело.       Необходимо делать всё предельно аккуратно. Начинать постепенно и издалека: найти ту самую светлую сущность среди пустоты грудной клетки, постепенно приближаться, чтобы не испугать осколок своими чёрными мыслями и просто [лгать_лгать_лгать.] Приручить.       Стать одним целым с душой внутри хрупкого сосуда — Чихо бьют волны боли, у него уже нет даже слабого дыхания среди пустоты на троих. Нет признака жизни. Мальчишка с потухшим взглядом сломанной куклы грузом держится на татуированных руках Дживона, который устало прикрывает глаза. Ему не жалко этого Чихо. Ему жалко ребёнка, который умирает внутри истерзанного тела, — после встречи с Хёнхо от Шина останется лишь самый настоящий труп.       Какой-то мусор.       Как Хёсан-и, что сейчас касается пульсирующим от боли [или ломки?] виском до холодной стены ночного клуба ведь «где же Хёнхо?» так легко переходит в скотное «где же доза?».       — Обрывай, — уверенно командует Дживон и сдав­ли­ва­ет горло Чихо одной рукой, пе­рек­ры­вая кис­ло­род и, на­жав боль­ши­м паль­цем на ка­дык, слу­ша­ет, как тот мед­ленно за­дыха­ет­ся.       Хёнхо же бережно касается тончайших жемчужных нитей, что связывают великую силу мёртвого Бога и обычного человека — разрывает их острыми когтями, прерывая редкую связь. И Пак не чёртов художник, но он ценит прекрасное и не может сдержать улыбки от открывшегося вида.       — Хватит!       Чихо загнанной в золотую клетку птицей метается в чужих руках, слепо стараясь избавиться от этой мучительной боли в груди. К его горлу подступает очередная паника, где перед взором только размытые круги, где в нос бьёт металлический запах собственный крови, где Дживон шепчет на ухо непонятные руны, стараясь хоть как-то успокоить страдания юноши. Или просто свести с ума.       — Забирай, блять! — сквозь свою же мантру громко вскрикивает Хан, скалясь на синеволосого монстра.       Хёнхо же, неожиданно подчиняясь команде друга, рвёт мягкую плоть, оставляя обезображенные куски человеческой ткани. Не жалеет. И если у Дживона руки по локоть в мазуте из далёкого Китая, то в ладони у Пака трепещет сердце, пронзённое заветным осколком. Да, людские души способны биться вне потухших тел кукол, а на пухлых губах демона слишком жуткая улыбка.       — Получилось?       Именно.       И, кажется, весь мир просто застывает.       Облизывая пухлые губы, Хёнхо с трудом отрывает чёрный взгляд от реального осколка, который слепит дьявольские глаза, и не может сдержать искреннего удивления — Дживон не дышит, склонившись над телом почти что мёртвого мальчишки. А в воздухе висят застывшие капли чей-то багровой крови и собственного пота.       Всё дело, наверное, в этой проклятой силе, где только жалкие остатки легенды, — Пак чувствует жжение на кончиках пальцев и только сильнее впивается когтями в трепещущее сердце. Получилось. И это не те глупые души обычных людей, нет. В руках Хёнхо благословение мёртвого Бога — того, к кому взывает стадо верующих. Но надежда в высшие силы давно стала квинтэссенцией зла — синеволосый демон готов пить тягучий сок человеческого сердца, как эликсир молодости, лишь бы ощутить необходимую власть.       Даже монстрам есть куда расти.       — Ты слишком поддался всему этому, — резкий среди царившей тишины голос Дживона отрезвляет, возвращая время в свой привычный поток. Вот китаец поднимает уставший и, кажется, постаревший взгляд на своего друга. Скалится. И несколько чёрных перьев птицы медленно падают на окровавленный пол. Вот Чихо обессиленно съёживается на полу, хватаясь дрожащими пальцами за бездну в груди, не в состоянии даже кричать. И дышать. Вот сам Хёнхо просто смеётся. — Хорошо, молодец, Пак. Получил ты эту силу ценой очередных жалких людей, но что дальше? Станешь новым Богом?       Дживон, звучно усмехаясь, отводит взгляд к телу Чихо, невесомо касаясь мягкими перьями до лица юноши и опуская его веки, — скрывает взор мертвеца без чёрных точек зрачка. Ещё одна жизнь. И это не страшно, нет. Хан не жалеет, что согласился на эту мучительную игру, но он чувствует своей потухшей душой, что Хёнхо...       — Бог мёртв, мой грустный ворон, — удивительно бархатистым голосом протягивает Пак, от чего Дживону хочется привычно зарыться в синие пряди на затылке, но что-то, чёрт возьми, останавливает. — Но его силой можно менять Вселенные.       Китаец только качает головой. Пускай они и есть то самое зло грязной реальности, но даже у тьмы должно быть равновесие со светом — Хёнхо же склоняет чашу весов в свою сторону, разом забывая о былых обещаниях. В его мыслях только собственное сумасшествие, где грань между озлобленным «я покажу людям настоящий ад» и «я скучаю по родному дому» сливается в одну только безумную идею. Не глупый людской мир, нет. Не власть или фальшивые деньги.       Просто новая коллекция — свежие жертвы, скованные       И родной ворон красиво бы смотрелся среди настоящего ангела и живых трупов. Предательство — не грех. Необходимость. Пак шумно вдыхает спёртый воздух — он с равнодушием понимает, что совершив отчаянный поступок раз, уже сложно отступить. Глубокие кресты рисуются на теле не просто так, а на крепком торсе Хёнхо уже нет живого [на мёртвом?] места.       С этой постепенно чернеющей сущностью в руках, он выше любого монстра их горькой реальности. В глазах Дживона появляется человеческий страх и отчаяние, когда старый и, наверное, лучший друг делает несколько шагов в его сторону. Просто... Разве плохо играть с судьбами себе подобных уродов?       Нет, они не демоны.       [А Хёнхо так нравится вырисовывать кровавые узоры на хрупких сердцах.]       Ведь свою душу он уже давно продал [Сатане.]

✝