Голос

В далеком неизвестном графстве жил маркиз — мужчина средних лет. У маркиза не было ни жены, ни детей. В графстве хорошо знали его мягкий характер и неприступное, доброжелательное обращение с каждым, кому придется переступить порог его дома. Местные жители относились к нему по-разному: кто-то боялся, а кто-то завидовал; но они все неизменно приходили к нему взять в долг небольшую сумму, попросить милостыню или хлеба, когда ударит нужда, — и никто не получал от него отказа. Однажды в дверь дома маркиза постучались. Это было раннее-ранее утро; недоумевая, маркиз нашел домашние тапочки, накинул халат и открыл дверь. В пролете стояла совершенно нагая рыжая девушка. Завидев хозяина, она широко улыбнулась, но не произнесла ни слова. Маркиз привык к тому, что его посещают бедные люди, люди в лохмотьях, люди в остатках лохмотьев и даже люди совсем без лохмотьев, только с выражением всечеловеческого страдания на лице. Но что-то в этой девушке было иначе... сконфузившись, маркиз не мог понять, что же. Она не выглядела богатой и не выглядела бедной; ее лицо не изображало страдания и не выказывало почтения — она лишь стояла в пролете, поправляя спутанные густые волосы. — Вы хотели что-то попросить? — неудоменно спросил маркиз. Девушка смешливо и смущенно улыбнулась, потупила серые глаза, глянула сначала на стопы, а потом на ключицы, и еще раз осмысленно посмотрела на хозяина. И тут маркиз все понял. Он извинился за утреннюю истому, осторожно взял девушку под бледный локоток и провел ее в дом. В доме он накормил ее завтраком, попросил служанку выдать ей чистую одежду, а сам пошел в к другу — рассказать про немую находку. Когда маркиз пришел домой с ноябрьского морозца, девушка стояла в передней: на ней было пышное вельветовое платье и серьги с жемчугом, но не они, а темно-рыжие длинные кудри, серебристый блеск глаз и тонкая нить кремовых зубов заставили маркиза замереть на месте и расплакаться. Он никогда прежде не видел подобной красоты. С тех пор немая красавица поселилась у него. Порою маркиз был не в настроении, крушил дорогую и изысканную мебель, кричал на служанку и клялся свести счеты с жизнью, но стоило только рыжей девушке появиться в его комнате и прикоснуться к его зачерствелым губам нежным поцелуем, как он забывал все беды мира и представлял, что качается на теплых зеленых волнах океана вместе со своей красавицей. А на берегу — пальмы с кокосами. В этой девушке он видел спасение от шума и сует, от уродства и пошлости. Но самым дорогим и неприкосновенным в ней была не ее красота, а ее молчание. Маркиз редко задавался вопросом, какие внутренние диалоги она ведет и как относится к нему самому; и лишь иногда, очень-очень редко, ему хотелось услышать ее голос, который — он был убеждён — окажется самым добрым, самым ангельским из всех женских голосов мира. В абсолютной тишине они прожили три года. Свою служанку маркиз выгнал через месяц после появления рыжеволосой красавицы. Но вскоре выяснилось, что без грубой руки в мозолях тяжело справляться с домашними делами и следить за дворовой утварью, — поэтому все скучные обязанности медленно и необратимо легли на хрупкую спину его музы. Днем она добросовестно выполняла их, а вечером поддавалась грубым прихотям маркиза без единого вздоха (потому что говорить не могла). Маркизу же все больше и больше начинало казаться, что это благодарность жизни за долгие годы тягот и скуки. А благодарность нужно принимать. И все же он заботился о своей красавице, как о цветке или о собачонке. В этой заботе часто просвечивались его собственные порочные желания, но девушка этого совсем будто бы и не замечала. Каждый вечер она нежно благодарила маркиза за новый ночной наряд и слушала о его тяжёлой жизни. Несмотря на улыбчивое мычание, которое называлось уроками пения, говорить она так и не научилась. Это случилось в изнурительный осенний день. Девушка работала без продыха с самого раннего утра, пока маркиз мечтательно, с тоскующим сердцем, ждал ее в опочивальне. Когда все купленные предметы мебели были поставлены на учет, а все гуси во дворе накормлены, она, вымотанная, зашла в комнату и начала раздеваться; маркиз кинулся на подругу, словно животное, — и испуганная девушка впервые подала голос: сиплый, низкий и некрасивый голос: — Не надо! Одного вечера и двух слов было достаточно маркизу, чтобы разлюбить рыжеволосую красавицу — навсегда. Он выставил ее на улицу такой, какой нашел, — голой и без копейки в кармане — и продолжил свою обыденную жизнь, наняв новую служанку. Дни улетели, как гуси на юг. В один из вечеров, спокойных и скучных, за вечерним номером «The Oxford Gazette», маркиз получил от слуги записку без указания адресанта: «Я не нага. У меня есть любовь к тебе». А еще через несколько дней отец девушки — влиятельный герцог, с которым он хотел наладить деловые связи в продолжение последних десяти лет («неужели это он?» — вскрикнул наш маркиз), — сообщил ему, что девушка, его дочь, его любимая доченька, которая с самого детства любила разыгравать разные роли и притворяться то нищенкой, то слепой, — больше не смогла заговорить. Ей не помогли ни педагоги, ни маги. В каждом её дневнике, на каждой странице любого письма было одно лишь имя маркиза. Отныне она ничего не хотела и ничего не просила. Кроме него... Впрочем, и маркиз тоже заговорить не смог. Перед самым порогом родового поместья, принадлежащего известному в городе герцогу, отцу немой красавицы и счастливому обладателю долгой и крепкой дружбы с королем, лежал туго завязанный, окровавленный круглый мешок. Его не передвигали, к нему боялись подходить даже слуги. И только юная леди Кэтрин иногда тихо о чем-то с нем говорила, заливаясь слезами.