My burned butterfly

Никогда бы не подумал, что буду восхищаться хрупкостью тел и грацией движений, приносящих боль и натянутые улыбки. Никогда бы не подумал, что буду видеть прекрасное в острых ключицах и выпирающих из-под кожи костях. Но всё это было лишь до тех пор, пока я не встретил тебя. До того, как все «никогда» были перечеркнуты твоей бледный рукой, держащей чёрный маркер тонкими и до безумия изящными пальцами. Я помню, как твои глаза искрились радостью и неподдельным интересом, когда я подошёл к тебе на улице и, положив руку на твоё плечо, прошептал: — Ты прекрасен. Я помню, как ты неуверенно рассказывал о себе, пока мы шли по парку, который постепенно озаряли лучи солнца. Это был закат, самый прекрасный закат из всех, что я видел. Это был твой закат. Это был закат твоей жизни. Ты самое хрупкое создание, какое я когда-либо встречал. Ты самое волшебное, что было в моей жизни. Ты — ангел, уничтожавший себя в попытке стать ещё прекраснее. Я помню, как ты дрожал от холода, когда сильные порывы ветра забирались под твою мешковатую одежду, пронизывая твоё истощённое тело хрусталиками льда. Ты шептал очередное «прости», когда я снимал с себя куртку и поспешно уводил с улицы, не желая того, чтобы порывы ветра унесли с собой то, что осталось от тебя, то, что я любил и не желал так просто терять. Мы были одним целым, и, оставаясь вдвоём, я наслаждался твоими тонкими пропорциями и острыми изгибами тела. Я мог чувствовать дрожь, в которую бросали тебя мои прикосновении, и я мог чувствовать жар твоего тела, пока ты, заливаясь румянцем и выкрикивая моё имя, кончал мне в руку, тяжело дыша, перебирая фарфоровыми пальцами мои тёмные волосы. Ты сгорал от любви и страсти, обжигаясь ею, испепеляя свои хрупкие крылья, светившиеся в темноте. Ты молча загибался, ночами плача от боли и голода, разрывающего тебя изнутри. В такие моменты с твоих искусанных в кровь губ слетал шёпот прекрасного и утонченного волшебства, от которого ты бился в истериках и, сжимая подушку, просил о том, чтобы всё это скорее закончилось. Шли дни, сменяясь неделями, все вокруг вращалось с неистовой скоростью. Природа также пробуждалась по утрам, а люди спешили на работу, не замечая ничего, кроме своего долга и плана «Учёба, работа, семья, старость, смерть». Все менялось каждый день, приобретая новые формы и границы, разнообразные цвета и их оттенки.

Но.

Ты был единственным, кто оставался самим собой, рисуя очередную картину, надувая бледно-розовые губы и хмуря чёрные брови, смещая их переносице, делая с каждым днём всё более неуверенные и смазанные линии, пока окончательно не потерял силы на то, чтобы держать кисть. Счёт идёт на дни. День. Два. И вскоре переходит на часы. Час. Два. Ты лежишь в постели под двумя одеялами, одетый в свитер и шерстяные носки. Твои глаза сверкают от слез, и в них отражается ночное небо, усыпанное миллионами звёзд. Ты улыбаешься и шепчешь под нос слова любимой песни, пока твоё лицо не искажается, и на нём не появляется обида, собирающаяся в уголках глаз, а затем тоненькой струйкой оставляя влажные следы на впалых щеках, добирающаяся до острой линии подбородка. — Почему ты не спас меня? — тихим, дрожащим от кома в горле голосом, спрашиваешь ты. Но я молчу, сидя рядом и сжимая твою тонкую руку. — Ты говорил, что любишь меня, но всё равно позволяешь мне вот так умирать. Нет, я не отвечу и в этот раз. Это правда, и она невыносима. — Мы могли бы быть вместе, если бы ты только захотел и протянул мне руку помощи, в которой я так нуждался. Закрываю глаза и позволяю слезам стекать с моих щек, капающих на рубашку, оставляя тёмные и влажные следы. — Ты прав, — шепчу я, понимая, что был в силах всё исправить и спасти жизнь любимого ангела, если бы я только захотел. Но тогда я не хотел, а сейчас, когда туман постепенно уходит, а разум вновь начинает функционировать, уже слишком поздно. Ты и твоя мания совершенного тела поработили меня, окутали мой разум, затуманивая взгляд. Я восхищался тобой и твоим телом. Я боготворил твою силу воли и стремление к мечте, в то время как ты молил о помощи, не в силах справиться один. Я наслаждался тобой, не замечая твоё желание жить полноценной жизнью и не бояться быть унесённым очередным порывом ветра. Я был слеп, а ты молча сгорал, уничтожая в себе последние надежды и мечту стать известным художником. Ты был бабочкой, порхающей над цветами, даря мне всего себя, позволяя быть рядом и уничтожать такое хрупкое и нежное создание, как ты. — Я люблю тебя, — шепчу я, нависая над твоим прекрасным телом, вызывающим во мне экстаз и бурю эмоций, и нежно целую в лоб, прикрывая твои глаза, в которых совсем недавно горели звёзды и целые вселенные, в которых больше никогда не зародится ни одна звезда. Ты был моей бабочкой, которой я позволил так легко сгореть.

~

Фонд поддержки анорексии — странное и непонятное для меня место, но именно после твоей смерти я стал частым и неизменным гостем на подобных мероприятиях. Здесь порхают многочисленные бабочки, цепляя своими крылышками людей, и с натянутой улыбкой на лице просят помощи. Да, во всех этих парнях и девушках постепенно умирают те самые лёгкие бабочки, которые при жизни никогда не смогли бы конкурировать с твоей красотой и утончённой грацией. Я прихожу сюда каждый раз, оставляя определённую сумму денег, глазами выискивая тебя, в надежде, что моя сгоревшая бабочка переродится. Но тебя нет и, наверное, уже никогда не будет, так же, как и всех тех бабочек, которые бились о прозрачное стекло банки, прося помощи, но так и не добившись её.