О чтении того, что читать невежливо

На этот раз они обосновались в Куябе. И не в каком-нибудь там шикарном отеле, а в грязном и обшарпанном доме, на улице, сплошь засаженной тенистыми деревьями. Под их грязным до безобразия окном даже росла пальма, которою из квартиры можно было различить исключительно по очертаниям. Но Илья все равно ей радовался, хотя и виду не подавал; мог бы в принципе и подавать, не перед кем уже было держать лицо, Габи и Наполеон за этот год почти безошибочно могли различить все его варианты выражения «Я злой кирпичик». Вот они, например, восемь дней отдыхали, и в глазах Курякина с легкостью можно было различить умиротворение. А остальные члены их трио открыто радовались. Было чему: наконец-то им дали долгожданный отпуск. После двенадцати месяцев, в течение которых они планомерно мотались, аки судаки-тудаки, туда-сюда по свету, раскрывали мафии, проваливали и с триумфом исполняли важные задания, сажали в тюрьму плохих чуваков, при необходимости убивали (свой режим сна и настроение) и делали другие жутко крутые штуки, он был просто необходим. Это понимал даже Уэверли. Так что целый июль агентам А.Н.К.Л. предстояло героически расслабляться. Конечно, делать это лучше было бы в Париже, в каком-нибудь отеле, желательно пятизвездочном, желательно в центре города, желательно с завтраком в постель (Соло обожал завтраки в постель). Однако, «желательно» чаще всего бывало далеким от того, что в итоге выходило. Что уж тут поделать, в любом случае гораздо лучше, чем ничего. Денег им на счет выделили немало, так что без учета пресловутых шикарных отелей культурно и некультурно наобогащаться можно было так, что из ушей польется. Первые три дня они весело проспали. Потом Габи начала таскать Илью и Наполеона по всяким кафешкам, местным достопримечательностям, танцевальным клубам, музеям и «просто погулять», и в общем и целом, все было прекрасно, только без завтрака в постель. Соло было просил об этом Курякина, и тот даже согласился: пришел, разбудил ни свет ни заря, разрумянившись сказал: «Когда ты спишь, ты совсем не прекрасен, а еще ты отвратительный шпион, держи», пролил ему чай на подушку, всучил что-то, условно названное омлетом и ушел. И тогда Наполеон решил: обойдется. Не прекрасен он во время сна, ну вы подумайте. На девятый день Наполеон, по укоризненные взгляды сонного Ильи, проснувшегося от его прихода — они спали в одной комнате, Габи в другой, — завалился спать где-то часа в три ночи (после весьма бурного вечера), потому проснулся за полдень. Комната пустовала, как и вся квартира. «Свалили», — обиженно пожаловался Соло чашке кофе и ушел в свою комнату, решив полежать и почитать. Мол, ну и ладно, что свалили. Книг у него с собой не было, зато у Ильи — завались. Почти половину места в его чемодане, наверное, занимали. Так что Наполеон с чистой совестью решил одну скоммуниздить, а точнее, скапиталистить. И полез под Илюшину кровать. Пока он на коленях с кряхтением вытаскивал большой, серый багаж, пока подбирал шифр к кодовому замку, пока открывал и вытаскивал увесистую стопку на свет божий, откинув аккуратно сложенные синие трусы в сторону, прошло достаточно времени для того, чтобы Курякин внезапно заявился, не захотев с Габи в обитель ада (танцевальный клуб). Заскрежетал ключ в замке. Дверь открылась и упала подставка для обуви. Послышались невнятные чертыхания на русском английском. — Ой, да ладно, — прошептал сквозь зубы Наполеон. Далее он быстренько схватил что-то средней толщины из середины, вернул стопку на место, захлопнул крышку чемодана и ногой затолкал обратно в пыльное подкроватье, после чего резво вскочил, сунул книгу под подушку и отошел к окну, с задумчивым выражением принявшись разглядывать грязные пятна. За все это время Илья даже по лестнице подняться не успел. Когда он вошел, Наполеон предстал ему задумчивым гением, размышляющим о вечном. Трусы валялись на полу. Его трусы. Что бы это могло значить? Тогда Илья спросил у Соло, но тот не ответил. ** Вечером, после того как они с Ильей в чисто мужской компании бесцельно бродили по городу, пьяная в дрова Габи чуть не выломала дверь, а вечером при свете настольной лампы Наполеон вдоволь наразвлекался, заявив себя профи в спорте «проигрывание у Ильи в шахматы», упомянутый слишком умный русский остался в гордом одиночестве делать вид, что ему интересно пялится в доску с не менее умным видом, а Соло же удалился в их общую спальню. Сначала он хотел просто прогуляться, но Курякин сначала посмотрел на Габи, отходящую на диванчике в углу, а после тем самым взглядом в пустоту, заламывая свои потрясающие светлые брови, и Наполеон решил, что воздуха ему и так хватает. Тогда, предполагая собственную тоску, он и вспомнил о честно позаимствованной книге. Однако, как говорила пустая, безликая обложка, это было совсем не книга. «Неужто Илюша ведет дневник?» — подумал Наполеон и открыл первую страницу. На ней ничего не было. Потребовалось пролистать еще штуки три, прежде чем увидеть одинокую запись, естественно, на русском, под черточкой без числа: «Все-таки взяли». Остальное пространство было исчиркано карандашом — круги и линии. Лишь приглядевшись, можно было различить, что это чей-то очень корявый портрет с большой претензией на стилистику. Соло пожал плечами и облизнул палец. Не смотря на то, что обнаружившийся ежедневник не представлял собой что-то жутко интересное, кроме намеков на сильные психические отклонения —, но в психологии Наполеон был дилетантом, так что судить не желал, — было довольно заманчиво узнать хоть часть того, что творилось в голове русского. Слишком уж молчаливым и таинственным он был. Вот и дневник у него оказался не такой, как, предполагалось, должен быть: не аккуратный и точный, аки тюремный протокол, а живой пример стереотипных записок сумасшедшего. Отрывки фраз и кое-каких мыслей были разбросаны где угодно и как угодно: вдоль, поперек, в кружочках и квадратиках. Это все разбавляли рисунки разной степени корявости. В основном они являли собой нацарапанные перьевой ручкой, — иногда с такой силой, что по контурам бумага была порвана, — иллюстрации к описанным отрывкам из жизни. Так, например, Соло мог лицезреть кривоглазый и кривоносый незаконченной портрет какой-то «наташеньки», которую он почему-то невзлюбил с первого взгляда. — Вот и хорошо, что ты такой дурой оказалась, — ехидно прокомментировал он. А еще, конечно, Курякину, как художнику, до Наполеона было как до луны. Даже прогресса, как такового, видно не было. Пролистав еще с десяток страниц, он с удовольствием обнаружил запись про себя: «Наполеон Соло. Shibko умный и razgil'd'ai. Мудак» Упомянутый даже не обиделся — его заметили, и это хорошо. Конечно, странно было не заметить человека, которым ты ломаешь стеночки в туалете, но это уже мелочи. Портрета его, правда, не было — но, с другой стороны, лицо, являющееся доказательством существования бога, не стоило портить всякими там порисульками. Сверкнув своими синими глазами, Соло с душевным недовольством пропустил восторженные отзывы о Габи, кривые стихи, наброски с признаниями в большой и светлой, и, наконец, терзания разбитого вдребезги сердца. «Ковбой совсем обалдел» — гласила еще одна запись про него. Коротко и ясно. Жаль без даты — судя по лицу Курякина на каждом задании, эта мысль не покидала его ни на минуту. Наполеон зарделся от гордости. ** Далее записи не стали дисциплинированней, но приобрели последовательность: «Если меня еще раз заставят спать с ним в одном постели, даже под угрозой расстрела, я откажусь» «Его сколько не пихай — храпеть не перестанет.» «У нас бы за такое посадили» «Вечно он к бабам лезет» «20 минут наблюдал в бинокль, как он ligit'sia с главой преступной организации» «Где он только так научился» «Глаза у него красивые, вот его все и любят. Но я-то точно нет, я не из этих.» «Габи в последнее время невменяемая. Говорит, я засматриваюсь. А я не засматриваюсь, я наблюдаю». «Какой же он хорошенький» Последнее Соло разглядел с большим трудом, поскольку оно, словно рукой застенчивой школьницы, было перечеркнуто много раз. А как разглядел — насторожился. Уж не его ли ввиду имеют? Следующие записи развеяли сомнения: «Кажется, Габи права» «Кажется, я» — дальше буквы были маленькими-маленькими, — «кажетсяявнеговлюблен» «Только бы начальство не узнало» С горящими от гордости щеками Наполеон откинул блокнот в сторону. — Конечно, это я, кто же еще! — вскричал он и вскочил с кровати. В порыве вдохновения он уже хотел бежать к Илюше, но потом вспомнил, что тот ранимая, нежная и стеснительная натура, не так давно вырвавшая дверь с петель, а дневник он спер. Так что, полюбовавшись на страницу, полностью исписанную его именем, а так же не то вазу, не то поцелуй двух неизвестных личностей, он нежно засунул новоприобретенную прелесть обратно под подушку, лег, положил себе под щеку руку и принялся думать. ** «Вот оно как получилось», — думал Наполеон, — «Выходит, когда он спит с таким лицом точно на посту, ему снюсь я?» По справедливости скажем, Соло попал в самую точку: с некоторых пор он действительно изрядно достал Курякина своим появлением в сновидениях, чаще всего очень странного характера. Их Илюша записывал лишь единожды, с лицом, выражение робота-убийцы на котором не совпадало с нежно-малиновым цветом, дрожащими руками и пересохшими губами, и то потом вырвал листочек и выбросил. Листочек потом подобрал один режиссер на улице и снял по нему порно-сериал, замаскировав под банальную шпионскую сагу. Но русский об этом не знал. «Что-то я себе проигрываю», — думал русский и очень сердился. «А когда он на мои губы пялился два дня, он меня не ударить хотел, а поцеловать» — продолжал размышления Наполеоша. — «Интересненько». «Был бы здесь Ковбой, я бы его выигрывал. У него такая ямочка на подбородке, ох, он такой сладкий пирожок нет не думать об этом не думать» — в раздумьях морщил лоб Илья. «Надо бы придумать, как ненавязчиво показать, что я не против» — решил Соло. Примерно на этом моменте его мозг медленно стал отключаться, и мысли перескочили на гипотетическую возможность вколоть большевику сильный транквилизатор и хорошенько оттрахать на столе. Хотя не факт, что русский не воспримет это как попытку его скомпрометировать и чуть позже не размажет по стене. ** Сказать, что Наполеон с утреца вел себя странно — ничего не сказать. Илья только проснулся, а его соседа уже не было в кровати. Снизу раздавалось чье-то чистое бархатистое пение, а открыв дверь, Курякин почувствовал привычные запахи чего-то дорогого и очень вкусного. Ну, в общем, кроме раннего подъема ничего больше не предвещало беды. Единственное что, зайдя проведать Габи, Илья обнаружил пустую комнату. Хотя вчера вечером она отправилась к себе, а после попойки обычно спала до обеда. Вычислить, почему все сегодня встали так рано, у Илюши не хватило дедуктивных способностей. Поэтому, сделав зарядку, умывшись, переодевшись и причесавшись — волосок к волоску, — он бодрым шагом спустился вниз, собираясь похвалить напарничка с потугами восстановить режим. Но не смог. Стоило ему, вместо того чтобы почувствовать опасность и бежать куда-нибудь в Японию, зайти на кухню, как ярчайший свет Наполеона Соло, на котором кроме пижонских боксеров ничего не было, ослепил его. Проморгавшись и от изумления умудрившись не покраснеть, Курякин на подгибающихся ногах добрел до стола и с размаху плюхнулся на стул. — Ты чего, — заворочал он засохшим языком, — одеться нормально не мог? Наполеон с улыбочкой обернулся, и Илья автоматически залип. — А ты чего, — сказал Соло, — так рано встаешь. — Я всегда так встаю, — буркнул русский повысившимся голосом и сглотнул. — А я вот тоже решил, — объяснил Наполеон. — Это и так тяжело, а ты меня еще и одеваться заставляешь. Не хочешь смотреть, так уходи. Я тебе завтрак на столе оставлю. И он улыбнулся, показав очаровательные ямочки на щеках и подбородке. «Я бы рад, — подумал Илья и поерзал, подрумянившись. — Да что-то со мной не так». И действительно, его зад таинственным образом приклеился к стулу, а взгляд — не менее таинственным образом, — к торсу одного американского шпиона. Габи, спящая на излюбленном диване в смежной с кухней гостиной, пробормотала что-то про гомиков и накрылась тонким одеялом с головой. А Илья к концу завтрака осознал, что поспать спокойно у него не получится. Месяца два. ** Вообще, Наполеон совсем не планировал щеголять чуть ли не голышом перед Курякиным, но, проснувшись нетипично рано, был как с бодуна и плохо соображал. А ведь сам себе сказал, мол, надо осторожнее, не спеша… ** Спал Илья всегда спокойно и не выдавая себя. Как и в этот раз — лицо у него было серьезное-серьезное: вот скажешь, что на самом деле ему снится голый Соло в фартуке с цветочками на розовом пони, улыбающийся и щуривший свои потрясающие глаза — и сам себе не поверишь. К большому сожалению, самому Наполеону никто об этом сказать не мог — потому он сидел на полу перед кроватью большевика и гадал, попутно вспоминая утренний инцидент и свое еле скрытое смущение. Не было похоже, что Курякину снилось что-то особенное, или что он весь день был как на иголках из-за не дающих покоя мыслей, или что он изнывал от нестерпимого желания. Может быть, даже красное лицо утром не было показателем — все-таки под тридцать градусов, мягко скажем, не прохладно. Неужто не проняло? Может, подумал, что специально и обиделся? Может, действительно транквилизатор попробовать? В этот момент Илья повернулся во сне и скинул свою руку на плечо Соло. Тот довольно вздохнул и сразу же опроверг самого себя: такую няшу и транквилизатором? Да ни за что… ** Вот так вот они и застряли. Наполеон знал о взаимной симпатии, но не знал, как подступиться. А Курякин все вспоминал бесконечную череду женщин, грустил, смотрел свои непристойные сны и подступаться даже не собирался. Казалось, они снова вернулись к первой стадии отношений: цапались и ругались постоянно. Габи больше не брала Илью с собой, потому что он ходил злой и отпугивал всех своим видом, а Наполеон дома иногда даже не ночевал. Илья, бедный Илья, только и делал, что читал, играл в шахматы или изредка слушал радио — благо, никого не было и никто не мог этого услышать. Раньше такая жизнь показалась бы ему раем, но теперь разум его был мучим недавней ссорой с напарником. Ну еще немного и сном про их поцелуй, но совсем чуть-чуть. В конце концов напряжение достигло своего апогея, и Илюша, для приличия сломав стул, пошел заниматься тем, что в трудные моменты очень сильно ему помогало — рисовать. На этот раз — Наполеона. Раз он такой гад, значит, можно не бояться его испортить. Хотя такую красоту нужно еще постараться… И, как можно было ожидать, внезапно не нашел свой блокнотик. Весь чемодан перерыл — нет. Внезапно вспомнились трусы, таинственным образом оказавшиеся на полу, Наполеон, с излишним вниманием разглядывающий грязное стекло. С тянущим чувством приближающегося провала он разворошил кровать американца и… нашел! Блять! Держа в руках потертый ежедневник, Курякин чуть не плакал. Вот почему Соло так часто дома нет, вот почему он снова ведет себя, как гадина, и на него, Илью, внимания толком не обращает. Прочитал! Он, Илья, разрушил дружбу! Разрушил! Лучше бы его посадили, честное слово! Медленно осев на пол, он уставился на коричневую стертую обложку очень хмурым и очень несчастным взглядом. После нашел страницу, где остановился. Вообще непонятно зачем — словно пытаясь найти следы, понять, полностью ли его душу вывернули или побрезговали. Под его заметкой о возможном склонении имени Наполеон до Лешеньки почерком с красивыми завитушечными буквами было выведено: «Илья — Илюша — Илюшенька — Люшенька». «Если ты это читаешь, не смей. Не думай. Никогда. Иначе — ты понял». И далее — очень крупными буквами — «Ты мне тоже очень нравишься! И глаза твои не хуже моих будут!» И приписочка: «мудак». Зачеркнутая приписочка. Так что нокаутированный русский ее даже и не заметил. Так и просидел на полу до самого прихода Наполеона. Тот как зашел, так Илья на него и бросился. Обниматься. На радостях. А дальше как-то оно само получилось. ** А Габи все следующее утро пришлось ходить в своих темных очках, ибо слишком уж ярко эти оба светили своими довольными физиономиями.