Что делать, когда не хочется просыпаться

Первое, что сказала им Акира Мадо после того, как ее нога в туфлях на острых каблуках переступила порог их особняка, было: — Вы все умрете рано или поздно. Скорее всего, рано. И надейтесь, что все одновременно и быстро. Они запомнили это очень ясно: все четверо. Константа висела в воздухе, точно Дамоклов меч, мерцала над их головами каждый раз, когда они смотрели друг на друга, и игнорировать ее им удавалось только большими усилиями. На самом деле, если вспомнить конкретней, такого Мадо, конечно, не говорила, но куинксы неплохо умели различать то, что им хотят сказать сквозь сжатые зубы и презрительные взгляды. Эти-то самые взгляды и говорили гораздо больше, чем слова. Поэтому бравый, пусть и разрозненный отряд Qs слушал старших по званию вполуха в лучшем случае, зато отделаться от их внимательного взгляда было намного сложнее. Поэтому те немногие запомнившиеся фразы они хранили у самого сердца — потому что такое нельзя было не услышать. Проигнорировать — да, сделать вид, что ты слишком хорош для этого, что об этом позаботятся другие или что тебя это вообще не касается — все можно, но слова были сказаны и, к сожалению, услышаны. Истинный смысл вскользь брошенной фразы под Рождество разъедал душу до ошметков. Акира никогда бы такого не сказала, Акира (пусть это и совсем незаметно) не понаслышке знает, что это за желание такое: вместо двери выйти в окно, прямо с семидесятого этажа офиса CCG, со всей элегантностью, на которую хватит ее стальной силы воли. Так что Акира, разумеется, такого не говорит. Говорит она что-то вроде: — Держитесь вместе. Всегда и во всем. Больше в этом мире у вас никого нет. И улыбалась — непривычно мягко, заправляя за ухо длинные, распущенные в честь праздника волосы. Ширазу хохотнул и по-братски взъерошил волосы Урие, вызвав у того злобное шипение и заработав парочку синяков. Хайсе кивал, соглашаясь с наставницей, пусть в голос и не высказывал одобрения. Улыбка на его лице была мягкой и сладкой, как пастила, на шее у него болталась гирлянда, и позже, уже после ухода коллег, он сыграл с ними четыре партии в приставку. Тогда он еще был с ними. Второе, что запомнили куинксы: все в жизни меняется быстро. Слишком быстро. Итак, что же делать, если один из вашего совсем не дружного отряда лежит в могиле, а ваш наставник вас бросил? Первое: постарайтесь не лечь в могилу рядом. Урие каждый раз напоминает себе об этом, буквально падая от изнеможения в тренировочном зале. Кажется, этот зал снится ему во снах. Он выходит оттуда всего пару раз за день, да еще на миссии. Урие, разумеется, знает, что это совсем не выход, но ему очень нравится убеждать себя в этом. Это немного успокаивает. Так он перестает видеть свою жизнь разменной монетой. Тоору заглядывает к нему где-то в районе четырех часов, держа в руках белую коробочку, как чувствует Урие, с едой. Пахнет кабачками и мясом. Отвратительное сочетание. — Тебе пора поесть, — говорит Муцуки тихо, так тихо, что не будь Куки гулем куинксом — не расслышал бы. — Позже. Поставь на лавку и уходи. Тоору мнется в проходе где-то с минуту, а потом сообщает: — Ито очнулся сегодня. Хирако хлопотал за него, он остался командиром отряда, но, по-моему, его так и не приставили к награде… Кажется, не так давно Куки бы насторожил уши от одного слова «награда». Кажется, раньше злоба затопила бы его с головой, заставила кулаки сжиматься, а глаз яростно краснеть в приступе гнева. Он лучше. Лучше. Лучше. Лучше всех. Ненавижу их, ненавижу, ненавижу, хочу, чтобы они все умерли. Урие опускает штангу с таким громким лязгом, что зеркала в зале дрожат, но Тоору даже не дергается. Заслуги, заслуги. Сейчас Урие знает, что есть только одна трясина, из которой ему уже не выбраться, он ушел с головой, он никогда не выплывет. Отчаяние и безразличие сквозят в его голосе в равных пропорциях: — Какая разница? Зачем ты мне это рассказываешь? И Муцуки честно отвечает: — Я не знаю. Я просто хотел поговорить с тобой, — он отворачивается, кусая губы, поднимая лицо к потолку — все, лишь бы не упасть безвольной тряпкой прямо на грязные маты. Урие действительно все равно. Командир без отряда. Куки хмыкает: как Ито похож на него самого. Чьим командиром он теперь является? Воевода мертвецов, командир умерших. Как же это низко: остаться в живых одному, когда все твои товарищи умерли. Как же это подло: броситься на верную смерть, оставив на своем отряде вечную печать вины. У него никого нет. Никого, никого, никого. Урие и сам не знает, думает ли он об Ито или о себе. Так что он просто кивает Муцуки и выходит, краем глаза видя, что тот следует за ним. — Эй, Куки! Погоди! Голос Такеоми все так же его раздражает, Тоору, чувствуя это, старается увести его, но Урие не хочет. — Чего тебе? — Буквально пару дней назад я был у Вашу, — задыхаясь, выдавливает Такеоми, — хотел сказать тебе тогда, но не мог найти… — Что случилось? — Ты снова командир отряда куинксов. Пока временно, потому что краем уха слышал, что они хотят тебя перевести, может, даже повысить, не знаю, ты должен сам сходить и поговорить. Урие сейчас кажется, что все это дурацкая шутка над его жизнью. Просто один грандиозный розыгрыш. — Но я не хочу им быть. Я не хочу повышения. Кажется, его амбиции засыпают песком его собственный гроб. — Мне не нужен другой отряд. Такеоми смотрит на него так, будто впервые видит. Затем кивает утвердительно. — Понимаю. По отделу много слухов ходило. Ты ведь герой. Черт его знает, какой ранг был у этого монстра, но вы его сразили, — он запинается. — Правда, жаль вашего парня. Он погиб ради правого дела. Но знаешь, мы все равно все восхищаемся тобой. Ты прошел через это и… Муцуки, сжимавший его локоть, как-то разом обмякает. — Где ты был? — Что? — Где ты был, когда Курамото умирал? Где ты был, когда весь твой отряд выкосил «этот монстр»? Почему, черт возьми, ты ничем не помог нам? Почему ты забыл о своем отряде? Или мнимые подвиги для тебя дороже жизней тех, с кем ты сражаешься бок о бок? Урие на секунду кажется, что это говорит кто-то другой — не он. Кто-то, кого ранили так сильно, что он никогда уже не восстановится. Урие вообще не верит, что наконец-то говорит это вслух, не прокручивая перед этим бесконечно в мыслях. Такеоми стоит, раскрывая рот, словно выброшенная на берег рыба, но Куки внезапно становится легко-легко. Он не стоит того, чтобы обходить его. Он не тот, кому можно завидовать. — Я остался со своим другом. Я остался со своим отрядом. — Урие, он ушел помогать другим… — Пусть, если эти другие ему дороже того, что он оставил. А я не оставлю. Они с Муцуки уходят, так что он улыбается — старается! — и даже пытается съесть эти отвратительные кабачки по пути домой. Они не говорят о его звании, не говорят, что в доме стало намного тише. Печать все так же жжет, он невольно съеживается, но скоро его отпускает. Кажется, заново обретенное звание лидера отряда затянуло петлю на его шее и не дает вздохнуть. Второе: не думайте о прошлом. Если думать о прошлом, можно забыть о будущем. В прошлом слишком много плохого и непростительно много хорошего, прошлое, как и будущее, всегда выгодно отличается от настоящего. Там было хорошо, там будет хорошо. Там ты мог спасти его, но ничего не сделал, а теперь его нет. Тоору резко садится на кровати в холодном поту, отсчитывает тридцать секунд, пока сердце снова не начнет биться нормально — спокойно и размеренно, а не нестись галопом. Муцуки неотвязно преследует мысль: он должен был быть на месте Гинши. Самый бесполезный член отряда. Самый слабый член отряда. Самый глупый член отряда. Отряда, которого уже и не существует толком. Лишний, бесконечно лишний, он мог бы встать на место лидера, принять удар на себя. Тоору раз за разом прокручивает в голове варианты исправления ситуации: вот он дает Ширазу своего мяса, вот бросается наперерез, вот держит его руку, и Ширазу слышит, слышит их, и он не боится, потому что эта темнота совсем не страшная. Страшная темнота та, в которую Муцуки падает каждый раз перед сном, один и тот же момент, вновь и вновь, бесконечный десятый круг ада. — Муцуки, все хорошо? В темноте можно различить только два голубых хвостика где-то в полуметре от пола. Даже это сейчас кажется светом. — Все нормально, Сайко, спасибо. Если думать о том, как сильно изменилась Сайко, можно ненароком вспомнить, что их дважды предали. Она движется к его кровати медленно, будто плывет, ее серая ночнушка будто развевается за спиной огромными крыльями. Сайко больше не сокращает имен, и приставка ей не интересна. У Тоору сжимается сердце от мысли, что будь сейчас на его месте Сассан, на лице Йонебаяши больше бы не блуждала ужасная печальная улыбка. — Почему ты не спишь? — Не могу уснуть. Можно я лягу к тебе? Муцуки шумно выдыхает и с улыбкой приглашает Сайко к себе. Она шумно опускается на кровать. Кровать скрипит так резко и высоко, что они, наверное, перебудили весь особняк, хотя весь их особняк — Тоору, Урие да Сайко. — Прости, — шепчет она. Долгое время ничего не слышно, только сопение Сайко рядом. Тоору знает, что она не спит, хотя очень хочет. Тоору знает, что во втором шкафчике в кухне лежат снотворное и антидепрессанты, которые все трое едят вместо еды. Первую неделю Тоору думал, что один просыпается посреди ночи с утробным криком в горле. А однажды он тоже подскочил от крика — не от своего. Пусть он и беспокоился за своих товарищей, но, к своему стыду, почувствовал облегчение: страдать в одиночку намного тяжелее. Сайко, свернувшись клубочком на его животе, молча перебирала складки майки. Муцуки не хочет знать, о чем она думает. Прошлое не дает покоя ни одному человеку в этом проклятом особняке. Если думать о том, что ты мог бы спасти Ширазу или остановить Хайсе, можно забыть, что теперь в спасении нуждаются все еще живые Сайко и Урие. Это все, что у него осталось. За дверью слышатся шаркающие шаги и спустя пару секунд в проходе замирает Урие. — Вы чего не спите? — Спрашивает он глухо спустя минуту молчания. Муцуки выдавливает слабую улыбку и незаметным движением отправляет мокрую подушку за спину. Разумеется, Урие все и так замечает. — Не спится. А ты? Он игнорирует вопрос и отворачивается. Его глаза будто светятся в темноте, они красные, Тоору хорошо знает — такими они бывают после принятия снотворного. Он качается на носочках, грациозно, будто большой кот, опирается на тумбочку и как-то по-новому смотрит на них с Сайко. Без раздражения. Без ненависти. «Он нас жалеет», — осеняет Тоору внезапная догадка. Вместе с ней накатывается невероятная усталость и желание, чтобы все закончилось — все это. Сайко все так же молча копошится у него на животе, Урие так же молча наблюдает за ними. — Вы в курсе, что вы моя семья? — просто спрашивает Муцуки. Сайко прекращает мять его футболку и поднимает голову, Урие же никак не меняется в лице, затем отворачивается. — Почему ты нам это говоришь? Тоору уже откровенно колотит. — Потому что другого шанса сказать это может и не быть. Сайко каменеет под его рукой, лица Куки Муцуки не видит, зато видит, что он заметно зашевелился. На ощупь достал еще один плед из шкафа, скомандовал Сайко «Двигайся!» и лег посередине. Тоору лихорадит и бьет озноб, под тихие «Ш-ш-ш, мы здесь», он, наконец, засыпает. Ему очень много хочется им сказать и спросить. Знаете ли вы, как больно ощущать себя лишним? Вы в курсе, что такое упущенная возможность? Вы ведь знаете, что я мог бы остановить Хайсе? Вы сможете принять меня таким — такой — бесполезной, ненужной, той, кто мог спасти Гинши, но только стоял и смотрел? Вы знаете, как сильно я вас люблю? Третье: научись ненавидеть. Это очень сложно, особенно когда ты всю жизнь позволяешь другим вытирать о тебя ноги. Это сложно, потому что по характеру ты, в общем-то, человек не злобный, да даже и не человек вовсе, но Сайко быстро учится. Самое главное — ненавидеть правильных людей. Самое главное — владеть собой. Любить Муцуки, ненавидеть Вашу. Любить Курамото и ненавидеть Такеоми. Любить Урие. Желать смерти Хайсе. Канеки. Все просто. Раз два три. На счет три она забывает унижения, которые испытывала все годы, находясь в одной комнате с лучшими следователями из своей группы. На счет три она вспоминает: их бросили, на них наплевали и о них вытерли ноги, кому, как не ей, знать, каково это. Она вспоминает, что предать могут самые близкие, поэтому когда видит в радиусе ста метров черную макушку бывшего наставника, она просто не здороваясь проходит мимо, не обращая внимания на свое имя вслед. Это так просто. Ненавидеть Хайсе. Раз два три. Помнить о Гинши. Раз два три. В: re они собираются идти втроем, хотя вовсе этого не планировали. Просто ноги сами несли их в этом направлении, тишина между ними, которая накалилась добела, нуждалась в разрядке, поэтому Муцуки предложила заглянуть в кофейню. Кофейня должна была скоро закрыться, но им, откровенно говоря, было наплевать. Меньше народу больше кислороду. Красивая бариста лавирует между столиками, опускает кофе на их блюдца. — Прошу прощения, — говорит она извиняющимся тоном, — вы за своим наставником? Сайко хмурится. — В смысле? — Вон он. Вы с ним? Вторую половину вопроса Сайко уже не слышит. Слышит только восклицание «Сайко, стой!» и что кто-то пытался удержать ее за рукав. Хайсе сидит за барной стойкой и тихо пьет кофе. Сайко становится холодно от одного его вида: непривычно черного, нет ни одной белой вещицы, исчезли даже седые концы. Он убил Одноглазую Сову. Он убил слуг семьи Цукияма. Он убил своих учеников. Это не их наставник, больше нет. И слава богу. — Привет, Маман, — улыбается Сайко, поглубже запахиваясь в рыжую куртку, — давно не виделись. Как дела? Хайсе медленно поворачивается к ней и коротко отвечает: — Нормально. А ваши? — За спиной у Сайко будто материализуются из воздуха ее любимые куинксы (с пометкой — любить, не ненавидеть). Хайсе даже не дрожит — а следовало бы. Раз два три. Как он вообще смеет смотреть нам в глаза. — Замечательно. Пауза отвратительно затягивается, Урие медленно, но настойчиво заводит Сайко за спину, но она упирается изо всех сил. Хайсе хмурится в надежде придумать как замять паузу. — Хорошая куртка, — говорит он Сайко. Раз два три. Я ждала этого. Рыжая куртка с мехом пахнет бензином и кровью. — Правда? — Говорит она с улыбкой. — Вам нравится? — Сайко, прекрати, пожалуйста, — умоляет шепотом Тоору, но Сайко уже несет. — Это куртка Ширазу. Помните такого? Он жил с вами в одном доме на протяжении пары лет. Был вашим учеником, командиром вашего отряда. Красивая бариста чуть громче, чем нужно, опускает подносы на стойку, но не двигается с места. Ее губы чуть подрагивают, когда она смотрит на Хайсе, куинксам кажется, что она заплачет. Их бывший ментор бледнеет, но взгляда не отводит — это хорошо, думает Урие, хотя бы остатки чести у него все еще есть. Он даже не пытается остановить Сайко, скорее наоборот. Йонебаяши улыбается. — Он умер, вы ведь знаете, Сассан? Вы держали его тело у себя на руках. Вы оплакивали его вместе с нами. Вы уже тогда думали нас бросить или решение пришло потом? На мгновение в кафе становится так тихо, что слышно, как гудят моторы посудомоечных машин в другой комнате. За своей спиной Сайко слышит рваное дыхание Муцуки — она явно плачет, Урие все так же каменной стеной стоит между ней и ее бывшим наставником. Все просто. Раз два три. Забудь, что Хайсе заменил тебе семью. Забудь, что он был для тебя всем. Забудь, что вставать по утрам без громкого голоса Гинши ужасно больно. Забудь, что без Гинши каждый вздох напоминает — по сути, только он и помнил о твоем существовании. Забудь, забудь, забудь. Раз два три. Это слишком сложно. Сайко просто ничерта не видит сквозь пелену слез. — Почему ты нас оставил? — ревет она, пытаясь вырваться из стальных объятий Куки. — Где ты был, когда он умирал, почему ты не защитил нас, почему, почему, почему?! Она помнит, как Муцуки оттащила ее от стойки, хотя Сайко упиралась изо всех сил. Как Урие врезал Хайсе — со всей силы, не сдерживаясь, так что она отчетливо слышала хруст костей, слышала, что тот совсем не защищался, принимая удары как должное. Слышала плач Муцуки и ее крик «Остановись, Урие, пожалуйста!». Красивая бариста спокойно опустилась на колени перед Сайко и дала ей носовой платок, с горькой, разбитой усмешкой добавив «Он не любит сдерживать обещания, верно?». Раз два три. Ширазу, здесь без тебя творится такой кошмар. Ширазу, лучше бы ты никогда не умирал. Последнее: просыпаться. Так что первое, что вспоминают куинксы, после похорон — как раз те самые слова Акиры. Хотя каждый раз, когда они открывают глаза, любой из них предпочел бы больше никогда этого не делать. Урие всегда просыпается первым. Встает и идет готовить на всех — всех тех, кто еще остался в этом доме. Муцуки поднимается чуть позже, приветственно машет ему рукой и незаметно подсыпает таблеток в сок — у обоих глаза красные, после бессонной ночи. — Кто пойдет будить Сайко? — спрашивает Тоору. Урие пожимает плечами. — Без разницы. У Сайко в комнате жарко, как в бане, а еще стены завешаны плакатами и фотографиями. Урие в который раз с удивлением отмечает, что даже он тут есть. — Йонебаяши, подъем. Никакой реакции. Урие точно знает, что она не спит. Она точно так же, как и он, и Тоору, ночами бродит по дому в поисках места, где бы успокоиться, где бы прилечь и заснуть, но от себя не убежишь. Сайко вовсе не спит. Но просыпаться ей определенно не хочется. — Йонебаяши, заканчивая цирк, вставай, — он сдергивает с нее одеяло, а под ним оказывается второе. Он настолько удивлен этим, что смех вырывается сам собой. Урие хохочет и хохочет, держась за бока, сам понимая, что смеяться над этим глупо, но он не может остановиться, и с этим смехом все лучше понимает — все они окончательно сошли с ума. — Знаешь, — доносится приглушенный голос Сайко из-под одеял, — Гинши знал этот фокус. Поэтому всегда брался с двух сторон. А Сассан просто переворачивал меня. Урие прекращает смеяться так же резко, как начал. — Я не Гинши, — резко отрубает он, — и уж тем более не этот… гуль. — Не Гинши, — доносится из-под одеяла. Она на время затихает, а потом чуть слышно — ему приходится напрячь слух, чтобы услышать — она снова говорит: — Мне его не хватает, Урие. Мне не хватает их. Урие даже не заметил за раздумьями, что в дверях показалась Тоору. Она, проследив за его взглядом, тоже обратила внимание на стену, обклеенную фотографиями. Отряд куинксов в день посвящения. Ширазу на мотоцикле. Урие за рисованием. Хайсе готовит им завтрак. Рождество. Повышение. Банкет. Домашняя фотография, где Ширазу в тапочках и Сайко в кошачьей шапке прыгают за спинами у притихших Хайсе, Муцуки и Урие. Сотни маленьких, но значимых моментов, которые уже прошли, как сон. Хороший, дивный сон. Сайко вылезает из-под одеяла. — Пора просыпаться, — тихо, но удивительно мягко говорит Урие. Куинксы с ним полностью согласны.