Lonely hjerte

Beach House - Norway

      Когда Эмиль финишировал вторым через три гребанных секунды, он будто умер. Для него перестали существовать краски и звуки, он перестал ощущать пространство, перестал ощущать свое тело. Только сердце, бешено колотившееся в груди, напоминало о том, что он все еще на этом свете. Что жив.       И что проиграл.       Его неудачу спишут потом на усталость, плохие лыжи, безобразную трассу – на что угодно, но это будет потом. Его обнимут, скажут дежурные утешительные слова, тренер (который наверняка уже сделал пометки насчет него в своем блокноте) подбодрит и призовет не сдаваться, но и это будет потом. Сейчас Эмиль был совершенно один перед толпой болельщиков, перед Тарьеем, Йоханнесом и Хенриком, перед всей своей сборной, перед всей страной. Он должен был гордо вскинуть голову, улыбнуться своей самой хулиганской улыбкой, но не смог.       Внутри него что-то сломалось и, кажется, не подлежало восстановлению.       Первым к нему решился подойти Тарьей. Он без слов обнял Эмиля, позволив тому уткнуться себе в шею холодным носом, а пальцами сжать ткань куртки. Большая ладонь Тарьея похлопала Свендсена по спине и остановилась где-то в районе поясницы. Хотелось бы сейчас Бё-старшему забрать хотя бы половину боли Эмиля; он словно физически чувствовал его страдания и словно только он один мог их вынести. Оттого, наверное, Тарьей и стоял сейчас вместе с Эмилем, а не просто рядом.       Дорога до пьедестала, ступенька, награждение – голова Свендсена была склонена, будто у него на шее висел здоровенный жернов от старой разваливающейся мельницы. «Такой же мельницы, как и я сам». – Думал Эмиль, позволяя надеть на себя медаль. Хвойные иголки в красивом букете больно кололи пальцы. Норвежцу даже показалось, что если он сейчас посмотрит на них, то увидит капельки крови. Но ничего не было.       Желая побыстрее уйти в отель, Эмиль первым соскочил со ступеньки и бросился вперед, отмахиваясь от всех телевизионщиков и журналистов. По пути он сунул букет в руки какой-то молоденькой фанатке, которая тут же завизжала и чуть не хлопнулась в обморок от счастья. Свендсен и сам бы сейчас с удовольствием хлопнулся куда-нибудь, только чтобы не ощущать больше этого саднящего чувства в груди. Оно мучило, рвало и больно терзало Эмиля. Последние несколько метров до дверей отеля он бежал.       Рухнув на постель прямо в одежде, норвежец уставился в потолок невидящим взглядом. Глаза щипало, а губы как-то странно подрагивали. Свендсен словно был сейчас маленьким мальчиком, у которого отобрали последнюю конфету и тут же прямо на виду ее съели. Эмиль вздохнул, смаргивая соленые капли с ресниц. Память подкинула картинку бутылки «Jack Daniel's», которая была припрятана в холодильнике за кучей зелени и упаковками йогуртов. Пока Свендсен раздумывал, взять ли эту бутылку в качестве компании на вечер, в дверь номера тихонько заскреблись.       – Дома никого нет. – Отозвался Эмиль. – Хозяин умер. – А потом, помолчав, добавил. – Кому нужен труп?       – Эмиль, это я. – Услышал он голос Тарьея. – Я войду?       И, не дожидаясь ответа, старший Бё ступил в темноту комнаты, где лежал Эмиль.       – Можно подумать, если бы я не разрешил, ты бы так и ушел. – Сказал Свендсен.       – Нет, не ушел.       Тарьей, приглядевшись, добрался до кровати и присел на ее краешек в ногах Эмиля.       – Как ты? – осторожно спросил он.       – Замечательно. – Бесцветным голосом ответил Эмиль. – Разве не заметно?       Бё-старший нащупал в темноте руку Свендсена и крепко обхватил ее ладонями.       – Эмиль, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь…       – Нихрена ты не понимаешь! – вдруг заорал тот, резко подскакивая. – Легко говорить, когда у тебя все получается, да? Когда не ты постоянно лажаешь, и не на тебя постоянно смотрят как на списанную старую вещь, которая нахрен никому не сдалась! – Эмиль истерически засмеялся. – Что же ты молчишь, Тарьей? Язык проглотил?       Бё продолжал держать ладонь Эмиля и чувствовал, как того всего трясет. Глаза Свендсена будто сверкали в темноте – настолько он был зол. И настолько же был несчастен.       – Моя эра кончается, Тарьей. – Продолжил Эмиль. – Или уже кончилась. Я больше не ощущаю силы, больше не могу сражаться. Я умер!..       Голос норвежца сорвался, и Свендсен зарыдал. Зарыдал по-настоящему и сам этого испугался. Вырвав руку, Эмиль закрыл лицо и глухо застонал в ладони.       – Ты идиот, Свендсен. – Зашептал ему на ухо Тарьей, крепко стискивая в объятиях. – Если ты умер, то что говорить о других? Ты сегодня принес серебро нашей команде, ты привел нас на пьедестал. Ты добавил каждому в актив по медали. Тебя любят сотни болельщиков! – Бё отстранился и посмотрел на него. – Я тебя люблю, Эмиль.       Тело Свендсена еще некоторое время вздрагивало от всхлипов в руках Тарьея. Бё терпеливо ждал. Он гладил Эмиля по волосам, шептал что-то еще, что-то совсем глупое и тихое; он целовал Эмиля в щеки, в виски, в лоб; он забирал боль Эмиля и освобождал его; он точно знал, что все будет хорошо; он был уверен, что впереди у Эмиля много побед, что у них впереди много побед.       И если Эмиль решит умереть еще раз, Тарьей снова будет рядом, чтобы спасти его.