Король и клоун

Настоящие отношения, если верить дорамам и тем фильмам, что Рен периодически заставлял нас смотреть, мечтательно бормоча себе под нос: «Любовь непостижима, но прекрасна», это когда двое поглощены одним и тем же пылким, светлым чувством друг к другу. Скорее, чувства у каждого свои, но одинаково сильные и страстные, сфокусированные друг на друге, как два стоящих лицом к лицу прожектора. На самом же деле, это не так. Более того, если не спать на уроке физики, то можно прийти к выводу, что такие отношения по самой своей сути невозможны вовсе. Просто они противоречат физическим законам. Одинаково заряженные частицы не притягиваются. А если, по какой-то странной иронии судьбы они и притянутся, то их либо отшибет друг от друга, либо вообще расшибет нафиг. Нет, в любом союзе, как оказалось, должен быть и плюс и минус. А значит, кто-то должен любить меньше. Конечно, я не сразу это понял. Сначала была только боль. Недоверие. А еще ком в горле и жуткое ощущение свободного падения сквозь пустоту, как будто из-под ног выбили последний клочок почвы. Когда дверь моей комнаты закрылась за ним в последний раз, — не захлопнулась, а именно плавно закрылась, будто не желая принимать активного участия в столь банальной сцене — я так и остался стоять посреди комнаты, боясь пошевелиться или даже вдохнуть. Ведь малейшее движение, любой самый мелкий жест после момента закрытия двери возобновил бы ход времени, оставляя этот момент в «прошлом» и тем самым придавая ему неопровержимую реальность. А вместе с этим моментом, в прошлом оказалось бы и все то, что было до него и тогда, наверное, пришлось бы подумать, как жить дальше; как не задохнуться этой болью и не сдохнуть, оставшись лицом к лицу с собственной ненужностью, — а это уже было бы слишком. Я бы вряд ли до чего-то додумался. У меня вообще с этим всегда было не очень. В смысле, с тем, что бы подумать головой, проанализировать причины собственных чувств и поступков, вовремя спохватиться, остановиться — это не про меня. Ведь, был бы я чуть догадливее, сразу понял бы какая злая шутка мне уготовлена, и предупредил события. Покрутил бы пальцем у собственного виска, посмеялся бы над собой: «гормоны», мол, «совсем мозги отшибают», и на время отдалился бы. Держался бы на расстоянии — не столько от него самого, сколько от того эффекта, что он на меня производил. Рассматривал бы эти странные чувства со стороны, как тигра в зоопарке, убедившись, что между нами действительно железная решетка не позволяющая ему утянуть меня к себе в вольер. Но вот только проблема в том, что ни фига я не понял. Просто не успел понять, как получилось так, что пытаясь ответить самому себе на вопрос: «Отчего же у меня такое хорошее настроение? Вроде обычный день…», единственное, что приходило на ум — это звук его смеха за завтраком, или торжествующая улыбка на тренировке, когда ему впервые удалось исполнить новый танец без ошибок… А когда понял, было уже слишком поздно. Но клянусь, какая бы там чушь не туманила мой разум, я не собирался его целовать. Не то, что бы я об этом никогда не думал — думал, конечно, в тихие моменты, когда не было сил фильтровать собственные мысли — но эти мимолетные, безобидные, на первый взгляд, фантазии были настолько далеки от реальности, что о том, что бы воплотить их не могло быть и речи. Мы нормальные парни. Друзья. Лучшие друзья. За всю мою жизнь не было никого, кого бы я мог припомнить, чьим расположением я бы дорожил настолько — и рисковать этим я ни за что не решился бы, как бы там не старались коварные стилисты при создании его противоречивого, привлекательного образа. Во всяком случае, так я себе говорил. Мы сидели на полу, расслабленно облокотившись спинами о мою кровать. Рядом, так же на полу, валялась небольшая, пустая бутылка от Соджу и такая же пустая коробка из-под пиццы. — Ты что, плачешь? — На себя посмотри! — добродушно огрызнулся макнэ, вытирая глаза тыльной стороной руки. Я несколько раз моргнул. — Я? Я не плачу. — Ну и дурак. Ничего ты те понимаешь. Любовь, она непостижима, — — Но прекрасна, — перебив, договорил я столь избитую им фразу, — Знаю. Только причем тут это? В этом фильме даже ни одной нормальной девчонки не было. Вообще, «Король и клоун» был довольно странным фильмом. Неоднозначным. Рен всю неделю проныл, что хочет его посмотреть, после того, как, за кулисами одной телепередачи, мы случайно столкнулись с исполняющим в нем главную роль хеном Ли Джун Ки. Мол, интересно же… В итоге, смотрели мы его вдвоем, так как кроме меня, желающих потратить единственный выходной вечер на фильм, в котором, во первых, нет красивых девушек, а во вторых, все страдают и погибают не нашлось. Ну, а почему бы и нет? Минки прав. Интересно же… Рен закатил глаза, затем вздохнул и снисходительно улыбнулся. — Ладно, забей. Давай лучше вторую бутылку откроем? — А как же остальные? — Сами виноваты, что отказались с нами смотреть, — отмахнулся он, открывая ноутбук, — После такой драмы остается только одно — надраться! И правда, после второй бутылки, всю нагнетенную фильмом тоску как рукой сняло. Пьяно хихикая, Рен вычитывал вслух комментарии к только что просмотренной картине. Получалось у него очень смешно: — «Ли Джун Ки просто няшка! Самый красивый парень в Корее!» Я прыснул, а он лишь покачал головой и чуть присвистнул, переходя к следующему мнению: — «Ли Джун Ки-оппа! Красавчик! Таких больше неееет!» Минки читал выразительно, интонацией и голосом стараясь подражать предполагаемому автору отзыва, в то время, как я сгибался пополам от смеха. — Это-ж надо, «больше нет» … — шутливо протянул он, и обиженно поджал губы. — А я тут, что? Просто так прохлаждаюсь, да? — Хочешь бросить ему вызов? — А что, думаешь, мне слабо? Я придал лицу задумчивое выражение. — Ну, не знаю… Ты сам видел: этот парень одной улыбкой влюбил в себя самого короля… — Пфф, тоже мне… Я своим эгьё тоже кого угодно влюблю. Да хоть тебя, готов? Рен рассмеялся, и не дожидаясь ответа уселся по турецки напротив меня. — На счет три. Раз, два… И понеслось. То подопрет лицо ладошкой, мило улыбаясь, то надует щеки, коснется пальцами губ — красивых, влажных — то, чуть приоткрыв рот, широко распахнет глаза, словно удивленная девица… Он выглядел смешно, но очень мило и глядя на него невозможно было сдержать улыбки. — Ну что? — он сделал паузу и весело ухмыльнулся, — Получилось? То ли от алкоголя, то ли от чего-то еще, но его щеки разрумянились, а светлая челка то и дело падала на смеющиеся глаза. Мятая, на несколько размеров слишком большая майка, которую он напялил еще утром, висела на нем как-то в одну сторону, будто нарочно подчеркивая шею, оголяя ключицу. «Да.» Я отвел взгляд. — И это все, на что ты способен? Что-то ты не в форме, — с деланным сочувствием похлопал я его по плечу, — Или просто халтуришь? — Йя! — тут же воинственно встрепенулся он, стряхивая мою руку, — Сам ты не в форме! Я тебя, может, щадил до сих пор. Ну все. Второй раунд. Вообще, в отсутствии камер Рен никогда не показывал эгьё. Более того, не желая почувствовать на себе фирменный, испепеляющий взгляд, в его присутствии это слово вообще лучше было не произносить. Но как-то в тот вечер все было не совсем так, как обычно. Может, все дело было в тех двух пустых бутылках, а может в чем-то другом, но все вокруг будто преобразилось: Комната слегка расплывалась перед глазами, свет от настольной лампы, прежде совершенно неприметный, был каким-то мягким и чуть ли не волшебным… И конечно же, Минки. Он с новым азартом принялся изображать руками ушки, сердечки, посылать воздушные поцелуи, все пытаясь, в шутку, влюбить меня в себя. Видно было, что он с трудом сдерживает смех и вот-вот расхохочется. Я же не отрываясь смотрел на него, глупо улыбаясь. Больше всего, меня завораживали те моменты, когда он хотел сменить выражение лица, но еще не решил на какое. Тогда, он неуверенно прикусывал губу, смотрел в сторону, будто стараясь вспомнить, как там дальше…Вот такие вот промежуточные проблески искренности между приемами театрально-комичного обольщения. — Все, — не выдержав, рассмеялся Минки наконец, и накрыл глаза рукой, будто прячась. — Я сдаюсь. Наверное, я правда не в форме. Он слегка склонил голову в знак поражения, но при этом уголки его губ дрогнули и приподнялись, придавая лицу лукавое, самодовольное выражение. Затем, он взглянул на меня. Не знаю, что вынудило меня это сделать. Возможно, неадекватное поведение Рена заставило меня потерять бдительность, и подстегнуло самому вести себя неадекватно, а может просто настал момент сломаться, какой иногда наступает после долгой и изнурительной борьбы, — но в следующую секунду я притянул Рена к себе и дотронулся до его все еще улыбающихся губ своими. Это было легкое прикосновение, почти символичное, но я почувствовал, как по его телу прошла дрожь. И по моему, тоже. В голове царил один туман, а пальцы все норовили потянуться к его лицу, провести по щеке, по волосам… Мгновение, и Рен с силой отпихивает меня, прежде чем, как ошпаренный, вскочить на ноги. — Ты что, совсем охренел?! — хрипло крикнул он, вытирая рот тыльной стороной ладони, —Блин, какого черта вообще?! Если бы я был писателем и хотел написать сцену, в которой весь мир главного персонажа в один миг рухнул, то я наверное описал бы ее именно так: моя комната, пару пустых бутылок из-под спиртного, и то, как Рен смотрел на меня в тот момент. Вот оно — то, чего я поклялся себе никогда не делать, то, чего я боялся больше всего на свете. Я в ужасе встряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. — Минки, это… — Просто держись от меня подальше, понял? — тихо пробормотал он, развернулся, и вышел, оставив за собой лишь широко распахнутую дверь.

***

Рен не разговаривал со мной два дня. Не просто не разговаривал, а даже не смотрел на меня, как будто этим одним идиотским проступком я бесследно стер себя из его реальности. Иногда мне казалось, что я чувствую на себе его взгляд но, оборачиваясь, понимал, что ошибся. Во всем ошибся. И нет, Рен не сидел в углу, молчаливо потупив глаза и увиливая от ответов на вопросы типа: «что стряслось?» или «почему ты не ешь?». Этим скорее был занят я. Он же весело болтал с остальными, шутил, паясничал, — а свое призрение выражал так изощренно и тонко, что кроме меня, никто даже не заметил того, как я для него умер. Наверное, как раз поэтому, когда я на второй день не пошел ужинать с ребятами, предпочитая одиночество своей комнаты этому безмолвному наказанию, ДжейА и решил подослать ко мне именно его. — Минки~а, ты в курсе, че за фигня с Донхо? Какой-то он подавленный, да? Из-за закрытой двери до меня донесся озадаченный голос лидера, и я затаил дыхание. Но ответа не последовало. Наверное, Рен пожал плечами. — Ты ведь ему даже ближе остальных. Сходи к нему, а? Что бы там ни было, тебе то он точно расскажет. Меня передернуло, как от удара током. Только не это. Только не он. Не сейчас. С той стороны двери мне послышалось характерное хмыкание. — Чиньча-ищ… — недовольно протянул Рен, совершенно забыв скрыть свой Пусанский акцент, что было странно. В последнее время, он усердно работал над своей речью, стараясь говорить на Сеульский лад даже когда мы были одни. Он говорил, это сделает его универсальнее. А зря. Мне нравился тот дерзкий, и слегка нахальный оттенок, который приобретали слова, когда он произносил их по своему. Он был ему к лицу. По ту сторону двери эта опрометчивость тоже не осталась незамеченной. — Вы что, опять поссорились? — Нет, Хён, — макнэ устало вздохнул, будто вся эта беседа ему уже порядком надоела, — Ты прав. Сейчас пойду. Разберусь. Я же его друг… Такое было ощущение, будто кто-то дернул за рычаг, заставив все содержимое груди сорваться, полететь вниз и, шмякнувшись об пол, оставить за собой лишь пугающую своей осязаемостью, пустоту. Во первых, потому, что даже через дверь я не смог не уловить язвительную иронию в этих последних двух словах, а во вторых, потому, что по коридору, к моей комнате начали приближаться его резвые, но по кошачьи мягкие шаги. На мгновение мною овладело нерациональное желание подпрыгнуть к двери и запереть ее, но вместо этого я приподнялся и сел на кровати, лицом ко входу, готовый в очередной раз заплатить за свой один непростительный миг слабости. Он зашел без стука, без спроса, и наши глаза встретились, впервые за двое суток. То, чего я не видел когда он избегал моего взгляда, неожиданно отчетливо отражалось в его взоре теперь. Но чем именно это было, я не мог сказать. Он закрыл за собой дверь, сложил руки на груди, и молча стоял, облокотившись спиной о дверной проем. На первый взгляд его лицо казалось непроницаемым, но в глазах явно читался какой-то вопрос, а ресницы отбрасывали длинные тени на бледные щеки, придавая ему некую трогательность, совершенно неуместную палачу, которым, при сложившихся обстоятельствах, он для меня являлся. Я невольно засмотрелся, но затем опомнился и нервно сглотнул, надеясь, что он заговорит первым. Бестолку. Он продолжал молчать. Наконец я не выдержал, и заговорил сам: — Это была глупая шутка. Прости. Рен не отреагировал. Только в полумраке моей комнаты, его глаза будто-бы сверкнули какой-то новой злостью. — Что я должен сделать? Обычно, это всегда срабатывало когда мы ссорились: «стань моим рабом на неделю», «помой за меня посуду сегодня», «подари мне что-нибудь прикольное», или однажды зимой, когда я особенно провинился, взяв без спросу, а затем случайно сломав флэшку со всей его любимой музыкой — «Оббеги общежитие два раза, по снегу, босиком». А прелесть этого дела была в том, что не важно, как сильно он злился — по исполнении задания, в его глазах, я был полностью реабилитирован. Казалось, он даже забывал причину ссоры. — Признайся. Я поперхнулся от удивления и в ужасе показал пальцем на дверь. — Признаться им? — Нет, щибаль! — грубо выругался макнэ, резким движением головы откидывая чёлку с лица, — Мне! И тут до меня наконец дошло, что он имел в виду. Во рту тотчас-же пересохло, а дыхание оборвалось как от удара под-дых. Я знал, что он был зол, но такой жестокости от него не ожидал. — Ты…Зачем тебе это? Не надо. — Я не шучу. Признайся. Я ошеломленно опустил голову, не в силах больше выдерживать его холодного, пристального взгляда. Чтобы заставить его простить меня, я бы сказал что угодно, но только не то, что он хотел услышать от меня сейчас. Ведь он требовал добровольно отдать ему на растерзание то последнее светлое, что у меня осталось. Убить своей ироничной улыбкой, рассмеяться мне в лицо, в то время как я, словно карточный домик из-под которого резко выбили основание, рассыпаюсь изнутри — это была как раз месть в его стиле. — Я понимаю, — горько начал я, с трудом подбирая слова, — ты хочешь меня наказать. Я заслужил. Но поверь, это лишнее. Я уже наказан. Я хотел остановиться, замолчать, но какая-то жгучая обида вдруг сделала это невозможным. — Ты всегда издеваешься надо мной. Дразнишь. Заставляешь говорить и делать глупости, выставляя на посмешище. Тебе от этого забавно, по крайней мере пока твоё внимание не отвлечёт что-то другое. Но на этот раз это не смешно, Минки. Если тебе это не нужно, — Я слышал, как дрожит мой голос, и руки сами по себе сжались в кулаки. — Если то, что я чувствую тебе не нужно, то я прошу тебя, — я судорожно вдохнул, чувствуя, что это последний вдох в моей жизни, — не заставляй меня говорить об этом вслух. Между нами вновь воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая для меня, лишь гудением в собственных ушах. — Ты влюблён в меня, — тихо, и без особого удивления проконстатировал Рен наконец, подходя и наклоняясь так, что его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего. Я растерянно смотрел, как его губы произносят эти слова, то и дело переключая внимание на его глаза. Его суровый, внимательный взгляд прожигал во мне дыры, а спрятаться было некуда. Кажется, в тот момент, во мне не было ничего такого, чего бы он не мог увидеть. Я чувствовал его дыхание, с ароматом арбузной жвачки, на своих губах. — Ты в меня влюблён, — повторил он, но на этот раз менее уверенно, и на его щеках проступил румянец. — Подтверди. Прошло, наверное, пару секунд прежде чем я послал все к чертовой матери. Я поцеловал его. Поцеловал во второй раз за последние сорок восемь часов. И на этот раз, прикосновение наших губ было не символичным, как тогда, а настоящим, ощутимым, отчаянным. Минки вздрогнул и замер, широко распахнув глаза. Мысленно, я был готов к тому, что он снова оттолкнёт меня, решив для себя, что терять мне уже точно нечего. Однако, он не отпрянул. Наоборот, его руки аккуратно легли мне на плечи, а губы, пусть и неуверенно, но начали отвечать. — Минки, ты…Я не понимаю, — прошептал я наконец в его приоткрытые губы, а затем чуть отстранился, чтобы посмотреть в лицо. Его щеки порозовели пуще прежнего, а глаза смотрели на меня как и прежде, только по другому. В них появилась какая-то мягкость и глубина, которых я раньше не видел. — Ты…Серьёзно ? Ты меня…То есть, ты тоже? Я смотрел на него, как завороженный, в то время как сердце отбивало в груди оглушительный ритм: тоже, тоже, тоже, тоже… Но он ничего не сказал в ответ, и лишь смущённо улыбнулся, пожав плечами. И началось: таинственные улыбки, робкие взгляды, неловкие прикосновения, двусмысленные слова… Его близость пьянила, заставляя забыть обо всем на свете, и я забывал, как счастливый идиот благодарный за то, что мне позволено быть рядом. Что тот, чьего безразличия я так боялся, разделял мои чувства. Хотя, он их скорее отражал, нежели разделял — как луна спокойно отражает солнечный свет, не будучи, при этом, поглощённой его огнём. Ну и что? Мне и отражения было вполне достаточно. Я загорался мгновенно, довольно было лишь одной его улыбки, слова, быстрого взгляда из-под ресниц… И я всячески искал их, старался заслужить, обратить на себя внимание… — Неприятно? Сидя за компьютером, я вздрогнул, ощутив прикосновение холодной руки к своей шее. За моей спиной раздался его весёлый смех. Медленно поворачиваясь, будто чтобы не спугнуть, я убрал его ладонь, накрывая обеими своими. Его пальцы действительно было ледяными. — Приятно. Когда ты вернулся? — Только что. Даже руки вот ещё не согрелись… Той зимой Рен на три дня уехал из Сеула, чтобы провести время с семьей. Я прекрасно знал, как он по ним тосковал, и понимал, как важна была для него эта поездка, но блин… Какими же долгими были эти проклятые три дня. Я уже начал было думать, что ещё немного и я окончательно свихнусь, но вот он уже стоял передо мной — с красным носом, озорной улыбкой, и чертовски холодными руками. — Хён, ты скучал по мне? Я потянул его на себя, заставив потерять равновесие и приземлиться на мои колени. Скучал ли я? Мои руки сами по себе скользнули вокруг его талии, притягивая макнэ ближе, чтобы зарыться носом в его волосы. — Хён? — Ммм, — промычал я куда-то в его затылок, вдыхая запах незнакомого шампуня. Наверное, дома он пользовался другим. — Скажи вслух. Скучал? В его голосе звучали игриво-капризные нотки, и он повернулся ко мне, обхватывая моё лицо ещё прохладными ладонями. — Скучал, или мне снова уехать? — Так скоро тебе больше выходных не дадут, — улыбнулся я, как всегда теряясь в его больших, тёмных глазах, — Но, да. Было немного. А ты? Он довольно ухмыльнулся, провода кончиками пальцев по моей щеке в ответ, а за этим последовал умопомрачительный поцелуй, заставивший забыть вопрос. Но любить его было непросто. А может, непросто было быть любимым мной. Я горел и сгорал под дверью его комнаты, умоляя — требуя, что бы он меня впустил, и тогда, в ответ на его сонное: «чего тебе? Не сегодня», с облегчением прижимал к себе это худое, ещё тёплое от только что прерванного сна, тело. То есть, он просто устал и заснул? Не обиделся? Не злился? Я думал, что обиделся, что я что-то сделал не так. Разбудил? Прости. Я говорил полушепотом, вкрадчиво заглядывая в глаза. Говорил, сам не успевая понять, что, а он молча слушал и его сонное, удивленное выражение постепенно сменялось легкой полуулыбкой. «Я правда устал. Давай спать.» был его единственный ответ, прежде чем первым забраться обратно под одеяло, глазами приглашая меня лечь рядом. Затем, он клал голову мне на плече, и почти сразу же засыпал, щекоча мою кожу своим ровным, теплым дыханием. А я лишь обнимал его чуть крепче, перебирая пальцами светлые пряди и надеялся тоже уснуть до того, как он начнет толкаться и пинать во сне ногами. Наверное, я был смешен. Как клоун, отдающий всего себя, без остатка, ради тени улыбки. А Рен… Тот, кто любит меньше — всегда король, не так ли? Может проявлять милость, может капризничать, требовать, подчинить волю… А когда надоест — и вовсе казнить, и ничего ему за это не будет. Одновременно роль главной площади и плахи исполнила, что не удивительно, моя комната, а закончилось все так же, как и началось: быстро, неожиданно, без предупреждений. «Ведь мы оба парни. Ну согласись, это же бред…» Кровь дико пульсирует в висках. Я слышу, но не понимаю. Это бред. Просто мы оба парни… Бред. — И когда же ты это заметил? Мой голос сквозит иронией, гадкой, не прикрывающей ни моего шока, ни обиды. Минки смотрит куда-то мимо меня, и его недавно перекрашенная, в каштановый цвет, челка падает на глаза, скрывая их. Я выдыхаю, пытаясь совладать собой. Говорю медленно, нарочито спокойно, словно с душевно больным, приставившим к моей груди дуло пистолета: — То, что мы оба парни, не новость. Почему же это стало существенно именно сейчас? Блин, зачем тогда все это было? Было? К горлу подступает ком, и голос становиться сдавленным, поэтому замолкаю. Рен поднял взгляд, и внимательно посмотрел на меня, будто прикидывая, действительно ли я хочу услышать ответ. Мне кажется, в его глазах промелькнуло какое-то чувство, но вот дрогнули ресницы, и ничего кроме неловкости в них снова нет. Он невесело приподнимает уголки губ, вновь смущенно уставившись в пол. — Правда в том, что тот поцелуй заинтриговал меня. К тому же, я был тронут твоей… — он неопределенно всплескивает руками, не находя подходящего слова. Или просто не хочет говорить. — Мне стало любопытно, и я захотел попробовать. Но это неправильно, понимаешь? В этом просто нет смысла. И будущего, тоже, нет. Пустые слова. Бесполезные. Не помогают. — Короче, прости. Он бросает на меня последний, виноватый и слегка опасливый взгляд, а затем поворачивается и идет к двери, протягивая руку к дверной ручке. Еще один шаг, одно мгновение, и все будет в прошлом. Все будет зря. Еще один шаг… Я сам не ведаю, что творю. Просто не успеваю сообразить. Знаю только, что мои пальцы отчаянно и возможно немного грубо сжимаются вокруг его запястье, заставляя развернуться обратно лицом ко мне. Что я должен сделать? Что я могу сделать? «Признайся.» Те слова, которые я так и не произнес в тот день, раздаются словно гром в моей голове, и мне страшно, очень страшно, но я должен успеть сказать, пока он не ушел. Пока не вышел из этой комнаты: — Рен~а, я… Мой голос срывается, и я начинаю сначала: — Минки…Минки, я… Но он не дает мне договорить, резко одергивая руку. — Бэкхо, не надо. Его голос звучит невыносимо ровно и авторитетно, не допуская никаких возражений, и слова застревают у меня в горле. — Прости. — добавляет он совсем тихо, потупив взгляд,  — Мне это не нужно. Возможно, я с самого начала понимал разницу между тем, чтобы любить, и тем, чтобы позволять любить себя. И возможно, зная заранее, в глубине души, единственный вероятный вариант развития событий, мне не стоило так старательно врать себе. И сейчас, не стоит, не имея на то никаких оснований, надеяться и ждать пока однажды королю не наскучит и не станет настолько одиноко, что ему вновь понадобиться моя любовь. Не стоит, но я не могу иначе. Ведь клоун, он и есть, всегда — клоун.