Скорость реакции

— Вот скажи мне, почему вы проиграли в этом матче? — из бара мы решили перебраться ко мне — если быть точнее, это я предложил, а этот футболист согласился — и продолжить нашу беседу о футболе, точнее, об одном конкретном непутёвом игроке. — Да ты ничего не понимаешь, — начинает отвечать на тот вопрос, который я мысленно задаю после каждого пропущенного нашей сборной гола. Мне не так просто разобрать, что он, собственно, говорит, потому как выпили мы уже немало — пустая бутылка лежит на полу возле дивана, на который мы перебрались уже после пары рюмок. — Вот ты когда-нибудь выходил на поле под рёв болельщиков и, чуть размявшись, чувствовал, что уже задыхаешься? И не от того, что кружок пробежал, а потому что волнуешься. Кто бы что ни говорил, а волнение со временем ни черта не проходит. — Но ведь играют же люди и побеждают, пусть даже волнуются. Почему вы одни у нас такие дурные? — это скорее риторический вопрос, поэтому я не дожидаюсь ответа и тянусь за второй бутылкой, отвинчиваю крышку. — Быть спортсменом не так просто, как думают все болельщики, — горько усмехается Громов и опускает взгляд на ту мою руку, что разливает по рюмкам алкоголь. — Никто кроме нас не знает, каково это — победить и потом купаться в лучах славы, чувствовать себя королём. Но стоит проиграть пару раз, как все начинают думать, что ты — бездарный футболист и ничего, кроме денег, тебе от спорта не нужно. В его голосе слышится столько горечи и отчаяния, что мне даже становится немного совестно за то, что я шутил над ним в аэропорту — пусть беззлобно, но всё же. Надо бы сменить тему. Я же в конце-то концов притащил его сюда не за тем, чтобы он сопли на кулак наматывал. Однако мозг не хочет отвечать мне, о чём можно было бы поговорить, и молчание несколько затягивается. — А ты приходи на следующий матч, — Громов предлагает это настолько неожиданно, что я даже опешил. Лицо его переменилось, будто это не он минуту назад не знал, куда деться от безысходности. Сейчас я вижу совершенно противоположную картину: губы растянулись в широкой улыбке, темные глаза загорелись и смотрят на меня, взгляд теплый-теплый. — Ну, я даже не зна-аю, — фыркаю и улыбаюсь в ответ. Нога затекла, поэтому меняю позу. Места на диване совсем мало, соответственно особо не развернёшься. Теперь мои ноги лежат поверх ног горе-футболиста, и я стараюсь не задевать его левое колено, потому что вовремя вспоминаю, что там шрам на половину ноги. — Приду, если пообещаешь, что наша сборная победит. — Если ты там будешь, мы точно выиграем. Ты же меня поддержишь, — Громов тянет руку к моему предплечью, похлопывает по нему и хочет уже убирать руку, но почему-то передумывает. — Обещаю. — Тогда точно приду. Не знаю, что сейчас происходит, но я в секунду резко сокращаю и так мизерное расстояние между нашими лицами. Останавливаюсь, чтобы не врезаться, и осторожно прикасаюсь губами к его. Ощущения немного странные. Те жалкие несколько раз, что я целовался с девушками, были совсем иными. У них у всех были полные губы, обильно накрашенные помадой. А здесь они мягкие, немного шершавые, и мне неожиданно нравится. — Ты чего делаешь? — на выдохе произносит Громов, поднимая руку и цепляясь за моё плечо то ли с целью оттолкнуть, то ли притянуть ближе. — Да я реакцию твою проверял, — выкручиваюсь, как могу, отползаю на другой край дивана и пытаюсь скрыть пылающие щеки. — И как? — Не хочу тебя расстраивать, но я не представляю, как ты с такими показателями собрался побеждать, — прихожу в себя и усмехаюсь, весело заглядывая в глаза Громова. — Так ты попробуй ещё. Я просто был не готов. Его глаза смеются и светятся, так же как и мои, наверное. А я начинаю думать, что не на того напал. Ну, ничего. Скорость реакции мы ему поднимем на такой уровень, что ему даже и не снилось. Если он захочет, конечно.