Господи, когда я попаду в рай, Позволь мне забрать с собой своего мужчину. Когда он окажется здесь, скажи, что разрешаешь сделать это. Отче, скажи мне, если можешь.
Он должен был ощутить это, как вторжение. Так оно и было. Харви, тебя ведь захватили. И сейчас он чувствует себя оккупированным, загнанным в угол, словно оглушенный ударом боксер, который и не в состоянии сопротивляться. В нем больше не осталось места, где он мог бы вариться на медленном огне своей боли, потому что каждый закоулок его души, каждый сантиметр всего его существа заполнил собой Майк Росс. Прежде чем даже мысль о том, чтобы утопить свой гнев в стакане с виски, приходит ему в голову, Майк уже протягивает ему… кружку с пивом. Если он вернется домой, излучая раздражение и усталость, тот просто подойдет к нему, проведет ладонью по лицу, поцелует и Харви поймет — это всего лишь усталость. Харви спрашивает себя, чувствует ли Майк то же самое, и если это правда, что заставляет его ощущать это? Но этот вопрос нельзя задавать вслух. Потому что они не такие, не из тех, кто обсуждает подобное, и никогда не станут ими, но если бы он набрался смелости… Если бы все же спросил, ему хотелось бы услышать в ответ «да». Харви хочется думать, что когда они занимаются любовью, когда он проникает в него, овладевает каждой частичкой, заполняя собой до конца, чтобы не осталось места ни для кого и ни для чего больше, даже для дыхания, Майк чувствует себя так же, как и он сам. Оккупированным, плененным, но… счастливым. Каждый раз, когда рациональность, логика и самообладание Харви слабеют, рушатся — он целует его; когда окружающая жизнь дает трещину — раздевает его и сам ломается под этими ласками. Этой нежностью. Майк не просит быть с ним нежным, и Харви знает, что тот совсем не такой фарфорово-хрупкий, каким выглядит, но его осторожность и трепет не потому, что он боится причинить ему боль. Просто Харви наслаждается этой борьбой с самим собой, когда его раздирает на части между раем и адом — желанием резко взять его и насытиться, и медленно насладиться им, растягивая эту нежность до бесконечности. Но в любом случае Майк поражен. Он полностью в его власти. Если у мальца все же была где-то стеснительность или стыд — только не в эти мгновения. Как бы то ни было, Харви воспринимает его иначе, чем всех остальных. В его жизни было достаточно мимолетных влюбленностей, чтобы он смог понять, когда в его руках оказалось нечто подлинное. Нет абсолютно никаких сомнений или подвоха в том, как Майк доверяет ему, покоряется, отдается полностью. Его можно было бы посчитать дерзким, даже нагловатым, если бы не было тех редких моментов, когда весь этот налет слазил с него, словно старая кожа, сброшенная змеей. И тогда в мальчишке не оставалось и тени дерзости или вызова. Его язычок — острый и умный — уже не жалил, и вместо яда, дарил амброзию, такую сладость, которую Харви никогда прежде не доводилось ощущать. Никогда, до встречи с Майком. Гиперактивный, гениальный мозг отключался по нескольку раз в день, превращая его в бренную, жаждущую плоть, захлебывающуюся вздохами и эмоциями. Харви ощущал бы себя торжествующим хищником, поймавшим свою добычу, если бы Майк не позволил себя завоевать, совершенно осознанно прыгнув в эти сладчайшие силки. Харви погружается в него и сам оказывается в ловушке, теряется и находит себя лишь в жгучем и напряженном взгляде, в припухших и покрасневших губах, в этой бледной коже, на которой так легко остаются следы от его рук и зубов. Следов, которые разбавляют совершенство этого тела, делая его более реальным для него. Это великолепное тело. Майк молчит, когда они занимаются любовью, но все его тело говорит за него. И когда он доходит до вершины наслаждения и кончает, то издает эти сладкие, негромкие, почти мяукающие звуки, которые пробуждают в Харви бешеный собственнический инстинкт, ранее неведомый ему. Майк откидывает голову назад, открывая для него свою длинную белую шею. Возьми. Твое. Так, как хочешь. И Харви всегда берет и растворяется в жаре этого откровенного предложения. Майк знает, что ему нечего стыдиться, ибо в глазах Харви такая откровенность желанна. Желанна, ибо она прогоняет прочь кошмары, которые прежде посещали его едва ли не каждую ночь. Не все, конечно. Будут и новые, вторгаясь в подсознание, они будут нашептывать, что это ощущение безопасности — ложное, а верность, светящаяся в этих голубых глазах, — не навсегда. Разумеется, все это побочный эффект от абсолютного доверия. Такого, как между ними. Оно накапливается, и вы делитесь им ежедневно, это — обычный круговорот вещей в природе. Так и проходит день за днем, минута за минутой, и внезапно понимаешь — вот она, обычная, нормальная человеческая жизнь.О, это изящество. О, это тело. При виде его лица я хочу радоваться. Он — мое солнце, и от него я сияю ярко, словно бриллиант.