Охота

Florence & The machin — Girl with one eye

— 14, — раздается у самого уха.       Джоанна отдергивается и чуть скалит зубы. Да, она узнала голос Ливьеры и опережающий хозяйку на двадцать шагов аромат духов, просто не может терпеть, когда кто-то шепчет ей, когда находится так близко без необходимости. — Да пошла ты, — шипит она в ответ, а блондинка громко смеется.       Красивая, с фигурой все в порядке и с мозгами, вроде, тоже, но смеется как лошадь, думает Мейсон, смотря на свою постоянную спутницу и соперницу всех вечеринок Капитолия. — Не куксись, ежик. Я же не виновата, что за один жалкий час с тобой ни один мужик не дает больше восьми штук. Ты у нас слишком колючая. Но лысым ежиком ты будешь выглядеть смешнее.       Капитолийка снова выставляет свои широкие зубы и протягивает раскрытую ладонь. Близко стоящие гости оборачиваются, услышав басоватые нотки её довольного смеха. — Заткнись уже свой фонтан веселья, а то тебя половина зала слышит. За такой смех, думаю, тебе и пяти тогда не предложат.       Тонкие губы победительницы кривятся в усмешке — ей нравится, как напрягается и замолкает Ливьера. Она знает, для чего ей протянули ладонь, но не торопится снять серьги. Ей эти побрякушки никогда не нравились, но просто так отдать их, проиграв, дорого обойдется, потому что ничего собственного ценного у Джоанны нет — все дается в аренду. Придется сказать, что потеряла украшения, когда лез покупатель, а потом отдать стилистам все до единой монеты и бумажки ночей за двадцать, не меньше.       Ливьера, едва не выхватив, забирает свой выигрыш и быстро прячет сверкающие камни в сумочку. — Мне всегда было интересно, умеешь ли ты веселиться, Мейсон, или только поливаешь всех своим змеиным ядом?       Девушки с вызовом смотрят друг на друга. Что-то свербит в груди у Джоанны. Да, определенно ей нужно посмеяться сейчас, и не обязательно, чтобы этот смех был добрым.       Словно по воле злого рока, в этот момент у входа в зал появляется новая пара. Он — статный, широкоплечий, с ослепительной улыбкой и копной золотистых волос; она — маленькая, ладно сложенная, с глазами запуганного оленя и длинными рыжеватыми волосами. Джоанна смотрит на Финника и его Энни, примечает, как почти незаметно он прикасается к талии своей любимой, чтобы не ревновали покупательницы, и на мгновение куксится, прежде чем хитро прищуривает глаза и едва заметно приподнимает уголки губ. — Сейчас посмеемся, блондиночка.       Ливьера оборачивается назад за кивком подруги. — И что? Решила над своим красавчиком подшутить? — Нет. Я хочу поохотиться на его зверька.       Джонна закатывает глаза, когда ловит непонимающий взгляд союзницы. — Ты все поняла, и не надо говорить мне всякую хрень под руку. Лучше смотри и будь поблизости.       Толпа колючая от блесток и странных модных штучек. Все пахнут фальшивыми запахами духов, кремов, масел и прочей гадости. Джоанне хочется поскорее вылезти из этой коробки с конфетти к тем, от кого, она знает, всегда пахнет чистым телом и лишь иногда пряным потом. Да, Мейсон помнит, как Финнику неприятны и удушающи все рубашки и пиджаки, ведь большую часть своей жизни ему довелось провести наполовину нагим. Но из-за этой одежды он всегда пахнет иначе, чем все напомаженные чудаки.       Пара проходит по залу, но ей не потеряться из поля зрения под внимательным взглядом. Джоанна приметила их, почувствовала шальной привкус на языке и уже начала придумывать все возможные повороты и шаги. Она знает, куда и как далеко собирается зайти, и что-то грызущее внутри разгоняет жар.       Вот Финник подводит спутницу к маленькому столику в углу зала, целует в щеку легким, но затяжным поцелуем и что-то шепчет, улыбаясь мягко, так, как никогда не улыбался для Джоанны. И вновь что-то колет победительницу, журит, заставляет идти вперед, как только Одейр скрывается в разноцветной щебечущей толпе.       Энни пугливо озирается, мнет пальцы, поводит плечами, не находя себе места. К ней подходит официант, предлагая шампанское, но она зажимается и машет головой. А Джоанна подхватывает бокал и в один глоток забирает половину напитка. — Привет, Энни, — в своей привычной манере произносит Мейсон, и одна её бровь приподнимается, выдавая неприятные замыслы.       Кажется, Креста расслабляется, встретив подругу Финника, и робко улыбается в ответ, приветствует. — Совсем здесь скучно. Все такие яркие, что уже в глазах рябит, а поговорить вообще не с кем. Все женщины только и могут, что чесать языками о моде и всяких побрякушках. А мужчины и тут умудряются решать свои дела. Как будто бы другого времени нет.       Джоанне уже становится весело от того, как сама дует губы, ломает голос, и как беспомощно выглядит Энни рядом с ней. Смешно, что девчонка, кажется, готова вцепиться в неё, словно в спасательный круг. Только она здесь не для спасения. Глупая и кажущаяся ей подходящей идея приходит в голову абсолютно внезапно, и Мейсон начинает подталкивать свою жертву все ближе к её исполнению. — Давай присядем.       Энни оборачивается, быстро находит стул и вцепляется в деревянную спинку обеими руками. — Не трясись. Сядь и успокойся.       Зал полон людей, но как же здесь холодно! Энни чувствует, что всем вокруг плевать на неё. Тот, кто может её согреть и спасти от любой напасти, сам сейчас среди этого разноцветного моря, поэтому нет сейчас никого теплее Джоанны.       Мейсон машет головой и закатывает глаза, когда другая хрупкая победительница подвигает свой стул ближе к ней. Это все, конечно, ей только на руку, думает Джоанна, но какая же запуганная эта Энни. Что Финник мог в ней найти? Да, внешность достаточно неплохая, но где в ней хоть отблеск огонька? У неё ведь в глазах одна вода, особенно, когда она трусит и хочет реветь.       На маленьком столике нет ничего кроме тонкого бокала с шампанским и аккуратной вазочки с белыми и серебристыми цветами. Энни осторожно гладит нежные лепестки кончиками пальцев, словно больше вокруг ничего и нет. Её колкую соседку и это приводит в недоумение, и она уже начинает сомневаться в намеченных планах — эффект может получиться слишком безэмоциональным.       Еще некоторое время девушки проводят в молчании. В мыслях план был идеальным, казалось, что все пойдет гладко и до коликов смешно. Но, оказавшись рядом с настоящей Энни, Джоанна сомневается и не до конца разбирает, что не так в этой девчонке: то ли излишняя детскость, то ли отсталость ума. — Нравится что ли?       Рыжеволосая отдергивает руки и зажимает обе ладони коленями, словно пойманный за кражей сладостей ребенок. — Да не бойся ты. Я тоже хочу потрогать.       Пальцы у Джоанны совсем тонкие, с заостренными ногтями, а у Энни — ровные, без широких узлов и неправильных изгибов.       Две маленькие ладони на бархатных листьях. В этом нет ничего плохого, вульгарного или постыдного, пока Джонна не начинает как будто бы невзначай касаться ребер пальцев Энни. Когда угловатый кончик касается и скользит по руке Кресты, та вспыхивает румянцем и вновь зажимает ладони коленями. Она смотрит на свою подругу с укоризной, внезапной смелостью, но весь пыл задувает Джоанна, дразня скромницу своего Финника томным взглядом. Ох, все же Мейсон была права, что эффект будет не тем, — получается даже лучше. — Не мнись, Энни. Я тебя съем что ли? Грызть косточки не по мне.       Где-то в глубине своей тихой души Энни понимает, что это все от характера Джоанны. Она всегда такая, и не стоит обижаться на её поведение. Ёж не может не колоться, потому что природа дала ему иголки; волк не может не кусаться, потому что у него есть клыки от рождения. Нужно вырабатывать иммунитет к Капитолию, чтобы не быть вечной проблемой для Финника. Лучше улыбаться в ответ на все игры Мейсон. Но как же ей не удобно от того, как трется бедро подруги о её собственное. Дыхание сбивается от стыда и смущения.       Энни чувствует и видит самым краешком глаза, что Джоанна чуть поворачивается к ней. И вот уже бедра касается угловатая коленка. Край платья сминается и скользит вверх.       Взорвалась бы от смеха, думает Мейсон, но держится из последних сил, сохраняя свой тяжелый, раздевающий взгляд, от которого рыжеволосая не может даже дышать. Под её холодной рукой шифон скользит все выше. Джоанна не смотрит по сторонам — ей плевать, заметит ли кто-нибудь. Ливьера обязательно должна сейчас все это видеть, а больше ничего и не нужно.       Нога под её рукой испуганно дергается. Креста гвыкает, открывает беспомощно рот, желая сказать хоть что-нибудь осуждающее. Все это уже не похоже на особенности характера, и терпеть, глупо улыбаясь, невозможно. Никто не трогал её бедер. Никто! Но Энни все же надеется, что Джо перестанет, и закончится это стыдливое оцепенение.       Это уже не остановить, потому что происходящее потеряло прежний смысл простого развлечения. Шальной привкус превращается во вкус явной обиды. Джоанна мстит — теперь она это понимает. Энни забирает у неё Финника с каждым днем все больше и больше. Эта зажатая, полумертвая девчонка с глазами запуганного зверька побеждает её огонь жизни своей чистотой. И Мейсон хочет это забрать, подрубить у корня, как упругий ствол дерева. Она будет добиваться своего самыми неожиданными способами. Всегда. И всегда будет страдать от этого.       Энни испуганно открывает рот, широко распахнутые светлые глаза наполняются слезами. Ладонь её подруги в пяти пальцах от сгиба бедра. Джоанна медлит, словно оттягивает резинку рогатки. Вот еще чуть-чуть, и будет выстрел.       Капитолийцы недовольно оборачиваются, когда грохает упавший стул. Энни смотрит на всех полными детского непонимания глазами. Что она сделала не так? Почему никто не может её защитить? Она нервно одергивает платье и, не оборачиваясь, бежит к выходу.       Еще несколько секунд Джоанна сидит, изумленно раскрыв глаза. Они светятся пьяным блеском от удавшейся гадости. Даже смеяться не получается, потому что все замерло в груди вместе с воздухом. Ей нравится! Нравится, как боялась эта девчонка. — Ты дура, Мейсон, — только и говорит подошедшая Ливьера, упираясь кулаками о стол. — Я бы поняла и посмеялась, если бы ты удумала пошутить над кем-нибудь из Капитолия, но эта девочка не такая.       Джоанне хотелось бы, чтобы капитолийка оценила полученный результат, но и без её одобрения она довольна собой. Серые глаза потухают, лицо становится надменным как и прежде. — Иди к черту, — медленно, с расстановкой чеканит слова в лицо своей бывшей союзницы. — Я веду себя как дрянь ровно на столько, на сколько вы меня такой считаете.       Её спина гордо выпрямляется, губы чуть изгибаются в усмешке, — Джоанна для самой себя победительница. Только вот оставаться здесь ей больше не хочется. — Ты, наверное, и родилась сволочью, — бросает в спину Ливьера.       Но Мейсон не оборачивается, лишь прикусывает изнутри губу и сжимает край платья в кулак.       Когда раздается громкий и быстрый стук, Джоанна уже знает, кто к ней пришел. Она ожидала, что Финник прибежит намного раньше. — Что, покупательницы задержали? — насмешливо говорит стоящему за порогом другу.       Парень не похож на разъяренного быка, как ожидалось. Он медленно входит в номер, не спрашивая разрешения, и закрывает за собой дверь. — Мы друзья? — Что за вопросы, Одейр?       Джоанна смахивает влажные волосы на спину и задирает подбородок, потому что не стыдится того, что сделала. — Мы друзья? — вновь спрашивает парень, и радужки его чуть темнеют. — Друзья.       Девушка старается говорить спокойно, но по привычке все равно закатывает глаза. Что-то внутри неё тихо шепчет о стыде — у Джоанны давно такого не бывало. — Друзья должны заботиться друг о друге. А ты заставляешь меня разрываться на части.       Да, Финник знает — такова его Джо, поэтому сдерживает ревнивый гнев. Но всем нужно знать свой предел, и пора бы его прочертить перед Мейсон. Только вот девушка продолжает гнуть свою линию, выставляя колкую сторону. — Я могу вызвать врача, если ты болен. Одейр устало выдыхает и трет ладонью лоб. — Ты ведь со мной другая. Сколько еще ты будешь строить из себя это нелепое, грубое существо?       Лицо Джоанны каменеет. — Сколько? Да вечность! Всегда! Так жить веселее. Я хотя бы не размазываю сопли по кулакам. И как ты вообще осмелился оставить своего зверька одного дома? Её там телевизор не убьет?       Мейсон не машет руками, скрестив их на груди; не кричит, привычно едко улыбаясь; сжимает челюсти и упирается кончиком языка в зубы, потому что странно горько в горле. Все-таки Энни забрала её Финника. Хотя, когда он вообще принадлежал ей? Всю жизнь Мейсон сама по себе, отращивает шипы сантиметр за сантиметром. Рядом с ней нет никого постоянного, только лишь Финника занесло морским ветром в её жизнь выставочной зверушки. Только он знает Джоанну Мейсон, порой даже с тех сторон, с которых она сама себя никогда не рассматривала.       Наверняка и сейчас он знает что-то, что ей не понять своим едким умом, и это злит. Да, через несколько минут Одейр уйдет к своей русалке, потому что постоянно беспокоится о ней, но сейчас он здесь — Джоанна получила то, о чем даже и не думала, устраивая весь цирк на вечеринке. Девушке это нужно. Девушку это бесит. Ей хочется прогнать друга, хотя тело ломит от его близкого тепла. Его пряный запах усталости в её ноздрях. Джоанна вдыхает, раздувая грудную клетку, а Финнику кажется, что это она делает от злости. — Мне нужна твоя помощь, если ты все-таки мой друг. Сколько не отнекивайся, Джо, тебе известно, как ужасны последствия этих игр для победителей. Энни не такая сильная, как мы с тобой. Ей нужна поддержка. Ей нужны и я и ты. Джоанна, пожалуйста…       Он не заканчивает фразу, но Мейсон и так все понятно. Тонкие брови едва не сходятся над переносицей. Финник заставляет свою подругу чувствовать стыд, а это противно. Другого она бы уже давно послала с нравоучениями и попытками задеть совесть. Не слушать этого парня из четвертого дистрикта не получается, словно его губы у самого её уха, так, что не закрыться; словно его голос внутри её головы, так, что не выдернешь. — Джо, — вновь зовет он. — Хорошо. Хорошо!       Охотник, оказавшийся на самом деле добычей, побежденно вскидывает лапки. — Что от меня нужно? Быть её телохранителем? Ладно, как скажешь! — Для начала, может быть… — Нет! — перебивает его Мейсон. — Само утрясется. Энни наверняка не злопамятная.       Взъерошив мягкие волны волос, Финник кивает — бесполезно спорить с этой девчонкой. Он сам поговорит со своей пугливой красавицей, соврет, что Джоанна просто перебрала с шампанским и не хотела творить такие глупые вещи. — Мне пора, — все-таки произносит он.       Его подруга поводит плечами и смотрит куда-то в сторону, будто ей все равно и давно бы ему уже нужно было уйти. Только вот Финник видит что-то другое и, несмотря на колючки, обхватывает худые женские плечи, чтобы крепко обнять. Никому во всем Капитолии нельзя так делать безнаказанно, только лишь Одейру. — Пообещай, что будешь с ней такой же хорошей девочкой, как сейчас.       Джоанне больше не хочется бороться. Так ёж раскрывает беззащитный живот перед лисой, оказавшись на спине. — Неужели это продлится долго?       Руки вокруг её тела сжимаются сильнее. — Пока мы все жертвы Капитолия. Пока мы живы, мы будем помогать друг другу. И если я вдруг не смогу, ты будешь всегда оберегать её.       А не много ли, вдруг хочется спросить Джоанне из-за привычной язвительности, но она удерживает себя и молчит. — И я всегда рядом с тобой, поэтому не ревнуй.       Финник тихо смеется, а Джоанна ухмыляется. — Если бы я ревновала тебя, красавчик, то давно раздулась бы до размеров самодовольства Сноу. Так что иди к своему беззащитному детскому саду и не волнуйся.       Его улыбка смазывается из-за усталости. Все победители видят друг друга практически каждый день, отчего не скучают и не считают прощания особенной вещью. Поэтому Финник просто заносит руку со свисающим с неё пиджаком на плечо и открывает себе дверь. — Если вдруг тебе когда-нибудь захочется поиздеваться над Энни, вспомни, что срок договора еще не прошел. Ты пообещала мне.       Джоанна вновь скрещивает руки и закатывает глаза. — Я поняла, Одейр. Можешь уже идти.       Она никогда не смотрит ему вслед, а сразу захлопывает дверь. В номере становится привычно пусто и одиноко — как и должно быть всегда в жизни Мейсон.       Шальной выдался денек, думает Джоанна и идет к кровати. Вокруг неё полумрак, и только в окне моргают разноцветные огни. После всего произошедшего за день девушку мучает лишь одна глупая мысль: что если бы Финника действительно вдруг не стало? Будет она защищать Энни так, как обещала? Джоанна не верит в призраков, поэтому не испугалась бы возмездия из другого мира, но её пугает память. Смогла бы она сама себя простить, поступив иначе?       Эта мысль слишком назойлива, и Мейсон не может от неё избавиться, хоть и старается вспоминать Ливьеру, проигранное пари, своих стилистов, вчерашнего заказчика. Ничто не выбивает из её головы жестокого вопроса, на который она не хочет знать ответ.       Что если бы Финника вдруг не стало?