Мы те, кем нас вырастили

— Мама любила тебя, — говорит Белл, пристально глядя ей в глаза. Иногда этот его взгляд кажется ей неприятным; если смотреть долго, становится почти физически больно, но Октавия всегда смотрит долго. — Правда? — ухмыляется она, проводя камнем по лезвию уже не нужного ей меча. — И как долго она прижимала меня к груди, прежде чем упрятать под пол? Он не отвечает. Они оба знают ответ. — Мама не любила меня, Белл. Ты любил. * Беллами слоняется по лагерю, тщетно выискивая глазами Кларк, и Октавии хочется заколоть брата каждый раз, когда она видит этот взгляд брошенного щенка, однако Линкольн считает, что это не самая удачная идея. Октавия отдала бы многое за то, чтобы Кларк вернулась и Беллами снова стал прежним. Кларк словно призрак, её присутствие ощущается во всём. Она не умерла (по крайней мере, Октавии хочется в это верить), но у всех при упоминании о ней становятся такие лица, словно они только что вернулись с её похорон. У Эбби начинают дрожать руки, Рейвен просто замолкает. Октавия тоже не любит говорить о Кларк — по крайней мере, пока бодрствует. Линкольн уверяет, что она говорит во сне. Зато сам он храпит, обиженно думает Октавия. * Она скучает по Индре. Тоска по ней до боли сдавливает грудь. Линкольн заплетает Октавии волосы, как принято у землян, она по-прежнему наносит боевую раскраску и не прячет шрамов от ран, полученных в сражениях. Она больше не принадлежит народу землян, у неё нет старшей, всё, что у неё осталось, — это меч. Ей не хватает ставшего привычным молчания и чёткой иерархии, ей не хватает женщины, которая стала для неё гораздо лучшей матерью, чем была настоящая. Белл знает, за что Октавия так ненавидит их мать, но сам он не может и никогда не будет испытывать того же. — Она подарила мне тебя, — снова и снова говорит он, и Октавия, сжав зубы, крепко обнимает его. Вечерами Белл рассказывает о книгах, которые читал ей вслух, когда Октавия была маленькой. Её совершенно не интересует история, но именно история подарила ей имя, и Октавия старается быть снисходительной. Беллами рассказывает ей все свои секреты, и Октавия, внимательно выслушав, уходит к воде. Она смывает с лица краску и старательно делает вид, что не чувствует соли в стекающей по щекам воде. Это не имеет значения. Октавия зажимает горящие от усталости веки основаниями ладоней. Она приходит к Линкольну, отчаянно нуждаясь в нём. Нуждаясь в Индре. Чёрт, даже в Лексе. * Октавия находит Кларк однажды ночью, когда беспокойно бродит вокруг лагеря, чувствуя себя диким зверем, выращенным в неволе. Кларк выглядит ужасно, светлые волосы спутаны и давно не мыты, но зато она жива. Её лицо осунулось, щёки ввалились, и на какой-то миг Октавии кажется, что перед ней действительно призрак, за которым всё это время гонялся Белл. К её облегчению, Кларк молчит всю дорогу, и Октавия замечает, что та наконец-то научилась двигаться по лесу бесшумно. Кларк кажется ей чужой и неправильной, но они все здесь такие — чужаки на неродной для них планете. Беллами не отходит от Кларк ни на шаг, вызывая у Октавии что-то похожее на ревность, и она напоминает себе: её брат рискнул когда-то жизнью ради того, чтобы она смогла потанцевать. Октавия не танцевала с тех пор ни разу, и этой ночью она кружится в темноте вдвоём с Линкольном, отдавая Кларк право на танец с Беллами. * Иногда Октавия представляет себе мир, в котором не существовало бы Беллами и она была бы единственным ребёнком. Этот мир кажется ей ужасно одиноким. Аврора никогда не была для неё другом, не говоря уже о матери. Октавия знает, что не стала бы собой, не стала бы воином, если бы не провела всё детство в удушающе крошечном пространстве под полом. * Кларк по-прежнему молчит, и боль в глазах Беллами никуда не девается. Октавии хочется встряхнуть Кларк, выдернуть из бесконечного сна, в который та ушла с головой, вырвать из её груди гигантскую гробницу, в которую обратилась гора Везер. Сделать что-то, чтобы унять поглотившее её чувство вины. Октавия хотела бы ненавидеть Кларк, но у неё не получается. Кларк не бросила её одну в том туннеле, и за одно это Октавия готова простить ей всё. * Они сбиваются в своего рода стаю, коротают вчетвером дни, сидя вместе у обрыва. Беллами болтает без умолку, но это не раздражает. Его голос напоминает Октавии об их прежней жизни на Ковчеге, вызывая ностальгию. Он в очередной раз пересказывает свою любимую историю Августа и падения Рима, пока Кларк рисует, едва ли слыша его. «У Августа была сестра», — вспоминает Октавия. Кларк ведёт угольком по бумаге, чудом уцелевшей при крушении Ковчега. Октавия делает себе мысленную пометку попросить Линкольна, чтобы тот сделал для неё тетрадь. Линкольн единственный, кто действительно наслаждается историей и даже смеётся на забавных моментах. Вечернее солнце низко висит над кромкой леса. Они не земляне, но и небу никто из них больше не принадлежит. У них нет дома. Но осознание того, что у неё есть эти трое, позволяет Октавии дышать легче. * Кларк приносит рисунок её древней тёзки, младшей сестры Августа, и Октавия молча принимает дар. Она хранит его в своей палатке, положив под подушку. Иногда она вытаскивает портрет и водит по нему пальцем, прослеживая линии, которыми выведено лицо. Кларк приносит ей и другие рисунки — вид космоса, открывающийся с борта Ковчега; тюремная камера; сама Октавия, делающая первый шаг на Земле с руками, поднятыми к небу. Октавия улыбается, разглядывая их наедине с Линкольном. Над портретом Индры Октавия горько плачет, роняя на лист бумаги смешанные с чёрной краской слёзы. Она едва не бросает его в огонь, но не может. За прошедший год она успела забыть покрывающие лицо Индры шрамы и узоры её татуировок. Она совершенно не помнит лица матери и только рада этому. Октавия благодарно сжимает ладонь Кларк. Белл разжигает костёр, и танцующее пламя выхватывает из темноты их лица. Линкольн запевает народную песню на тригедасленге, Октавия даже узнаёт некоторые слова. Беллами проводит для них целую лекцию по Марафонской битве, в лицах показывая любимые моменты, и Кларк первый раз за год издаёт короткий смешок. Это хорошо, думает Октавия. Этого более чем достаточно.