Будь со мной

Она просыпается среди ночи от его криков. Линкольн мечется, мучительно борясь с кошмаром, его лицо искажено страхом, и Октавия бережно касается его плеча, целует в лоб, как делал когда-то давно, во времена её детства, Бел, шёпотом успокаивает, с трудом подбирая слова на тригедасленге. Линкольн затихает и открывает глаза. Некоторое время он неподвижно лежит, переводя дыхание и не глядя на Октавию, затем резко встаёт и выходит из их палатки. Октавия остаётся в постели. Больше всего на свете ей хочется пойти за ним, обнять его, упереться лбом ему в лоб, привстав для этого на цыпочки и заставив его самого наклониться, сказать, что всё хорошо, всё плохое осталось позади, она с ним и не позволит никому больше его забрать. Но Линкольн всё ещё считает, что это он должен защищать её, и её забота лишь заставляет его ещё сильнее замыкаться в себе. Когда он возвращается, Октавия целует его и тянет к себе, переворачиваясь на спину и недвусмысленно обхватывая ногами его бёдра. Линкольн отвечает с отчаянной нежностью, от которой перехватывает горло, и чуть отстраняется, заглядывая в глаза. Он проводит рукой по её волосам, зарывается в них пальцами, отводит от лица. Октавия приподнимается и снова целует его, притягивая ближе и обнимая за спину, трётся об него и чувствует, как каменеет его член. Линкольн углубляет поцелуй, мягко высвобождает руки, перехватывает запястья Октавии, прижимая к постели, и плавным движением входит в неё, уже мокрую и готовую для него. Октавия закрывает глаза, выгибается, запрокинув голову, и бесстыдно стонет. Ей плевать, если они разбудят весь лагерь. Пусть завидуют. До казни матери, до спуска на Землю, до встречи с Линкольном и землянами она была совсем ребёнком — не столько возрасту, сколько по отношению к жизни. Её мир был ограничен стенами их каюты и населён лишь ею самой, Белом и их мамой. И они были счастливы втроём — несмотря на постоянный страх разоблачения и страстную мечту Октавии вырваться однажды наружу. Она слушала рассказы Бела о Ковчеге, о ребятах, с которыми он общался в школе, о восхитительно прекрасном Саде, куда так сложно было пробраться. Он читал ей вслух истории о древних императорах, о рыцарях и прекрасных принцессах, и Октавия представляла себя одной из таких принцесс, окружённой преданными рыцарями, одним из которых, конечно же, был Бел, а в другого она была влюблена. Её возлюбленный обязательно должен быть мужественным и сильным, вдвоём с Белом они защищали бы её и маму от любых врагов, и ей уж точно не приходилось бы прятаться под пол при их приближении. Оказавшись на Земле, Октавия почти поверила в воплощение своих детских фантазий: она наконец-то была свободна, она больше никого не боялась, у неё появились самые настоящие друзья и даже собственный рыцарь — сильный и мужественный, как она и мечтала. Вот только на Земле ничего не давалось бесплатно — Октавии пришлось сполна заплатить за каждое мгновение счастья. И это научило её нескольким вещам: что жизнь не похожа на сказки; что своё нужно отстаивать любыми средствами, хоть зубами и голыми руками; и что в любой момент следует быть готовым к худшему. Она стала жёстче и резче, она больше не верила всему, что ей говорили, и ещё больше ценила Линкольна — как единственное в её жизни, в чём она так и не смогла разочароваться. Линкольн изо всех старается быть полезным, словно каждый день искупает свою вину перед её народом и лично перед ней. Октавия не считает его в чём-то виноватым, но никак не может в этом убедить. Она помнит, как испугалась, когда он кинулся на неё — с оскаленными зубами и бездумной жаждой крови во взгляде, словно дикий зверь. Она помнит своё отчаяние, когда он вернулся с горы Везер один, без Бела, не смея смотреть ей в глаза, сломленный, сдавшийся, совсем не похожий на себя. Но она ни на миг не испытала разочарования. Он всё равно остался её Линкольном, её защитником, её мужчиной, человеком, который научил её быть воином. И Октавия знает, что это никогда не изменится. Просто теперь он больше не её наставник, её опыт едва ли его уступает его собственному, и некоторые вещи она понимает лучше, чем он. Линкольн явно чувствует это, но считает чем-то плохим. Словно он больше не нужен ей, словно он недостаточно хорош для неё, словно он утратил право на неё — можно подумать, что её чувства к нему зависят исключительно от того, насколько он полезен в хозяйстве. Октавия смотрит на него, пряча печальную нежную улыбку. Она не знает, как объяснить, что ценит возможность не только делать его счастливым, но и быть ему опорой, источником веры в себя, поддерживать его и прогонять по ночам терзающие его кошмары. Поэтому она просто идёт на маленькие незаметные уступки, позволяет Линкольну делать за неё то, что он считает слишком сложным, допускает незначительные ошибки, чтобы он помогал затем их исправить, и ведёт себя порой как маленькая капризная девочка, заставляя его улыбаться, — одним словом, всеми способами показывает, как сильно он ей нужен. Она чувствует себя совсем взрослой, возможно, даже взрослее Бела или Кларк. На них лежит ответственность за весь лагерь, на ней — всего за одного человека, но она уже успела понять, что это куда более серьёзная ноша. Линкольн в очередной раз просыпается в холодном поту, в его глазах застыл страх, грудь тяжело вздымается. Он проводит дрожащими пальцами по лицу, сжимает их в кулак и отводит глаза, чтобы не встретиться с Октавией взглядом. Он уже начинает вставать, когда она, вопреки обыкновению, удерживает его за плечо и мягко разворачивает к себе. — Пожалуйста, — шепчет она; говорить громче мешает комок, застрявший в горле, — позволь мне разделить это с тобой. Позволь мне быть рядом. Линкольн смотрит на неё в замешательстве, касается ладонью щеки, мягко гладит пальцем. — Зачем тебе это? — спрашивает он, и в его голосе столько беспомощности и боли, что у Октавии на глаза наворачиваются слёзы. Она перехватывает его руку и целует в раскрытую ладонь, прижимается к ней лицом, вдыхая такой знакомый и такой любимый запах. — Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой — не только в одной постели, не только в твоём сердце, но именно с тобой. Когда тебе хорошо или больно, когда тебе весело или страшно. — Воин не может быть слабым. Воин должен всегда бороться. Ты же сама это говорила. Я больше не воин, я перестал бороться, я предал законы своего народа... — Но ты не предавал меня, — горячо перебивает Октавия. — Какое мне дело до законов твоего народа? Мне нужен только ты. Линкольн целует её в лоб, затем в губы и крепко прижимает к себе, устраиваясь поудобнее. — Я здесь, — просто отвечает он. И это лучшее, что он может для неё сделать.