You hold me

От стен темных коридоров Тринадцатого веет холодом, я замедляю шаг, с желанием никуда не идти и замерзнуть тут насмерть. Громкие шаги ментора эхом раздаются по этажу, заставляя меня вздрагивать на каждый звук, на каждый всполох воздуха. Я знаю человека с такой же поступью. Хорошее настроение, оставшееся после свадьбы новоиспеченных Одэйров, постепенно уступает свое место всепоглощающему страху, неприятно отдающемуся болью в голове. Я не хочу. Я не могу. Но ему это нужно. Из нас двоих эгоисткой всегда была я, но Хеймитч, подталкивающий меня сзади, уверен в обратном. Ну, или мне так кажется. Всего несколько часов назад ментор сообщил мне о просьбе Пита. Желании. Сердце совершило тройной кульбит и упало в пятки, когда он произнес эти слова. «Он говорит, что хотел бы увидеться с тобой». Как сделать так, чтобы эта просьба не причинила боли ни мне, ни ему? Не знаю. Но пути назад уже нет. Кончики пальцев начинает покалывать, а на коже появляется зуд, когда в конце коридора я вижу стальную дверь, за которой находится одностороннее стекло, позволяющее наблюдать за Питом и видеть периодически посещающих его врачей. В палату заходила и Прим, и её оттуда вывели в слезах. А теперь пойду я. В комнате немного светлее, чем в коридоре, наверное, из-за освещения в белоснежной палате Пита. Белый. Цвет совершенства. И психов. На кушетке, которая вдвое больше самого парня, лежит привязанный Пит. Бледно-синие вены слишком контрастируют с его светлой, полупрозрачной кожей, но до этого, кажется, никому нет дела. Кроме меня. Ногти впиваются в ладони, когда я замечаю аккуратно прилепленные пластыри, на которых кое-где проступают алые пятна крови. Что же Сноу сделал с тобой, Пит? Его глаза прикрыты, грудь медленно поднимается и опускается. Кажется, спит. Может, меня пронесет? — Готова? — голос Хеймитча скрипит в накаленном воздухе, а тяжелая морщинистая рука сжимает мое плечо. — Нет, — не думая, отвечаю ему, но говорю совершенную правду. Я не готова. Да, никогда и не буду, готова. — Я так и думал, — чуть погодя произносит ментор и убирает свою руку. — Удачи, солнышко. — И он слегка подталкивает меня в спину. Тугой комок, вставший посреди горла и преследующий меня с того самого момента, как закончилась свадьба, разрастается с каждой секундой все больше и больше, как снежный ком — еще минута, еще секунда и я не смогу дышать. Дверь тихо скрипит, когда я словно прорезаю своим телом, порог палаты Пита. Настороженно поглядывая на кушетку, я рассчитываю каждый шаг, напоминая себе, что я не на охоте, но старые привычки дают о себе знать: я подсознательно чувствую угрозу. Как и моя шея, начинающая ныть от плохих воспоминаний, а может и предчувствий. — Твоих шагов и правда не слышно, — слишком громко для себя произносит он, и его голос давит на перепонки, заставляя меня остановиться, — Но я слышу. — А ты топаешь как медведь, — ругая себя всеми известными мне словами, отвечаю сыну пекаря в том же надменном тоне, что использует он. — Посмотрел бы я на тебя с протезом вместо ноги, — неопределенно качнув головой, продолжает Пит, даже не смотря в мою сторону. Застыв на месте, я чувствую, как мне становится дурно от этого разговора, а ладони начинают болеть от впившихся в кожу ногтей. Разжимаю кулаки, стараясь дать своим нервам успокоиться, и решаю для себя, нужно мне это все или же нет. Я не собираюсь отвечать на это замечание. Что мне на это ответить? — Энни понравился торт? — подняв глаза и исследуя меня с ног до головы, произносит блондин. Чувствую себя как под микроскопом. Его взгляд такой леденящий, совсем не похожий на тот, каким он всегда смотрел на меня.  — Да, — бормочу под нос, но громче продолжаю. — Он был очень вкусным. И красивым. Мне тоже понравился. — Они поставили надо мной двух охранников, — на его губах появляется что-то похожее на ухмылку. — И сказали следить за мной. Вдруг я вскроюсь коржом, так? — Было бы иронично, — выпрямляюсь я и вытираю потные ладони о свою одежду, а потом отвожу взгляд и смотрю на стену, за которой стоит Хеймитч и следит за нами. — Иронично то, что все это из-за тебя. И протез, и охрана, и терапия выпечкой. И даже я здесь из-за тебя. Почему? Что в тебе особенного? — Ничего… — Тогда зачем я тебе? — Ты любил меня, — не успеваю прикусить язык, как эти слова повисают в палате, делая воздух еще тяжелее, заставляя противный серый комбинезон налипнуть на покрытое мурашками тело. — Любил? — С пяти лет, если верить твоим рассказам, — честно отвечаю я. В глазах Пита Мелларка загорается что-то, что прежде так шло ему. Теплота. Свет. Сердце пропускает несколько ударов, прежде чем я понимаю: он помнит это. Помнит наш неловкий разговор под пеленой серого, как Тринадцатый дистрикт, дождя. Пит прищуривается и неотрывно смотрит на меня, как охотник следит за жертвой. Вены выделяются еще сильнее, когда он сжимает руки в кулаки. Я молчу, не в силах придумать что-то не ироничное и не колкое. Я не он, чтобы заставлять людей одним только словом делать то, чего хочется мне. И я не умею красиво заканчивать разговоры, что весьма некстати, потому что именно от этого разговора мне больше всего хочется убежать. — Поцелуй меня. Это звучит так нелепо. Не команда, а просьба. Не мольба. Это ему поможет? При всех? Я не хочу. — Зачем? — бормочу я первое, что приходит в голову, чтобы сгладить острые углы. Сын пекаря наклоняет голову, будто находя этот вопрос настолько идиотским, что скорее я кажусь психически нездоровой, чем он. На губах юноши расцветает улыбка, и он начинает глухо смеяться. — Здешние доктора как попугаи повторяют, что ты была влюблена в меня по уши. В Капитолии мне твердили, что ты — самое мерзкое существо из всех придуманных человеком. Переродок. На просьбу поцеловать меня ты отвечаешь: «Зачем?». Не самый удачный вопрос для той, которая ради меня и в огонь, и воду, — на одном дыхании выпаливает Пит. — Я всего лишь хочу знать, какая ты на самом деле. И какой я… — Ты пекарь, ты художник, ты спишь с открытыми окнами и не кладешь в чай сахар. А еще ты никогда не просил себя целовать, — тараторю я, сжимая край рукава комбинезона. — Просили другие. Те, кто называют меня переродком. Но меня никто не просил ждать тебя, Пит. Но я ждала. Этого мало? Вены на шее парня начинают вздуваться и глаза меняют цвет с каждым моим словом. В них будто растекается тьма, которую он едва сдерживает, но раз он хотел меня видеть, то пусть видит такой, как есть. — Мой любимый цвет зеленый, — Пит резко замирает и голубые, чистые глаза по-детски наивно смотрят на меня, будто первый раз видят. — И я сама решаю, когда и кого мне целовать. В два шага я пересекаю палату, застываю над парнем лишь на мгновение, прикоснувшись к его искусанным в кровь губам, чувствую его горячее дыхание, и странная дрожь во всем теле пронзает меня, как электрический разряд, еще мгновение и я свалюсь с ног. Пит сначала не понимает что происходит, а потом поднимается настолько, насколько ему позволяют ремни, привязывающие его к койке, и целует меня настойчиво. Жадно. Я запускаю пальцы в его светлые растрепанные волосы и чуть отстраняю его, чтобы заглянуть в лицо. — Я жду тебя. Ты вернешься ко мне? — Всегда… — ошарашенно шепчет юноша, и в его голосе больше нет надменности. Только бархат, тепло. И надежда…