analgesic

Он медленно умирал на моих руках, а я лишь глупо улыбался и сглатывал непрошеные слезы. Как же больно осознавать, что ты проиграл, когда в заметках телефона еще тридцать восемь пунктов «что нужно сделать за осень», а на руках мертвенно бледный и холодный, как снег, Юнги, с уже запекшейся кровью на губах и подбородке. Еще два часа назад он широко улыбался, обнимая за шею и нежно целовал мои скулы, обещал, что мы вместе сходим на шоу какого-то известного комедианта. Я верил ему, а он солгал. Солгал так же эгоистично, как много раз до этого. - Юнги-я, как ты себя сегодня чувствуешь? — Лучше не бывает, Джунни! — лучисто улыбался в ответ Мин, сжимая в дрожащих пальцах полупустой пузырек обезболивающего, на дне которого оставались две таблетки. — Скажи мне, Мин Юнги, ты был у врача? Тебе обязательно нужно проходить осмотр два раза в месяц. — я говорил это серьёзно, хотя сам не верил, что эти походы к доктору хоть чем-то помогут. — Конечно, Джунни! Врач сказал, что мне лучше, и болезнь не прогрессирует! — Мин Юнги наглый лгун, и я это знаю. — Это чудесно. — на моем лице натянутая улыбка, он ей не верит. Мы улыбались и врали друг-другу, скрывая все свои проблемы за маской беспечности и напускного счастья. Мы бежали от реальности, держась за руки, и мечтали раствориться в холодном осеннем воздухе, мечтали быть смытыми каплями вечернего дождя, мы желали утонуть в ворохе шуршащих желтых листьев. Мы хотели пропасть со страниц человеческой истории и никогда больше не появляться в этом безупречно-мерзком мире бессердечных и гнилых людей. Мы хотели сделать это вместе, а он оставил меня одного. Юнги умер и забрал с собою те крупицы банального волшебства, которое определенно существовало, ради смысла просыпаться по утрам. Он ушел, оставив мне полную пепельницу окурков, металлический привкус на языке и список того, что мы хотели сделать вместе этой осенью. Его любимое время года. Ветер кружит в своем последнем танце сорванные с деревьев листья и затягивает в прощальный хоровод душу моего мальчика, позволяя сполна насладиться этой мимолетной свободой. Я уверен в этом, ведь если все не так, то он страдал зря. Мы познакомились с ним в самое мерзкое время года — летом. Вокруг одни потные футболки и чрезвычайно счастливые подростки, которым разрешили прийти домой на час позже. Впервые я обратил на него внимание, когда тот, улыбаясь, пытался достать для девочки такого же рыжего котёнка, как он сам, из-под машины, куда этот глупый комок шерсти забрался от испуга. Я тогда еще подумал, что этот парень определенно чокнутый. – Привет! Я Мин Юнги, — полюбившаяся со временем лучезарная улыбка была предназначена только для меня в первый раз, а я, как дурак, растерялся и сделал вид, что не заметил его. — Мы с тобой уже несколько раз пересекались. Например, когда я Помпона из-под машины доставал, а потом еще пару раз в магазине и вот сейчас. Думаю, это знак! — его голос такой же чистый, как первый снег, а я думал лишь о том, как можно назвать кота «Помпон». — Идиотская кличка. Парень глянул на меня с непониманием, а через секунду звонко рассмеялся, привлекая к нам внимания редких прохожих. Когда мы познакомились, Юнги напоминал мне солнышко. Он был лучистый, вечно улыбающийся, словно на батарейках, и меня это привлекало. Рядом с ним было тепло и уютно даже холодной зимой. Я был счастлив. Наверное, это был первый раз за всю мою сознательную жизнь, когда я был по-настоящему счастлив, улыбался без повода и, поддаваясь его щенячьим глазам, делал глупости, на которые никогда бы раньше не согласился. Мин Юнги был моей отдушиной, моим спасательным кругом, когда я почти захлебывался в человеческой гнили и сам растворялся в ней. Он был свежим глотком того самого осеннего воздуха, в котором я так нуждался. А теперь я держу его остывшее тело на руках и последний раз рассматриваю любимое лицо: пересчитываю веселые веснушки на бледной коже, изучаю трещинки на посиневших, окровавленных губах, любуюсь пушистыми ресницами и почти незаметными морщинками на внешних уголках глаз. Я любил его. Любил неподдельно, искренне, так сильно, насколько только был способен. За последние пару месяцев он сильно похудел, скрывая под безразмерными батниками и спортивными штанами торчащие ребра и колени, ручки-веточки, растущие из худощавых угловатых плеч, впалый живот. От прежнего Юнги оставался только призрак. Даже лучистые глаза не искрились как раньше. Он не мог есть твердую пищу и постоянно кашлял кровью до рвоты и потери сознания, а я молча наблюдал за этим, улыбаясь его лжи как последний дурак. Хрустальная тишина беспечно нарушена седьмым по счету звонком телефона, разнося по тускло освещенной комнате спокойную мелодию, что сейчас только давила на и без того истерзанные нервы. Я знал, что звонит его мама, но не мог найти в себе даже песчинку силы, чтобы поднять трубку и сказать ей, что «это» случилась. После еще шести звонков телефон умолк, скорее всего, её материнское сердце и без моих слов почувствовало, что её сына больше нет. Бережно целуя его холодный висок, я болезненно закусил губу стараясь не зарыдать в голос как младенец. Что мне теперь дни? Зачем мне эти минуты, что плетутся словно века? Заберите их себе или отдайте кому-то, мне они теперь ни к чему, ведь моя жизнь осталась на кончиках холодных пальцев Юнги. Шторы некогда уютной для нас двоих комнаты мерно колыхались от прохладного ветра, а я старался соскрести с уголков души остатки сил и взять себя в руки. Мы оба знали, что это произойдет, но я не ожидал, что наша «вечность» будет такой короткой и мне так скоро придётся отдавать своего мальчика в липкие объятия смерти. Хотя кому я вру? Он давно был в руках этой бездушной скотины. Еще до нашего знакомства его больничная карта была похожа на несколько томов огромной книги, и я сам на это согласился, обещая себе, что, когда придёт время, отпущу его. Мы врали друг-другу все время. Врали про чувства, врали про желания. Единственное, что оставалось правдой, — любовь, которая теперь удушающим грузом висит на сердце, не позволяя отпустить хрупкое тело из рук.