///
За тесным столом они сидят втроем, Макс, Женя и Никита напротив них, сонно втыкающий в тарелку с залитыми молоком размокшими хлопьями. Орлов даже ничего не делает, не провоцирует, не лезет, не подъебывает его, просто перелистывает фотографии в телефоне и отвечает кому-то, забывая есть, но Макс залипает: темные синяки под глазами, сухие и грязные от лака волосы. Вчера этот мальчик вылизывал ему рот, а теперь пытается запихнуть в себя свой завтрак. Женя тычет ему пластиковой вилкой в руку и просит вернуться обратно на Землю и начать моргать.///
У Никиты проблемы с личным пространством и это, на самом деле, полный пиздец. Макс думает, что у него в голове сломались шестеренки или перегорел механизм, отвечающий за чувство собственной безопасности. Макса трясет от злости. Детсадовец зажимает его в проходном коридоре и напирает, пока не прижимает к холодной стене между кофейными автоматами. Трындит, не умолкая, лезет ледяными пальцами под футболку, пытается лизнуть в шею, но боится получить в кадык, поэтому отваливает почти сразу. Никита стоит в стороне, пальцами обводя свежий засос, спрятанный под высоким горлом толстовки с принтом трассы шестьдесят шесть, облизывает сухие губы с обкусанной кожей. Максу хочется спросить, где, блядь, твой инстинкт самосохранения, где твой страх прослыть главной голубой порно-звездой этого сезона и потерять огромную толпу девочек, которых ты вдохновляешь изучать пленочную фотографию, работы молодых дизайнеров и прибавлять напор в душе. Где это все, найди и подбери, пожалуйста. Максу нужно чуть больше спокойствия, но Орлов приходит на репетицию в его футболке, в которой он ходил вчера — на два размера больше и со светлыми разводами от дезодоранта. Это читинг. Это грязная игра, на которую нечем ответить, поэтому он снова попадается, как пятиклассник, когда в зеркало смотрит не за тем, как одно заученное движение перетекает в другое, а как светятся у Никиты синяки на плечах, когда футболка сползает вниз. Максу нужно чуть больше спокойствия, но когда в опустевшем зале Никита ловит его взгляд в отражении и спрашивает, ухмыляясь — — Насмотрелся? Он прижимает его к холодному стеклу, обжигающему кожу и спокойно отвечает, медленно поднимая голову, чтобы посмотреть в глаза — — Нет.///
С Никитой сложно. С ним сложно с самого начала, когда они только пытаются спать вместе, сдвинув две кровати. У Никиты длинные ноги, он не знает, куда их деть, чтобы не пинаться коленками. Он съезжает вниз по подушке, чтобы исчезла разница в росте, нервно мажет губами по чужой шее, вертится и жалуется на затекшие руки. Ему то нужно в ванную, то он светит огромным дисплеем телефона, то пытается стянуть со стола лэптоп, но получает по рукам и короткое — — Спи уже, завтра наиграешься, — Макс тянет его за плечо обратно. Он спит нервно, будто видит постоянные сюрреалистичные кошмары, просыпается и чувствует, какими мокрыми стали волосы на затылке, потому что, когда несколько лет засыпаешь один, начинаешь забывать, что температура чужого тела равна температуре аномальной летней жары. И эта проблема не решается отдельным одеялом для каждого. Никита может с закрытыми глазами назвать прозвища каждого американского штата (Айдахо — штат-самоцвет, там добывают цеолиты, фосфат и серебро), но не может вспомнить, как это — быть в отношениях. От подушек пахнет лаком для волос, Макс спит, его дыхание спокойное и ровное, Никита долго-долго смотрит, как блеклое утреннее солнце подсвечивает его лицо.///
У Никиты проблемы с выражением эмоций, когда они целуются в первый раз, то оба мокрые настолько, что одежду можно выжимать, ноги у него дрожат от адреналина и от отшибающей мозги усталости. Он целует Макса в подступающем приступе паники, и это не тот флэшбек, который хочется перематывать несколько раз. Он целует его, сжимая ткань пиджака так, что белеют пальцы. Это даже не поцелуй — взбесившееся чувство стыда и страха. Когда Никите семнадцать, его волосы больше не вьются штопором, зато собственная кожа жмет, как плохо скроенный пиджак, который невозможно снять, в семнадцать он находит себя абсолютно влюбленным и проебавшимся, но влюбленность эту никуда не деть и никому не подарить.///
Как в порно у них, разумеется, не выходит. Ночь холодная, сырая и мерзкая, глаза у них почти закрываются от усталости. Макс целует-целует-целует, пытаясь мысленно найти часть тела, которую не тянуло бы от ноющей боли, но ниже шеи болит все, что может болеть, даже кончики пальцев. Никита лижет его живот, Никита забрасывает до неприличия длинные ноги ему на плечи, Никита кусается, царапается и ругается каждые пятнадцать секунд, Никита шепчет: «Максмаксмакс» и подставляет шею под нервные рваные поцелуи, целует сам, стонет так, будто репетировал это перед зеркалом несколько часов подряд. Макс думает, что, наверное, дальше только в Ад, целует еще раз и переворачивает Никиту на спину, на холодную часть постели. Дальше только в Ад — Никита сам тянется к нему, стонет ему в рот, поднимаясь на локтях.///
Они вылезают из постели в шесть, хотя проспали от силы часа полтора: солнца еще нет, город за окном темный, светится только тонкий слой снега, который выпал за ночь. Никита просит завтрак, кожа под глазами у него воспаленная и красная, Макс сует ему пачку чипсов. Никита ворчит что-то про верх романтичности, шуршит упаковкой, завернувшись в одеяло с головой. Макс встает, открывает окно, потому что дышать почти нечем, воздух в номере сухой и слишком жаркий, ложится обратно, положив голову Никите на колени. — Слезь, больно. — Потерпишь, — Макс зевает и закрывает глаза, спать хочется так сильно, что сводит скулы.///
Он досыпает на репетиции, благо, четверг. Макс кладет под спину подушку, Никита ложится на пол, устроившись на его коленях, пока Макс почти неосознанно гладит его по сухим и жестким от лака волосам. На них даже не обращают внимания, только Настя косится в их сторону и закатывает глаза.///
Они остаются в зале на ночь, погасив почти весь свет. Макс садится на пол, смотрит, как Никита двигается в темноте — светлая ткань его футболки ловит блики и свет из высоких окон. Он останавливается, когда Максу кажется, что прошло уже несколько часов, смотрит в его сторону и улыбается, когда Макс встает и подходит ближе. Это красиво, пиздец, как красиво, они оба уставшие до такой степени, что не могут нормально думать, но все равно остаются в зале, когда все уже уезжают отсыпаться. Они долго стоят молча, подойдя к друг другу вплотную, и Максу почему-то хочется сказать что-то вроде: «да, я знаю, я знаю-знаю-знаю», хотя Никита ничего ему не говорил. Макс думает — это плохая идея. Это плохая идея с самого начала, неудачный поворот, сломавшийся навигатор, когда ты ведешь по темным незнакомым трассам. Макс думает, что нужно было идти к психотерапевту, когда чувства внутри него еще не разрослись и не начали мутировать. Это плохая идея. Это, возможно, самая хуевая идея в его жизни. Темнота затекает ему под веки, когда свет окончательно гаснет. Никита подходит ближе, хотя ближе уже почти некуда — за спиной у Макса стена. Никита кладет голову ему на плечо, это неудобная поза, некомфортная для их разницы в росте, быстро затекают ноги и начинает болеть спина. Никита кладет голову ему на плечо и горячо дышит, опаляя кожу. Макс думает — это все плохая идея. Эта идея — полный пиздец, но, когда Никита тянется его целовать, он думает, что даже если пол под ними начнет проваливаться прямо в Ад, ему не будет жаль.