Это пройдёт

Я выдыхаю. Этот дурацкий миг длится почти что тысячу лет/мгновений. Если могу стоять за закрытой дверью, значит, что в силах всё это пережить. А пустота, что ныне живёт во мне, кровь, что теперь застыла навеки в венах — это пройдёт. Забудется постепенно, так, что не буду помнить, что было «до». Это пройдёт. И в тысячный раз молить, чтобы меня всё это не отпускало. Глупо и странно помнить всё от начала, если он смог однажды совсем забыть. Глупо писать дрожащей рукой слова, что в моём сердце бьются миллион столетий. И выводить дурацкие буквы эти, и не бояться помнить, нести и знать, и не бояться в будке стоять, что дом обогнала в любом из его понятий. И повторять, не в силах заплакать: «хватит», и выдыхать, хотя не нуждаюсь в том. И вытирать слезу со своей щеки, если она сумеет потечь по коже, ведь он искал (я тоже искала, тоже!), ведь тяжело без тёплой его руки, что пожимала руку в ответ мою. Друг без дурацких лиц, номерных табличек. Даже не друг, а что-то, что выше, чище, что называли, мелко дрожа, «гибрид», что-то чего боялись настолько, так, что разошлись по временной круговерти слухи о тех, кому дружба выше смерти, сказки о том, кто вряд ли сидит в кустах, песни о том, кто сможет и будет мстить, мифы о том, кто будет стоять в руинах высшей планеты целым и невредимым, чтобы разрушить всё это на куски. Если проблема кроется в голове, то я — её решение, как не ясно? Мы — не герои детской счастливой сказки. Я вот, смотри, уж стала почти никем, так что мне легче будет принять ту боль. Жаль, но писать мелочком — не жечь металлом где-то на коже. В воздухе подпись «Клара» тотчас померкнет, если он спросит «Кто?».