История одного примирения

Иван и сам не знал, почему его это так взбесило. Вроде бы, пора уже привыкнуть к тому печальному факту, что Гилберт его чувства ни в грош не ставит, но всё равно — на душе было невообразимо погано. И главное, поссорились из-за такой ерунды, сущего пустяка. Ну, напился Гил в дупель вместе со своими дружками. Ну позвонил ему посреди ночи, с просьбой забрать их развесёлое трио из полицейского участка и выплатить немаленький такой штраф… что тут такого-то? Подумаешь, всё то время, пока Ваня развозил по домам его друзей, Байльшмидт хорохорился и громко рассуждал заплетающимся языком о том, что в характере России он ненавидит больше всего. Это же Гилберт, он всегда чем-то недоволен и просто обожает сыпать гадостями направо и налево. К этому-то Ванька как раз давно привык, ещё в далёком детстве, семь веков назад, когда Тевтонский орден даже не поблагодарил его нормально за спасение от утопления. «Знать его больше не желаю!» Как он мог такое сказать?! Да как ему вообще могло прийти в голову подобное?.. Ведь это же Гил. Непутёвый, эгоцентричный, хамоватый, но такой родной и любимый. Мало того, что он сказал это Германии, отдавая тому на попечение бессознательное пьяное тело старшего брата, так он ещё и попросил передать это пруссу, когда тот проспится. Ух, гадство! Да когда же он научится думать, прежде чем что-то говорить?.. Ну да, разозлился он тогда на Гилберта очень сильно. Но на следующий день уже из себя выходил из-за беспокойства за него, хотя звонить всё же не стал — гордость не позволяла. Да и почему мириться всегда должен он? Ведь, если припомнить все разы, когда они с Байльшмидтом ругались, то оказывалось, что в подавляющем большинстве случаев вина-то как раз оказывалась за Гилбертом! Брагинский без промаха поразил три мишени подряд, целясь непосредственно в сердце. Дурацкая привычка — вымещать гнев посредством стрельбы. Благо, с ролью такого «успокоительного» вполне неплохо справлялся самый обычный тир, и на людей Иван пока не кидался. Ключевое слово пока — сейчас на месте каждой фигуры ему отчётливо виделся один конкретный, самовлюблённо-эгоистичный прусс с кроваво-красными глазами и волосами цвета только что выпавшего снега. Хотелось если и не пристрелить его, то придушить уж точно. Когда позади раздался шорох, Россия не раздумывая перевёл пистолет на незваного гостя. — Если ты пришёл сюда, чтобы промывать мне мозги — проваливай. Я сейчас не в лучшем настроении, Италия. Варгас невозмутимо подошёл к Ване, словно вовсе и не замечая направленного на него дула пистолета. У итальянца была важная цель, отступать от которой он не имел права, иначе ему ещё долго пришлось бы терпеть один крайне раздражающий фактор, поселившийся в доме Людвига. Поэтому отступать ему сейчас было ну никак нельзя. — Пожалуйста, забери Гилберта обратно! — в голосе Феличиано неожиданно даже для него самого проявились нотки мольбы. Иван удивлённо взглянул на него, но промолчал. — Ему очень плохо без тебя, он скучает. — Ты выбрал самые неудачные слова. Гил скучает? По мне? Да скорее на Марсе найдут разумную форму жизни, чем он скажет такое, — огрызнулся Брагинский, возвращаясь к стрельбе по мишеням. — Просто тебе не нравится, что в центре внимания Людвига сейчас не ты, а его старший брат. Это сильно уязвляет твоё самолюбие, не так ли? И вообще, не стой так близко. Если в тебя случайно срикошетит, Германия мне за это голову открутит и будет абсолютно прав. Италия скрестил руки на груди и плотно сжал губы, выказывая тем самым своё недовольство. В этот момент он невероятно напоминал обиженного ребёнка, который хотел добиться своего, но не мог. — И что, вы теперь никогда не помиритесь? Рука Ивана дрогнула, и он промахнулся на пару сантиметров, но сделал вид, что ничего не произошло. — Понятия не имею, — сквозь зубы процедил Россия, откладывая в сторону пистолет. Патроны в нём закончились, а перезаряжать его не было смысла — всё равно Италия уже отбил всю охоту упражняться в стрельбе. И чего он пристал? Ему больше всех надо, что ли?.. — Может, и не помиримся. Тебе-то что? Феличиано пожал плечами и как-то странно улыбнулся. Пожалуй, эта улыбка никак не могла означать ничего хорошего и доброго, отчего казалась совершенно неприемлемой для солнечного образа итальянца. — Я не хочу, чтобы вы обижались друг на друга. Ведь никогда не знаешь наперёд, что случится завтра. — Что? — тут же насторожился Иван, поворачиваясь к собеседнику. Угрожающая аура, которая распространялась вокруг него, была до ужаса пугающей, но Венециано всё же решил стоять до победного. И откуда только смелость взялась? — Однажды мне на голову упало ведро. Вот прямо с неба взяло и свалилось. А на днях я едва не угодил под машину, когда задумался о том, что лучше съесть на обед, — словно не замечая стремительно мрачнеющего Россию, принялся перечислять свои неудачи Варгас. Казалось, он отлично знает, куда нужно бить, чтобы заставить сердце Ивана оттаять. — Знаешь, твоя невезучесть — это только твои проблемы, — без единого намёка на дружелюбие оповестил его Брагинский, разворачиваясь и направляясь к выходу. Ему совершенно не нравились те мрачные образы, которые живое воображение услужливо вырисовывало в его голове, ставя на место неуклюжего итальянца взбалмошного Байльшмидта. Хотя, если подумать логически, маловероятно, что подобные злоключения могли бы произойти с Гилом. Всё-таки, он гораздо более серьёзный и самостоятельный, нежели этот странный Венециано.

***

Когда раздался стук в дверь, Германия сразу понял, кто и зачем пришёл. Если честно, он уже и сам собирался звонить Ивану, так как состояние брата его очень сильно волновало. Нет, Гилберт на первый взгляд был в полном порядке, никаких внешних проблем не наблюдалось: он не закатывал истерик, не ушёл в загул, как это обычно бывало с ним после ссор с Иваном, не напивался со своими друзьями до бессознательного состояния (впрочем, они и не предлагали. Их самих после того дня держали под строжайшим контролем. Причём, если Романо уже практически простил Испанию, то Англия Франциска даже на порог дома не пускал, по крайней мере, так говорил Феличиано, которому до всего было дело кроме тренировок и работы). Но как ни странно, именно такое подчёркнуто спокойное поведение брата и не нравилось Людвигу. Он совершенно не знал, чего можно ожидать от Гилберта после такого «затишья». Но прежде чем Германия успел отложить документы, в которых он разбирался уже около двух часов под скучающим взглядом Венециано, Италия сам подорвался с места с громким, бессовестно-радостным криком «я открою!». Как и ожидалось, на пороге стоял Иван. — Гилберт дома? — с напускной холодностью и безразличием спросил Россия, старательно не глядя на довольное лицо итальянца. — Наверху, — счастливая улыбка Феличиано сильно смутила Брагинского, но он не стал подавать вида. Всё-таки, не зря он с некой настороженностью реагировал на практически каждое действие и слово Италии — хоть он и казался милым и добрым, но манипулировать людьми умел, хоть и не всегда осознавал это сам. Когда Иван поднялся по лестнице, Феличиано проскользнул в кухню и, достав стакан, вернулся в гостиную. Под удивлённым взглядом Людвига он забрался на спинку дивана и, балансируя на одной ноге, приставил его к потолку. Германия лишь покачал головой, стараясь сдержать улыбку при виде сего странного механизма прослушки. — Слышно что-нибудь? — всё же не выдержал Германия, снова отрываясь от бумаг. — Кажется, ругаются, — недовольно ответил Венециано. Ему совершенно не хотелось бы, чтобы всё закончилось ничем. Если Россия сейчас уйдёт с пустыми руками, то не известно, когда ещё они помирятся. Внезапно наверху всё стихло. Любопытствующий итальянец потянулся вверх сильнее, стремясь расслышать хоть что-то, но когда раздался бесстыже-громкий стон Гилберта, оступился. От встречи с полом его спасли сильные руки Германии. — Осторожно, — невольно улыбаясь, произнёс Людвиг, крепче обнимая уже не пытавшегося забраться обратно итальянца. — Что там у них?.. — Мирятся, — отчаянно краснея сообщил Венециано, устраиваясь поудобней на коленях Людвига. Снова подслушивать чужой разговор не было никакого желания, так как там, судя по уже услышанным звукам, стремительно повышался рейтинг. Итальянец потянулся к журнальному столику, чтобы поставить стакан, но едва не выронил его, когда сверху послышались отборные маты на немецком и русском языке, выкрикиваемые Байльшмидтом, и сопровождающий это счастливый смех русского. Виновники балагана не заставили себя долго ждать. Буквально через полминуты Брагинский заглянул в гостиную, чтобы попрощаться. Через плечо у него был перекинут матерящийся Гилберт. — Извините за беспокойство, мы уходим. До свидания! — широкая улыбка России была на удивление искренней. — Хоть возьми нормально, Dummkopf… — огрызнулся напоследок Гилберт, после чего подозрительно затих. Когда Россия выполнил его просьбу, взяв на руки, оказалось, что прусс сильно покраснел. — Запад… ты это… в ближайший месяц можешь точно не ждать… пока, Италия. Когда за помирившейся парочкой захлопнулась дверь, Людвиг смог облегчённо выдохнуть. Наконец-то спокойствие. Может быть, ему даже удастся завершить разбор документов уже сегодня. — Чем займёмся? — вторгся в его мысли голос Феличиано. Похоже, с документами придётся подождать. — А чем ты хочешь заняться? — Ну… я мог бы приготовить нам ужин. А ещё, мы могли бы посмотреть какой-нибудь фильм. Или… — итальянец обвил руками шею Германии, на что немец ответил одобрительным поцелуем. Определённо «или».