Лимит правды

      Бельфегор методично щёлкал кнопками клавиатуры, ударяя по ним сильнее, чем надо, печатая очередной заданный доклад им на этой неделе. В остальном — пустая тишина, и едва различимые сонные выдохи Хару, что кошкой растянулась на кровати за спиной. В голове — очередная снежная песня, и мыслей по делу — полный н о л ь.       Он обернулся на девушку, — только светлая макушка из кокона забавно торчит. Выгорела знатно в солнечной Италии, пока была там на каникулах с семьей. Странная. Похожа на брошенного зайца на детской площадке, с оторванным глазом-пуговицей и залатанной лапой. Такому зайцу всегда хотелось найти тёплый дом и приют, но ещё больше — просто пожалеть и пройти мимо.       Девушка беспокойно зашевелилась, и кончик одеяла свесился с кровати. Бельфегор вспомнил, как Миура говорила, что ненавидит оставаться одна с давних пор, когда её в какой-то миг что-то сломало. Призраки прошлого, видения, маячившие перед ней в кошмарах, с которыми она вскакивала ночью с кровати, а после — долго курила на балконе, босая, в одном лишь негармонирующем между собой нижним белье.       — Это было много лет назад, что теперь мне это напоминает дурной сон. Реалистичный дурной сон, — уверенно говорила Хару, но почему-то Бельфегор всегда знал, о чём идёт речь. Больше он не спрашивал, да и она не продолжала, позволяя Каваллини с отвращением отнять очередную зажжённую сигарету.       — Ты же бросила.       — А я и бросила. До следующего кошмара, — пожимала плечами Хару, возвращаясь в свой тёплый кокон. — С тобой их меньше. Пройдёт однажды.       Бельфегор задумчиво хмыкал, словно не доверяя ни единому слову, — она всегда сделает всё наоборот, — и ничего не говорил, хотя знал, что он — некая часть из её реалистичных кошмаров. И Миура сама это знала. А может притворялась или действительно забыла. Врала? Вот только кому?       Их жизнь была полна совместных недомолвок и пустых молчаний, висящих знаком вопроса. Но делить жизнь напополам было спокойнее — ты всегда знаешь, что вторую половину постели согреет за тебя кто-то другой. Кто-то другой сядет напротив за обеденным столом и молча разделит завтрак, обед и вероятно — ужин. Кто-то украдкой вытащит один наушник и будет напополам слушать те же песни в автобусе с утра. Кто-то приятно упадёт на твоё плечо, а после — позволит воспользоваться своим.       Но сейчас она спала и напополам делила с ним эту тишину. Так было спокойнее, ведь Бельфегору было это так же необходимо, как и Миуре. Она не спрашивала, а он не говорил — примерно с того же времени, что и Хару, он боится оставаться один. Что-то сломало его однажды, замкнуло провода. Он видел призраков прошлого, реальных, порой — в углу своей комнаты или в кафетерии за обедом; частые переезды возили этих призраков с собой, через месяц, неделю, через день — они оказывались рядом. Иногда Бельфегор сам приезжал к этим призракам, улыбаясь дружелюбно, будто ничего не происходит.       Хару же не приходила, она просто нашлась однажды, удивив Бельфегора. Просто однажды они столкнулись глаза в глаза в Токийском университете — и разошлись; Хару не вспомнила, а Бельфегор не стал уточнять. Но тем не менее, Хару — ж и в о й маячок того прошлого, его ловец снов, отгоняющий духов из угла комнаты.       Они лечили друг друга, не обращаясь за помощью ни к кому — и так хорошо. Тёплая постель и еда на двоих — это не так уж и мало для одного человека.       Бельфегор поднялся со своего места и тихо придвинулся к умиротворенной Хару. Она действительно крепко спала, но только в присутствии него. Если он выйдет за порог и тут же вернётся, то увидит, как Миура растерянно хлопает ресницами уже сидя на кровати. Губы будут раскрыты, словно в попытке позвать кого-то на помощь, а пальцы — сильно сжимать край одеяла.       — Всё хорошо, Хару, я посижу рядом, — говорит в таких случаях Бельфегор и садится на коленях перед ней, как сейчас.       — Всё хорошо, Хару, я посижу рядом, — говорит он уже шёпотом, приглаживая ладонью её светлую макушку.       Время утекало как песок, — они сочились сквозь пальцы; время испарялось как вода, — не оставалось н и ч е г о после.       Кошмары Хару стали приходить всё чаще и сильнее.

***

      — Тебя кто-то ищет, — потревожил Бельфегора утренний звонок Базиля. Каваллини пытался быть удивленным — но не вышло.       Он посмотрел на часы — привычно на них красовалась цифра 13:21.       — Кто?       — В этот раз… я не знаю. У меня подозрение, что кто-то из н а ш и х, Бельфегор, — слишком явные следы и знакомый почерк. Этот человек перемещается по твоему пути, но самое интересное — нам ни разу не повстречались ни похожие друг на друга имена и ни знакомой внешности.       — Иллюзионист, — кивнул сам себе Бельфегор.       — Будь осторожнее, — попросил Базиль, словно в ответе Каваллини было спасение человечества.       — А это имеет смысл сейчас, Базиль? — поинтересовался Бельфегор со смешком и положил трубку. — Ты даже не помнишь ничего, а принимаешь данные тебе инструкции за аксиому.       Бельфегор снова глянул на часы.       Оставалось примерно сто шестьдесят семь часов.       — Будем сеять пшеницу и ждать конца света? — задумчиво проговорил он, наливая ещё одну чашку кофе для себя.       — Бел, кто-то звонил? — поинтересовалась заглянувшая на кухню мельком Хару, принюхивающаяся к соблазнительному аромату кофе.       — Нет, ошиблись, — широко улыбнулся ей Бельфегор. — Кофе?       — Да, пожалуй.

***

      Новый живой маячок встретил его совсем неожиданно, — просто на улице кто-то неожиданно м я г к о потянул его за рукав. Мягко, будто заблудший ребёнок. Холодок пробежался по позвонкам — ещё никому не удавалось подойти вот так, незаметно, дотронуться легко, не боясь приставленного ножа к собственному горлу.       «Теряешь хватку, ще-ще?» — прошептал противный голосок одного из призраков.       Бельфегор обернулся и увидел Хром, и тяжелый гонг прозвучал в его воображении, — оставалось уже сто тридцать шесть часов и сколько-то там утекающих минут.       — Я искала тебя.       — Слишком небрежно.       — Я знаю. Это была подсказка.       — Как скажешь.       Они двинулись по улице, вроде бы и рядом друг с другом, но молча, как будто два прохожих, ритм которых неожиданно совпал, нога в ногу, шаг за шагом. Каждый раздумывал о своем, и казалось, забыл о спутнике сбоку. Но они сошлись лишь только в одном — оказалось приятным увидеть чужие глаза, в сетчатке глаза которых отпечаталось всё. То, что хотелось з а б ы т ь. Тех, кого хотелось у б и т ь.       — Как поживает М.М.?       — Как поживает Хару? — одновременно спросили оба, и даже поморщились, когда поняли, что снова сделали это.       — Она снова отрывается за десять жизней сразу. Неделю назад это стало невыносимо. Она же не помнит. Так откуда у неё это — «мы живём всего один раз и недолго, Наги»?       — Хару снова живёт в своих кошмарах. Вчера ей снилась М.М. Снова. Когда мы только встретились — я смог вырвать её оттуда. Так почему же снова? П о ч е м у снова М.М.?       — Что она делала? — скосила глаза вбок Хром.       — Душила её. В пятьдесят седьмой раз.       — Она далеко на этот раз, не доберется, — успокоила его Хром, резко затормозив посреди дороги. — Иногда Хару ей тоже снится… А остальные?..       — Я не видел, но знаю, что Киоко с Ямамото где-то в Японии вместе. Кто ещё помнит?       — Только мы. Иллюзии не действуют на тебя, как бы я не старалась. И Тсунаеши.       — Ты часто оставляешь нас одних и реальность вместе, да? Тсунаеши? — удивился он от такого странного обращения Хром.       — Мы женаты. Шестьдесят третий раз. Примерно полгода назад, — на безымянном пальце сверкнуло тонким серебром обручальное кольцо. — Не хотела золота в этот раз. Смысл? Он пытался придумать выход, но не смог. Он не готов умирать, но уже мысленно умер ещё раз. Снова. И о п я т ь.       — Поздравляю, — сам он ни за что бы ни сделал этого — боялся. — Не надо было уничтожать кольца. Пусть думает о том, где он сможет достать такие же. Или эти же. Ты ведь понимаешь, о чем я? Временной парадокс. Я устал болтаться во временной петле, Хром. Передай ему, что следующий раз будет последним. Последний мир. Или наша последняя смерть, или…       — Он подумает над этим, я передам ему, — кивнула Хром. Бельфегор присмотрелся — посеревшее, осунувшееся лицо,— ей тоже тяжело давалось это.       Бельфегор посчитал, сколько раз они видели свою собственную смерть. Триста девять раз? И сколько смертей своих друзей? В два раза больше своего он успевал увидеть смерть Хару на своих руках, и раза в три — смертей остальных. Хватит на всю жизнь. У Хром — примерно так же. У Савады — это сложить жизни Хром и Бельфегора и умножить ещё на два, потому что всегда умирал последним.       — Он видел их все. Понимаешь, да? — со слезами сказала Хром. — Невозможно не сломаться, верно?       — У нас есть шанс. Надо просто подумать. Ты приехала, потому что тебе страшно? Не привыкла ещё?       — Каждый раз по-другому. По-новому. Каждый раз другие глаза надо мной, — Хром посмотрела на него — взгляд стальной, как у Савады. Обречённый и потухший — как у Бельфегора. Отчаявшийся — как у Хару после кошмаров, в которых она тонет. — Иногда мне кажется, что это большой затянувшийся с о н. Почему на тебя не действуют иллюзии?       — Видимо, я просто не хочу спать спокойно и ждать смерти. Зайдешь на чашку кофе? — спросил он, заметив, что уже недалеко осталось до дома.       — Нет, спасибо, я пойду. Мне стало лучше. Теперь готова уже я.       — Найдите кольца. Найдите тех, кто принесёт кольца. И оставь всем остальным память. Ту, десятилетнюю память. Верните на место, и мы запустим машину времени, как она есть.       Хром на автомате кивнула, и стремительно развернулась, словно хотела сбежать.       — Берегите себя, — бросила она через плечо, но Бельфегор услышал в этих словах тоскливую истинность.       — Да, и вы тоже, — ответил Бельфегор.       У него оставалось сто тридцать четыре часа, прежде чем этот мир снова рухнет.       — Как хочется спать.       — Бел! А кто это был? Твоя знакомая? — Хару снова выскочила, казалось бы, из ниоткуда, как голубь из рукава фокусника.       — Да, учились как-то вместе, — неопределенно бросил Бельфегор, приврав на автомате.       — Ты что-то недоговариваешь, — впервые проявила недоверчивость Хару, долго присматриваясь к удаляющейся фигуре Хром. — Она мне кажется… з н а к о м о й. Словно я видела её во снах три тысячи раз.       — Знаешь, — Бельфегор притянул Хару за плечи и легонько тряхнул. — Помни, у всего есть свой лимит. Лимит кофе в банке. Лимит солнечного света днём. Лимит воздуха на этой планете. Лимит ж и з н и человека. Лимит правды. Не верь своим глазам и воспоминаниям. Не верь своим снам, — они все лгут и обманывают. Верь только себе, Хару, хорошо?       Глаза Миуры наполнялись слезами, и на миг показалось, что на неё разом обрушились воспоминания тысячи и тысячи миров. Но она не вспомнила, но где-то почувствовала что-то странное. Тонкую ниточку, в которой был ответ на её главный вопрос на протяжении стольких лет. Где было объяснение всем ночным кошмарам: в которых М.М. — убивала её, в которых она видела кровь на руках, в которых она срывалась в вечный праздник юности. Веселилась до потери пульса, стараясь прожить эту жизнь так, чтобы хватило с п о л н а, училась до потери пульса, стараясь выбиться вверх. Старалась стать знаменитой и попасть на экраны.       Но всегда этого было так неожиданно мало и обрывалось на самом главном. Хару не помнила, но её внутренние часы всё равно знали, когда они снова остановятся. Хару срывалась в истерики, потому что чувствовала что-то.       — Это ведь и есть та самая правда?       — Да.       — Я постараюсь держаться, Бельфегор.