Сходится

У Йена веснушки даже на спине, Микки отлично их помнит, все до единой. Микки думает, что это, блядь, просто нечестно, что у Йена Галлагера веснушки между лопатками - россыпь у правой и у левой несколько мелких точек - а Микки не может заново их пересчитать. У Йена очень теплая кожа, совсем белая, он чувствительный, как девчонка, и боится щекотки; у Микки сводит в животе и зудят кончики пальцев, так ему хочется зарыться носом в колкий загривок и услышать, как сбивается у Йена дыхание. Микки думает, что хорошо бы запретить воспоминания: пусть их отбирают у входа вместе с другими личными вещами и достоинством. Микки думает, что дрался бы за свои до кровавых чертей и седативных препаратов. Дома у него была хотя бы мятая фотка, спрятанная между листами, но Микки всё равно видит Йена, как только закрывает глаза. До последней блядской детали. Лёжа на верхней койке, Микки считает дни и свои шансы на условно-досрочное, сжимает зубы и ведёт. Себя. Хорошо. Терпит, когда ублюдки из надзирателей назначают его на самую дрянную работу, и делает её с таким рвением, с которым никогда не впахивал и не собирался. Микки терпит, когда кончаются деньги на сигареты, и приходится считать каждый окурок, чтобы не соглашаться на сомнительные сделки за злосчастную пачку. Терпит, когда до него доёбываются в камере и в столовой, даже когда бьют - жёстко, навалившись вчетвером в душе, и Микки в душе не ебёт, за что, но на допросе говорит, что никого не узнал и претензий, блядь, не имеет. Следующим утром в колонии ходит затравленный громкий шёпот, что Микки Милкович пизданулся мозгами. Микки сплёвывает в раковину кровь с разбитых губ и пашет ещё усерднее, аж самому тошно, но въебывает так, что к окончанию смены у него темно в глазах и натурально трясутся руки. Микки счастлив бы спать в черноте без ебучих снов, но под веками всё равно видит Йена - только не может вспомнить, сколько веснушек у Галлагера на кончике носа, всегда же помнил, блядь, и как вымело. Микки встаёт утром с койки, словно ни минуты не спал, и ледяной водой смывает с себя липкий привкус отчаяния. Его ломает от одной мысли о ржавых ресницах и наглых глазах, Йен всегда улыбается сразу весь, от взгляда до разворота широких плеч, и Микки хочется орать и скрести ёбаные стены ногтями. Вместо этого он берёт себя в руки и просит двойную смену, и драит полы до самой ночи, а потом ложится в койку и пальцем под одеялом выводит на руке от сгиба локтя до запястья имя Йена, сжимает зубы и беззвучно воет, зажав себе рот. Микки обменивает чужие смены на деньги, две недели въебывает за двоих и на одну ночь выменивает с рук татуировочную машинку и початую пачку сигарет. Микки жадно курит одну за одной, закрывшись в кабинке в пустом и тёмном толчке, и расстегивает рубашку. Его выпускают по досрочке на пять месяцев раньше. Йен приезжает за ним на убитой потрёпанной тачке, и она надсадно скрипит, пока они трахаются на заднем сидении. Микки думал, что справится, но хуй там, его кроет так, что не зажимай Галлагер ему рот - орал бы на всю округу под ним, извиваясь на члене, и так ободрал всю глотку беззвучным воем, дорвавшись до Йена, и как только хватило ума отъехать подальше, хер знает. Микки кончает в долгой мучительной судороге, тяжело дышит, смаргивая пот, и Йен целует его, целует, трахая языком в рот, скатываясь в мучительно нежную ласку. Пиздец, ради которого стоило пройти через ад. Они сидят на капоте и курят одну сигарету на двоих, когда Йен вдруг тянется к Микки и оттягивает ворот его растянутой футболки. Микки упорно смотрит в сторону и чувствует, как кровь приливает к щекам. - "Галлагер" пишется с двумя "л", - зачем-то говорит Йен с таким видом, словно что умное сказал, а не херню сморозил. - Да хуй там, - бормочет Микки и за руку тащит его на себя. Йен смотрит непонятно и улыбается, сука, так счастливо, что Микки хочется сдохнуть от его ебучей ослепительной красоты. Имя под футболкой жжёт кожу, и Микки торопливо стаскивает футболку. Йен целует его и трахает, разложив на капоте, кончает, вжимая переплетённые пальцы в ещё тёплый металл, и отсасывает Микки так, что у того башню нахуй срывает от кайфа и поджимаются, блядь, пальцы на ногах. Ночью в постели Галлагера Микки вслепую считает его веснушки и засыпает, ткнувшись носом ему в загривок. У него сходится. Всё - до последней рыжей точки.