nunquam ave atque vale

Алоиз Пендергаст не оплакивал смерть брата своего Диогена. Это было бы… неправильно по ряду веских причин. Огненное дыхание Стромболи пробрало его насквозь, выжгло и высушило так, что Алоизу до сих пор иногда чудится внутри лёгкий пепел. Пепел тоже неправильный, ведь тела, разумеется, даже не искали. Его родители и друзья, Энох Ленг, тётушка Корнелия, Хелен, Альбан — все они, многие — не в свой срок, но окончательно и несомненно умерли и упокоились с миром. Обратившись внутрь себя, Алоиз может «воскресить» их всех — воссоздать с удивительной точностью, у него отличная память… Но и только: воспоминания остаются воспоминаниями, завершёнными и совершенными. Диоген единственный — нечто большее, чем память. Всякий раз — как разрытая могила, как чудесный ларец, как свежая рана — Алоизу открывается новая часть… себя. Предполагать иное было бы безумием, а он пока достаточно вменяем. Достаточно, чтобы не испытывать иллюзий. В глубине рассудка и души Алоиз надеется, достаточно, чтобы быть осторожным с этими открытиями. Недостаточно, чтобы остановиться. Диоген — его бездна, его собственная бесконечность, его тёмное зеркало, на виду сокрытая тайна. От пепла першит в горле, выворачивается наизнанку волшебное зеркало, дверь в сердце открывается снова и снова. Он целует Констанцию и знает — знает, что брат никогда не касался её так — и поспешно отступает, потому что впервые не удержался и наяву, во плоти почти почувствовал… Впервые? Алоиз собирает осколки — аккуратно, не порезавшись ни разу, и это тоже неправильно. Драгоценное вино он допивает один, смывает едва уловимый привкус гари. Издевательски идеально взломанный замок лежит у него в ладони, безобидный, опасный — осколок истории, которую он слишком старательно отрицал. Алоиз не помнит — ни развалин, ни подземного лабиринта, ни этого замка, — но не может, положа руку на сердце, утверждать, что никогда прежде не бывал здесь. Он предупреждает Констанцию об опасности: есть вероятность, что он всё ещё в здравом уме и Диоген снова вернулся от дверей ада. Он не говорит и даже не думает «надежда». В океане воды и соли хватит на целую вечность невыплаканных слёз.