Так наступает на горло зима

Если бы он знал, что последует за этим вечером, то ни за что не перешагнул бы порог квартиры. Не принял бы приглашение Криса, не провёл бы в его доме время до самой ночи — а если и согласился бы, то остался бы там до утра, нарочно прикрывшись декабрьским холодом и усталостью. Сотня «если бы» сдавливает грудную клетку и отбивает в висках рваный ритм. Блеск слепящих автомобильных фар режет глаза, и под прикрытыми веками мерцают пляшущие огни. Это всего один вечер — такой же, как все остальные, и он царапает щёки колючим декабрьским ветром, кружит выцветшей снежной пылью под охровыми пятнами фонарей. Диппер достаёт смятую пачку сигарет и шарит по карманам замёрзшими пальцами. Ругнувшись сквозь зубы, он понимает, что оставил зажигалку в квартире Криса. Досадно, но возвращаться за ней не хочется. Морозный воздух студёно колет горло каждым вдохом, и Диппер, сжимая сигарету, неуверенно оглядывается по сторонам. Его внимание привлекает человек, стоящий совсем недалеко — метрах в пятидесяти, прислонившись спиной к фонарному столбу и пряча руки в карманах. Он высок, хотя сутулится в своей застывшей позе; длинное пальто ему велико, а светлые волосы сплошь припорошены снегом. Мужчина, наверное, ждёт кого-то, и Дипперу неловко его отвлекать, но он всё-таки подходит ближе: жуть как хочется курить, а пешком до его дома не меньше двадцати минут, и навряд ли он встретит на этих безлюдных улицах кого-нибудь ещё. В конце концов, это всего одна маловажная просьба. Почему бы не попытаться? — Прошу прощения, — говорит Диппер, растянув губы тонкой и немного нервной улыбкой, — у вас не найдётся зажигалки? В ответ — изломанная, смазанная фоновыми уличными шумами тишина. Где-то вдали, на периферии квартала, можно различить пьяную ругань и автомобильные гудки. Ветер, свистя и воя в углах, вылизывает щербатые стены и тротуар, стачивая осколки асфальта, как море стачивает языками волн острые бутылочные стёкла. Незнакомец, не шевельнувшись, молчит. Холод жжёт открытую шею касаниями десятка ледяных рук. Диппер ёжится, дует на окоченевшие пальцы. Ждёт. Почти минуту спустя — смущённый и в любой момент готовый извиниться и уйти, Пайнс скрупулёзно отсчитывает секунды — незнакомец вскидывает голову. Смотрит прямо на Диппера. Его лицо, до этого утопающее в тени, сейчас заливают рыжие электрические блики, из-за чего он кажется каким-то совсем… неправильным? Неживым. Ненастоящим и, наверное, даже жутким: мужчина расплывается в улыбке — это чувство усиливается и подкатывает к горлу тошнотворным горячим комом. Только тогда, зацепив отразившийся в карих глазах испуг, блондин удивлённо хмыкает: — Сам подошёл? Надо же, — и шарит рукой во внутреннем кармане пальто. Жуткий леденящий эффект от первого взгляда на него рассеивается, стоит его лицу слегка оживиться. Исчезает налёт ирреальности. Обыденность этого момента — сигарета, зажатая в зубах, и мужчина, склонившийся к ней, чтобы подпалить кончик тлеющей охрой, — странным образом помогает прийти в себя. Ну, и чего он так испугался? Был бы повод. — Спасибо, — говорит Диппер, выдохнув терпкий дым и легко улыбнувшись, — выручил. Мужчина — высеченный из камня, худой, острый — улыбается в ответ так широко и весело, что Диппер невольно вспоминает самые жуткие городские легенды. Те, в которых монстры, прикидывающиеся людьми, скитаются по ночным улицам и вылавливают среди редких прохожих несчастных, имеющих неосторожность нарушить самые главные правила. Не заговаривай с незнакомцами. Не смотри в глаза, не отвечай на улыбку. Не позволяй коснуться себя. — Значит, боишься меня, — фыркает блондин и снова прячет руки в карманах своего мешковатого пальто. — В самом деле? Он что, сказал это вслух? Впору попрощаться и повернуться спиной, но Диппер, не обращая внимания на то, как ветер морозно лижет шею и щёки, курит, молча глядя на своего знакомого незнакомца, и сам не знает, какого чёрта всё ещё стоит с ним рядом. — Я не боюсь, — упрямо говорит он. — Ты курить будешь? Тот безразлично пожимает плечами. Диппер протягивает ему сигарету — последнюю из пачки, но мужчина, ухмыльнувшись, игнорирует его великодушный жест. Он ловко выхватывает другую, уже зажжённую, у Пайнса из рук. Осклабившись, опускает перепачканные апельсиновым светом ресницы. Его пальцы при этом касаются рук Диппера, и тот удивлённо кривит рот. Прикосновение пышет жаром. Улыбка — острая, хищная — вымораживает внутренности льдистым узлом. Игра на контрасте. Он должен уйти. Должен. Затяжка — выдох — он забирает сигарету обратно и едва ли осознанно касается фильтра кончиком языка. Сизый табачный дым в воздухе словно бы смягчает резкие черты. Совсем ненадолго, но этого достаточно, чтобы позволить себе залюбоваться. Незнакомец, несмотря на броскую привлекательность, не красив — кажется, будто скульптор стремился придать его лицу идеальность черт, но смог создать лишь жуткую гротескную пародию на настоящую красоту. И чёрта с два разберёшь, какого цвета его глаза. Под светом фонарей кажутся янтарными. Слишком живыми и яркими на хищно вылепленном лице. — Меня зовут Билл, — представляется блондин и даже отвешивает ему церемонный поклон. — Позволишь проводить тебя до дома? Он не спрашивает имени Диппера — тот и не хочет его называть. Вместо этого Пайнс лихорадочно облизывает губы и вдруг, неожиданно для себя самого, кивает. Зачем? — да дьявол его разберёт. Ладонь в ладони обжигает огнём, струящимся между пальцами. Сигарета в тонких губах тлеет почти до фильтра; Билл тушит её о фонарный столб и роняет смятый окурок в снег — даром что мусорный бак стоит всего в нескольких шагах у стены. Ветер продолжает кусаться — вгрызается, облаивает и бешеным противоречием ластится в ногах. Они отходят от фонаря, и темнота заливает их лица, накрывает скользящей прохладой, прячет. Теперь Диппер видит только голодный, больной до одури оскал и блеск ярких глаз. Он не ошибся: в глазах у Билла — тёплая янтарная смола. Диппер сам не замечает, как увязает в ней — как насекомое, застывшее в капле, душно пахнущей лесом. Он с трудом заставляет себя отвернуться, и лишь в тот момент, когда ему удаётся отвести взгляд, Билл произносит — весело и нараспев: — Карманный хаос, — он вытягивает свободную ладонь и ловит на неё слипшиеся снежные хлопья, которые тут же становятся талой искрой, едва мерцающей в темноте. — Центр — здесь, а границ не отыскать. Он поворачивается к Дипперу и смотрит — на этот раз без улыбки. — У тебя в глазах звёзды, малой, ты в курсе? Двадцать минут до дома в быстром ритме шагов сокращают время, скручивая его в тугую спираль. Спираль тяжело и горячо пульсирует внизу живота. Диппер сегодня не пил спиртного — но ему кажется, будто он смертельно пьян. Как еще объяснить, почему он идёт под руку с этим незнакомым, неправильным, ненастоящим человеком, у которого под кожей — огонь, в глазах — золотая смола, а в улыбке сквозит ледяное, больное, цепкое? Он не одурманен — потерян. Как зверь, завороженный языками пламени, послушно шагает вперёд. Цепляется за чужую ладонь и не задаёт лишних вопросов. Диппер приводит Билла к своему дому и опасливо замирает у двери — не захочет ли тот пройти следом? Билл смеётся, точно прочитав его мысли. Смех, тихий и хриплый, отдаётся продирающим до костей холодом, и Диппер хмурится, смотрит, кусая губы, исподлобья. Когда Билл, ухмыльнувшись, вдруг поворачивается к нему и протягивает руки, Диппер усилием воли заставляет себя не отшатнуться в сторону. Что-то внутри наливается тяжестью, прогорклой и угнетающей. Затапливает мысли свинцом. Билл опускает руки ему на горло и легко, едва ощутимо, сдавливает. Должно быть страшно. Должно быть. В теории. Диппер задерживает дыхание, и спираль у него внутри сжимается до предела. Тёплые губы касаются виска. Быстрый и сбивчивый шёпот усмиряет тоскливый вой наступающей вьюги — растапливает, словно пляшущим всполохом на конце зажигалки. — А ты мне нравишься, знаешь. Настолько, что я бы вручил тебе бесконечность, — говорит Билл, — только ты пока не готов её принять. Маленький досадный нюанс. Но мы справимся. Сломаем тебя, если будет нужно, раздробим, сожжём и заново соберём по кусочкам. Придётся забрать твоё время — и заменить своим. Честный обмен. Без вранья. Почти. Его руки, горячие, пышут нечеловеческим жаром, и тепло с шеи расходится по всему телу согревающей уютной волной. — Я давно тебя ждал, — доверительно шепчет Дипперу на ухо. Подушечками пальцев мягко скользит с шеи на замёрзшие щёки. Ветер, яростно оцарапав неуверенный излом рта, стихает. Диппер вдруг понимает, что больше не чувствует холода. И тогда Билл прячет его улыбку в ладонях, и снова — глухо, безумно, исступленно — смеётся в ответ.