Конца не существует

      Гарри ворвался в мою жизнь быстро. Стремительно. Будто ураган налетел на маленький домик и разрушил его. Так и этот парень разрушил меня. Морально и физически. Сначала он оторвал меня от земли, поднял так высоко, что кружилась голова, что перед глазами парили облака такие белые и мягкие, что хотелось оставаться на них, паря и мечтая.       Гарри принес в мою жизнь звук. Он был громким. Слишком громким. Ранним утром он мог пойти в душ и петь там до той поры, пока голос не сядет, не охрипнет. Тогда он заставлял меня быть громким. Нежные поцелуи, переходящие в борьбу. Легкие касания рук по голой коже, переходящие в войну. Чистое дыхание, сбивавшееся от наслаждения. Жар по всему телу, дрожь, эмоции. Гарри заставлял меня чувствовать себя хорошо. Я был счастлив. Но никто не отменял того, что я-мудак.       Я тянул Гарри вниз. Мои бесконечные походы по клубам, алкоголь, наркотики, все это убивало меня не столько физически, сколько убивало Гарри морально. Я приходил домой под утро, с расширенными зрачками, красными глазами и пьяной ухмылкой. Я находил парня заплаканным, свернувшимся в кресле маленьким комочком, замерзшим, нервно сжимающим в руках краешек футболки. Но я не будил его, не укрывал, не переносил на кровать. Я просто уходил от него. В другую комнату, в любое другое место, в другой мир, от которого меня пытался увести Гарри, от которого я не мог отказаться. Крик. Очень громкие крики наполняли нашу квартиру в последнее время. Гарри стал очень громким. Он постоянно недоволен. Ему ничего не нравится. Я устал, поэтому не слушаю его, просто ухожу на балкон и закуриваю сигарету. Мне холодно, но я не вернусь в квартиру. Запираю балкон, чтобы Он не смог зайти. Чтобы Он не приносил еще больше раздражения. Чтобы не вызывал жалость своими слезами. Чтобы не заставлял сердце трепетать, сжиматься от любви. Чтобы не заставлять себя затыкаться каждый раз, когда мозг решится все рассказать.       Гарри уходил из моей жизни очень медленно. Тягуче. У меня было ощущение, что он воткнул в мое сердце кинжал, а теперь вынимает его, прокручивая снова и снова. Вот уже острие готово выйти из кровоточащей раны, но почему-то еще сильнее заходит, достигает сердца, проткнув его насквозь. Разрывает грудную клетку, будто на клинке вырастают самые острые шипы розы, царапая плоть, вгрызаясь нежными, но такими жестокими лепестками в кожу. Гарри уходил тихо. Я даже не мог кричать от боли, не мог петь, не мог издавать ни звука. Было слишком тихо. Я не узнавал нашу квартиру: все будто застыло. Нет мелодии, что согреет меня, нет той мелодии, которая дарила эмоции и радость. Только единственный звук, сквозь несколько прошедших недель, разрывает пустующую тишину комнаты: - Алло, мам… Да, это я. Думаю, что уже пора. Я буду в больнице к семи вечера. Только не плачь, ладно? Я знаю, что слишком рано, но так же знаю, что завтра будет слишком поздно. Приходи и приведи девочек, я хочу нормально попрощаться. Деньги, которые ты мне пересылала, я не тратил, они пригодятся для похорон… Мам, не плачь, ну же… Они в тумбочке, я оставлю в квартире записку. Пока, мам, увидимся вечером, да? Знаю, что сам все испортил. Знаю, что сделал больно не только семье, но и любимому мальчику. Но лучше пусть он думает, что я отвратительный и грубый мудак, который неуважительно относится к другим. Не хочу, чтобы он считал меня парнем, который оказался слабым, который не верил в избавление, в выздоровление.       Открываю шкаф, чтобы достать вещи и буквально падаю. Гарри. Ужасная розовая рубашка Гарри висит на вешалке одиноко. Тоскливо. Она будто светится среди моей мрачной одежды. Медленно снимаю ее с вешалки, мягкая ткань практически разрезает руки, обжигает их, заставляет пальцы неметь и дрожать. Секунда. Чувствую, что лежу на полу, прижимаю вещь к груди, кричу настолько, что голос срывается. Даже вещи Гарри громкие, они наполнены энергией. По щекам текут горячие слезы. Они выжигают мою кожу, заставляют чувствовать. Заставляют меня становиться эмоциональным. Прошибают стену, которую я так старательно возводил. Три часа. Три часа бесполезного лежания на холодном полу. Трясущиеся руки, сжимающие ткань, словно виня ее во всех смертных грехах. Один потерянный и заплаканный маленький мальчик, который давно все для себя решил. Я медленно встаю и тянусь к тумбочке. Нахожу аккуратно сложенный бумажный лист и ручку. В самом конце дописываю неровным и плачущим почерком: Похороните меня в рубашке. В идиотской розовой рубашке с белыми пятнами. Плевать на то, как глупо это будет выглядеть. Это все, чего я прошу от вас. Все, чего я хочу. Решительно отрываюсь от помятой и местами промокшей вещи. Аккуратно складываю ее, кладу на ровно заправленную холодную кровать, на которой я не спал с того момента, как вынудил Гарри уйти. Сверху кладу свое предсмертное послание.       Шесть часов вечера. Я собираюсь в больницу. Запираю дверь и выхожу на улицу. Холодный воздух бьет прямо в сердце, но я стойко держусь. Я знаю, что оно не даст затушить ветру огонь в моей груди. Я знаю о том, что моя смерть не будет тихой. Я не хочу этого. Пусть для незнающих людей она таковой окажется, но не для меня. Я буду в рубашке Гарри. Абсолютно глупой и бессмысленной рубашке, с принтом Микки Мауса. Я буду лежать в чертовом гробу, но буду ярким, не потухнувшим. Я буду настолько громким, насколько смогу. Я буду эмоциональным настолько, насколько может быть эмоциональным мертвый человек. Я буду любить Гарри всегда. Я буду. Буду