Без логики

Логичней всего ей было бы погибнуть. Тихо, без лишней драмы, без чьих-либо слез и сожалений, не беспокоя ровным счетом никого своим уходом. Идеально, словом, подстраиваясь под чьи-то планы, оставаясь же для мира исключительно быстро удалившимся неудачным экземпляром из прошлого. Да и это, впрочем, было еще и проще всего остального настолько, что любой слушатель данной истории на этом бы моменте об ином и не рассуждал бы. Какая изящная и удачная, пусть и не для многих, ошибка. Ведь в привычки Норы, как выяснилось позже ею же, входило рушить любые расчеты, столь просто и искусно, что в это даже было едва ли возможно поверить. И дальнейшие действия женщины оказывались крайне сложны для представления, даже исходя из известной для нее единственной мотивации, потому что слишком она ощущалось... не той. Несмотря ни на что, Выжившая действительно покинула убежище. Ей, в руках у которой мелко дрожал пистолет, а глаза были затуманены от слез и частично - гнева, удалось уже во время первых минут своей новой жизни обмануть смерть. И представлена она была в тот первый раз отнюдь не в виде радтараканов, как сознавалась сама себе Нора после ухода того страха и той боязни самого будущего. Логично было бы, если бы она погибла во время первого боя с рейдерами. Или безумного поединка с Когтем Смерти. Или еще во множестве не менее опасных моментов, которые для многих оказывались бы испытанием, не только для нежной женщины. Никто бы не осудил вышедшую из убежища только за то, что она проигрывала по характеристикам многим другим. Даже радиация, неизменная спутница пугающих перемен, о которой не дал знать забарахливший Пип-Бой, могла бы поразить ее за мгновения, ведь в смысле устойчивости она сравняться с другими обитателями не могла. И в скорости, силе, выносливости, меткости. Ее вело только упрямство и желание найти то, что столь дорого ей было. Все иное - дело техники, как смеялась она между делом, ведь умение учиться и выживать ей были свойственны, иначе только обреченность на известный исход. Несмотря ни на что, вновь горько усмехнувшись в лицо всем неприятностям, а так же - самонадеянным противникам, Нора вскоре нашла и его. И, пожалуй, удивлению в глазах обоих во время самой первой встречи не было предела. Ник, привыкший оценивать все здраво и неспешно, между тем, не мог поверить в то, что его спасла столь мягкая, легкая и добрая по виду женщина с хрупкими руками и слишком чистой кожей. Совершенно не тронутой миром, в который вошла, совершенно неподходящей ему по своей сути, и потому... нелогичной. Выжившая же удивилась тому, что так рисковала ради обыкновенной машины, несмотря на, бесспорно, уважительное отношение к Кодсворту. Но более она была удивлена, меж постоянных боев, балансируя между безумием и необходимостью убивать, осознав, пусть и не сразу, что странный синт являлся более настоящим, чем кто-либо раннее встреченный. Вскоре же удивление сменилось полным понимаем с обеих сторон. Логично было бы ее оставить. Нет, не бросить - именно оставить, позволяя ей полагаться не только на него, но и на всех прочих товарищей, которых она столь старательно собирала. И в таком количестве существ, что ее окружали, не было ничего странного - Нора, впрочем, не умела отказывать, что он порой отмечал с толикой насмешки. Так и не научилась, несмотря на более суровые принципы иного мира, вынужденная помогать всем и при любых обстоятельствах. Однако верить Выжившая перестала. Из-за страха быть вновь обманутой и практически уничтоженной, или же из-за принятия ею законов Пустоши, Ник не знал. Он так же и не знал, почему она выбрала именно его своим единственным спутником на все продолжительные странствия. Почему бросала те загадочные взгляды, надеясь, что сам Валентайн их не заметит. Почему так красиво, неимоверно красиво улыбалась, стоило ему вновь продемонстрировать свое чудесное чувство юмора в извечной манере. И почему при его кратких, исключительно необходимых для дела прикосновениях вдруг вздрагивала, краснея, а затем вновь, сменяясь, становилась печальной, уходя в собственные размышления. Оставалась, естественно, обманчиво веселой, но он лишь досадливо качал головой ей в спину, прекрасно все понимая. Ей не нравилось притворяться, он замечал и эти мелочи, но приходилось это делать каждый день, чтобы люди и прочие, кто являлись ее приближенными, не переставали верить в своего лидера. Нора считала, что она на самом деле дарила надежду и отступаться от этого не собиралась. И со временем Ник, не без очевидной радости, признал это и сам, единственный, меж речей ее и речей для нее, благодарных, ловя в ее глазах сокрытую печаль. А глаза у нее были простыми, карими, отмечал он как-то. Вся она была домашней и простой, мягкой, незатейливой, насильно вовлеченной в странную игру. И Валентайн, синт с яркими, необычными янтарными огнями вместо глаз и четкими, исключительно искусственными механизмами внутри, иногда, в секундном порыве, думал о том, как приятно было бы ей жить в своем доме, не зная бед и печалей. Пусть и по-настоящему к этому вернуться она сама бы не смогла. Дивные мысли, сознавался он позже сам себе, вновь и вновь отдаваясь безвредной для себя привычке и восстанавливая естественный ход размышлений. Он пытался увериться, что подобное было логичным и именно поэтому его занимало. И отнюдь не из-за чего-то более, чем элементарное уважение к лидеру и благородному существу. Выжившая, как оказалось позже, так же не особенно ценила собственную жизнь и вполне здраво оценивала возможности. Ника же это сводило с ума, стоило ей хоть как-то упомянуть о подобном. Его сводила с ума ее уверенность в том, что бросить на поле боя - наилучший предоставлявшийся вариант. Его сводило с ума и ее единственное сожаление только о не найденном, не спасенном сыне, пусть и, наверняка, сознавалась она не во всем. И его едва ли не убивало изнутри своей горечью и элементарной несправедливостью понимание того, что другие бы не особенно обратили бы внимание на тихую, печальную новость. О смерти лидера, который сделал так много. Поэтому, в очередной раз, в тех же обстоятельствах, как и во многих других ситуациях, испытывая лишь те странные ощущения и, несмотря на множественные пробоины в собственном теле, он изображал на деформированном лице гримасу злости. И осторожно говорил ей в самое ухо, вынося спешно из-под жесткого обстрела: - Умирать будешь как-нибудь в другой раз, - звучало и печально, и весело, словно в попытке не выдать собственные мысли на этот счет. Ведь "другой раз" синт не планировал вовсе. А она улыбалась, молча, как и всегда. Улыбалась окровавленными, но такими мягкими и чувственными губами, улыбалась, игнорируя раненный бок и пулю в ныне ослабшем плече. Нелогичная, странная женщина, которую Нику, почему-то, отпускать вовсе не хотелось. А лишь сидеть у постели, ее постели, и обеспокоенно ждать, пока она не пробудится, создавая в минуты затишья имитацию занятости и иными делами. Естественно, об остальном он заботился не особенно, все воспринимая сквозь стекло, глухо и отдаленно. Сколько уже раз случалось подобное? Валентайн и сам не знал, не желая вести подсчет даже для статистики. Он лишь скользил рукой по бумагам, практически не воспринимая то, о чем там было написано. Только настороженно вслушивался в дыхание домашней, милой и теплой женщины, улыбавшейся даже сквозь свой тревожный сон. Быть может, Ник и хотел бы разобраться со всем, что представлялось весомым тогда. Но в те же моменты он совершенно не хотел рассуждать, лишь иногда позволяя тревожным размышлениям посетить его. Логично было бы, точно и просто, если бы она погибла в одной из сотни предоставлявшихся возможностей для этого. Логично было бы, если бы он оставил ее во время одного из путешествий, желая, наконец, заниматься только своими делами и помогать людям по-другому. Логично было бы, если бы она была для него исключительно боевым товарищем, не более. Так бы, вероятно, оказывалось бы и легче, сознавался Ник, наблюдая за хрупкой и трогательной женщиной. Одно "но", пресекавшее все это, все же присутствовало. И, садясь рядом с кроватью, пахнущей не старостью и грязью, но ею, проводя осторожно по темным волосам, не желая выводить столь волшебную Выжившую из тихой сказки, Ник понимал кое-что весьма более простое. А именно - то самое "но", нашедшее свое олицетворении в крохотном создании пред ним. Он был неимоверно счастлив, что в мире, таком несовершенном по свой сути, все-таки логика присутствовала отнюдь не всегда. И даже синт имел право ей не подчиняться, несмотря ни на что.