Пепел воспоминаний

Чайник засопел за спиной, вскипая и начиная тихо свистеть. Сэм обернулся, недоверчиво щурясь, и отключил газ, снова поворачиваясь к окну. Снежинки кружились по спирали, оседая пеплом на землю, на дома, деревья, на… машину. Темнеющий вдали лес сразу наталкивает на полузабытые воспоминания, припорошенные пеплом долгих лет одиночества. Слезятся глаза от черного дыма, И огонь лизал небеса, Так больно, так жарко тут было, Пока все не исчезло в лесах. И теперь лежит покореженная На сгоревшей черной траве У темного леса таежного Импала. Его. Шевроле. Сэм стоял. Смотрел и не верил. Не верил, что Дина вот нет. Цветет у дороги ползучий клевер, И гаснет на кухне свет… Сэм голыми руками берет чайник за поржавевшую нагретую ручку, шипит, но плескает кипящей смесью хлорки и речной тины в пакетик пятидневного чая — черного, с лимоном и мятой. За новым лень сходить. Он почти не чувствует вкуса чая — да и какой там может быть вкус кроме хлорки и кипятка? .. — и обжигает глотку и желудок, едва ли сморщившись. Не чувствовать боли, не замечать — Становится жуткой привычкой, не так ли? Ножи и пули в нежить метать — Пока руки дрожать не стали. За сменой сезонов, погоды — Не следить и не жить. Но Сэм такой уж породы — Не может так просто забыть. Чай, лениво перетекал по стенкам кружки, пока Сэм медленно вертел ею, наклоняя из стороны в сторону. Уже даже слабо коричневая водичка остыла, когда Сэм очнулся от ступора, в который он впадал периодически уже на протяжении лет десяти. Его жена ему этого не простила, не простила той крепкой, нерушимой связи с братом, которая не была прервана даже после его смерти. Не простила и ушла очередным зимним вечером, забрав с собой дочь. «Ты болен, Сэм, ты болен братом, Тебе никто не нужен больше, Тебе, ты знаешь, лечиться надо, Ты непосильная нам ноша…» Сэм усмехнулся, вспоминая белый конвертик на припорошенном снегом крыльце — его подарок к кануну Рождества. Четвертого Рождества без Дина. Сэм закусил губу, чувствуя шевеление в груди какого-то полузабытого чувства утраты, и испуганно дернулся, кидая быстрый взгляд на улицу, чтобы отвлечься и не думать, не чувствовать, не вспоминать. По его улице шли редкие прохожие, все, как один, наперевес с ёлками, веночками, подарками… Да, в Рождество становилось трудновато. Четче ощущалось одиночество и сильнее хотелось закончить весь этот фарс. Сэм сжимал рукоять ножа, Скалясь так же, как и демон, Он так сильно, сильно ждал — Нападенья — в спину… Сэм понял, что если чего-то очень сильно хотеть — то вероятнее всего этого не получить. Он так откровенно искал смерти на охотах, что та обходила его по широкой дуге. Вот если только взять все в свои руки? ..

***

Все-таки Сэм вышел за чаем. И виски. Рождественский дух витал по городу, а в нем прорвало поток воспоминаний-ощущений-чувств. Сэм почувствовал себя живым, но смертельно раненным. Улыбался на кассе симпатичной девушке Молли. На ум некстати пришла мысль о том, что Дин бы ее мог запросто закадрить, заморочить и подарить ей незабываемую рождественскую ночь. Дома его ждала бутылка виски и старый телек, на котором крутили старые, черно-белые фильмы. Как Дин любил. С этой отчаянной мыслью Сэм круто открутил крышку и отбросил ее в сторону, выпивая прямо с горлышка. Горький комок прокатился по горлу, приятно согревая внутренности. Это как воспоминания о Дине — от них горько и больно, но они же и греют больную душу. И зачем мы только живем, Если все так вконец достало? Горький виски в тени пьем, А дыре в душе всего мало? За окном праздник, салюты, А в коморке пахнет тоской, Тихо, неслышно этюды Накрывают спокойной волной… Утро наступает как-то слишком быстро, сверкая лучами-зайчиками, как в самой доброй сказке, крадется по комнатам, домам, лицам… Счастливым лицам… Разве можно умереть от тоски? От тоски можно сдохнуть, поверьте! .. Ночь, рисуя судьбу, наносит мазки И стирает все в почтовом конверте… Старушка Мэдди всегда была любопытна и притом любила милого паренька Сэмми, который жил один и выглядел так, будто давно умер. Она была очень расстроена, когда узнала о его смерти, но все же понимала, всегда знала, что это случилось задолго до роковой Рождественской ночи.