Меня там не будет

Тело его еще помнит движения. На календаре май, до экскурсии чуть больше месяца. Кёске собирает бейсбольную команду и, кажется, очень доволен собой. Рики паникует, оказавшись в центре внимания; Кёске хлопает его по плечу и вручает биту. Знакомая картина, ничего необычного. Рин не в восторге от того, что из нее пытаются вылепить персонажа очередной придурочной манги, но игра увлекает и ее. Кенго наблюдал за ними раз или два, в перерывах между тренировками (ничто не помогает успокоить мысли и сосредоточиться лучше, чем кендо). Людей на поле становится больше, маленькие фигурки движутся уверенней. Кёске свое дело знает. Время, сказал он. Все, что нужно – это время. Кенго не видит кошмаров: для этого у него слишком хорошая память. Металлический грохот и крик, неуловимая тень огромной фигуры Масато, отчаянный звон колокольчика Рин – его он помнит так отчетливо, будто других звуков уже или еще не осталось. Она закричала? Она выжила? Конечно, выжила, иначе зачем все это; и Кенго не вздрагивает, когда Рин кивает или встряхивает головой, не выходит из себя больше, чем нужно, когда Масато ведет себя как... ну, Масато, не особо вслушивается во вдохновенные речи Кёске. Тело его помнит движения, деревянная рукоять в ладони, доска под босой ногой, солнце над крышами; так было, и так будет. Свой первый матч наспех собранная команда проигрывает. Кенго находит Кёске в столовой; в этот день и час здесь немного народу, и, совпадение или нет, из их компании больше никого. Из кухни доносится звон посуды, перемежающийся с громкими жалобами; Кенго мимолетно хмурится, останавливается у Кёске за спиной. Тот занят: возводит какую-то фантастическую конструкцию из зубочисток и салфеток. - Что теперь? Кёске не пытается делать вид, что удивлен. - Ничего. Не получилось в этот раз, получится в следующий. - Следующий? Следующего раза не будет. Кенго не успевает подумать, насколько сам Кёске увлекся собственной игрой, тем более, насколько он достоин жалости – Кёске поворачивается, и глаза у него блестят так, как Кенго еще у него ни разу не видел. Будь это не Кёске, а кто-то другой, он сказал бы, что этот блеск холодный, почти зловещий. Что-то далеко за гранью его обычного упрямства. - Будет столько, сколько потребуется. Кенго, ты еще не понял? Здесь все будет так, как мы захотим. В конце концов, это наш мир, и нам решать, какую он примет форму. Между нами говоря, я удивлен, что ты выбрал себе самую скучную часть. Кенго качает головой. - Этот мир, как ты его называешь... он долго не продержится. - Тогда нам придется как следует постараться, а? – Кёске хитро улыбается: - Как насчет присоединиться? Рики все больше времени проводит с Комари; Кёске это не очень-то нравится (он, видимо, рассчитывал на другое, когда ставил Рики в пару с Рин), но он держит дистанцию. Масато молчит, и Кенго, не посвященному в детали плана, становится все труднее сохранять спокойствие. Когда одним дождливым днем Рики, точно призрак, проскальзывает мимо школы – к воротам кампуса и дальше – Кенго чуть ли не впервые в жизни сочиняет какую-то байку, чтобы уйти с тренировки (не пришельцы из космоса, конечно, но сойдет) и следует за ним. Он не знает, как далеко простирается этот мир, сотканный из желаний и воспоминаний, но Рики это уж точно знать не следует. И вот он здесь – стоит перед серым камнем, по которому, точно скупые слезы, ползут дождевые капли, и тупо смотрит на знакомые иероглифы до тех пор, пока они не расплываются в набор беспорядочных черточек. Он не считал себя достаточно близким другом, чтобы прийти на похороны. Потом было кендо, а потом – бейсбол: когда кендо впервые в жизни оказалось бессильно помочь успокоить мысли и сосредоточиться, на помощь пришли друзья. Кенго с самого начала не был в восторге от безумной идеи Кёске, да и пришел слишком поздно, чтобы что-то изменить – но ему были рады, и это, пожалуй, было главное. Он взялся за биту, не как перед тем за меч – с остервенением, чтобы доказать, напомнить то ли себе, то ли девушке с повязкой на глазу, что жизнь не состоит из одной только вещи... Но она ушла уже слишком далеко, и говорить ей теперь что-либо было лишено смысла. Поэтому он ни разу не ходил на могилу Кошики Миюки. Откуда же ему знать, как она выглядит? Еще свежие цветы, ленты, украшения... Кенго не знал, были ли у нее близкие подруги среди одноклассниц, но могила не выглядела заброшенной. Кошики была довольно популярна в школе, и эти приношения – несомненное свидетельство того, что она была, жила, что о ней помнят. Для этого мира она не существовала: Кенго никому не рассказывал, да и не о чем было. Выпили чаю на скамейке во дворе, поговорили. Остановились на секунду на двух параллельных жизненных тропах, улыбнулись друг другу, обнаружив что-то общее, и двинулись дальше. Точнее, он двинулся, а она осталась. Осталась там, куда ему нет хода; а к нему теперь хода нет никому. Почему же он стоит теперь перед ее могилой, точно околдованный, и чувствует, как смерзается в горле несказанное и ненужное? «Кошики, я...» «Кошики, ты...» Бесполезно. Мир конечен. И никаким выдуманным правилам этого не изменить. Кенго медленно сознает, что уже не сможет прийти на могилу той, настоящей Кошики Миюки. Даже такая малость ему, наученному побеждать, теперь не под силу. А потом он слышит опять: «Здесь все будет так, как мы захотим». На календаре май, Кёске развернул бурную деятельность, а Кенго не может справиться с ощущением, будто что-то надвигается. Что-то нехорошее, от чего ноет в груди и опускаются руки. Никто не замечает, кроме него. Масато замечает, правда, что у Рики и Рин появились секреты. Но это не то. Все не то. Кенго тренируется, болтается с друзьями, проигрывает Рики свой первый бой (чему сам Рики удивляется еще больше), а потом в коридоре ему улыбается девушка с повязкой на глазу, и он вспоминает. Сплетни разойтись не успели, но им бы никто не удивился. Прилежные студенты, звезды каждый в своей области, пользующиеся популярностью у противоположного пола. Да их бы поженили за глаза еще до окончания школы, а может, и их семьи стали бы рассматривать такую возможность, если бы Кенго проявил хотя бы видимость интереса. И если бы аура отчужденности, окружившая Кошики с того дня, как ее болезнь дала осложнение, рассеялась хоть на минутку. Тогда он, конечно, ничего этого не думал и не замечал. Как дрожат у нее руки, когда она опускает чашку. Как она улыбается своей спокойной улыбкой, одними губами, как, искусно поддерживая беседу, то и дело искоса поглядывает на него, будто все ее мысли занимают не предстоящие соревнования или шансы поступить в престижный университет, а что-то совершенно иное. Кенго наблюдает за нею и не может понять, обмануло его чутье тогда или память сейчас. Пальцы холодеют, когда он принимает чашку из ее рук. Чувство надвигающейся катастрофы – черной тени над ее головой – сжимает сердце все сильнее, и наконец он, прокашлявшись, задает вслух тот самый вопрос, который давно следовало задать: - Ты хочешь уйти из стрельбы, Кошики? Она вздрагивает, но не от испуга, шока или еще более закономерного возмущения. Что ж, она сама подошла к нему. И сделала правильный выбор. Плечи ее опускаются, рушится привычная оболочка, и Кошики отвечает ему с совершенно незнакомой, какой-то дрожащей улыбкой: - Об этом была речь, Миязава-сан. В конце концов, я теперь... Но я не могу так подвести мою семью. Они вложили в меня столько сил и времени, так верили в меня, а я... все испортила, - заканчивает она полушепотом, низко опустив голову. - Но ведь... Почему так трудно найти слова, даже если это всего лишь сон? Кенго пытается поймать взгляд Кошики, но она больше не смотрит на него. - Это не твоя вина, - заканчивает он наконец, самой идиотской фразой из всех возможных. Кошики быстро проводит ладонью по глазам и поднимается. - Простите меня, Миязава-сан. Я вас задержала, - церемонно извиняется она, кланяясь, и уходит прочь быстрее, чем Кенго решается схватить ее за руку. Он глядит ей вслед и не может понять. Ничего не может. Он пытается поговорить с ней еще раз, перехватив ее за школой. Тренировка в стрелковой секции давно началась, но Кошики даже не переоделась. Опустив голову, она молча ждет, пока Кенго говорит. Он и сам не знал, что в нем столько слов. Он стоит перед ней, заложив руки за спину, чтобы не поддаться случайному искушению (как-то забывает тогда, что она, хоть и девушка, прошла не менее суровую школу, чем он), и говорит, говорит, говорит. - Кошики, послушай меня. Не делай глупостей. Я знаю, о чем ты думаешь, но оно того не стоит. Ничего не стоит, слышишь? Это не конец, понимаешь, не конец. Теперь ты можешь посвятить себя тому, что тебе действительно нравится... - Миязава-сан, - обрывает его Кошики. Она так и не поднимает глаз, но Кенго вынужден умолкнуть, чтобы расслышать ее тихий голос. – Прекратите, пожалуйста, прошу вас. Вас могут услышать, и тогда мы оба окажемся в незавидном положении. «И что?» - чуть не выкрикивает Кенго, но вместо точки у нее вырывается сдавленное рыдание, и он теряет дар речи. Кошики поспешно зажимает себе рот рукой. Некоторое время они стоят там – в пустом дворе, возле мусорных баков – и тишина такая, что легко поверить, будто и их там нет. Ничего нет; и что будет? Кошики, видно справившись с собой, заговаривает первой. - Мне неловко, что я вам доставила такое беспокойство. Пожалуйста, простите меня, - и, взглянув вверх, неожиданно добавляет: - К тому же... я очень люблю стрельбу из лука. Кенго не успевает отреагировать на это заявление, потому что из-за угла школьного здания раздается до безумия знакомый голос, вслед за чем появляется и сам Масато, а за ним – отчаянно смущенный и растерянный Рики. Кошики уносится, будто тень, а ощущение надвигающейся катастрофы, притаившееся в груди, будто ждало этого часа, вспыхивает в полную силу. Так Кенго узнает, что и воображаемые миры подчиняются определенным законам, ведь придумали их люди – простые, слабые, смертные люди – а выше головы не прыгнуть даже лучшим из них. Шорох динамиков в классе в тот день заставляет его поднять голову. Диспетчер произносит ненужные слова, но Кенго они говорят только одно: «Началось». Тело костенеет, и стук крови в ушах кажется непозволительно, необъяснимо громким. Он не замечает, когда в классе появляется Кёске, но зрение регистрирует Масато, вылетающего из класса, и Кёске – следом за ним; Рики задерживается. Достаточно, чтобы подойти к парте Кенго и чуть ли не тряхнуть его за плечи: - Это же Кошики-сан! Тебе что, совсем все равно? Мне не все равно, думает Кенго. Мне совсем не все равно. Я это начал, но у меня не хватает духу это закончить, потому что тогда... тогда? Все может измениться. Все или ничего. Но когда ему удается наконец разлепить губы, говорит он совсем другое. - Я не такой ребенок, как вы. Все уже схвачено. Пойди и убедись сам. Рики качает головой и выбегает из класса. Он разочарован. Разочарован в своем могучем друге, но Кенго сидит и буквально не может двинуться с места. Секунды вонзаются иголочками под кожу; каждую из них он ждет крика и ненавидит ее и благословляет, когда тишина продолжается. Пока. Но она не будет длиться вечно. Если бы, думает Кенго. Если бы я. Если бы мы. Если бы... Что толку. Мы мертвы или скоро умрем. Мы? А она? Кто заслужил умереть дважды? Одноклассники испуганно шарахаются, когда темная тень со свистом проносится мимо них. Кенго перемахивает через парту, вылетает в дверь и бежит так, как никогда не бегал в своей жизни, будто от этого зависит – ну да, жизнь. Он очень хочет успеть. Он успевает. Левая рука надежно зафиксирована, но Кенго не ощущает ни тяжести, ни неудобства – напротив, ему кажется, будто он сейчас взлетит. Он уже летал однажды, то ли вверх, то ли вниз, прижимая к себе хрупкую фигурку Кошики, легкую, точно мысль. Бросил вызов этому миру и выжил. И теперь, стоит ему открыть глаза, все останется на своих местах: его комната, его друзья и девушка, что стоит прямо перед ним, беспокойно сцепив руки. Кенго встречает ее отчаянный, ищущий взгляд улыбкой. Теперь ему это под силу. Как под силу ответить на незаданный вопрос словами, которым его когда-то научили: - Ты обязательно найдешь что-нибудь новое. Что-то, что тебе понравится. Но по мере того, как он их выговаривает, его снова начинает точить червячок беспокойства: девушка безмолвно кланяется, не соглашаясь и не возражая. Не прося ни о чем. И Кенго, подавшись вперед, резко говорит, почти требует: - Пообещай мне, что никогда не попытаешься повторить что-нибудь подобное. Кошики прямо смотрит ему в глаза. - Обещаю, - произносит она твердо, без малейшего колебания. – Миязава-сан, вы спасли мне жизнь. Я не имею права пренебречь вашим усилием... и... Она запинается, снова соскользнув взглядом на загипсованную руку. Кенго прикрывает глаза. Рука того не стоит. Ему больно; но это не жертва. Совсем нет. - Ничего не надо, Кошики. Будь собой. И я тоже буду собой. Такой странной просьбой заканчивается их разговор, и она, поклонившись, выскальзывает за дверь. Кенго не пытается ее удержать: он слишком мало о ней знает, чтобы представить, что для нее значит быть собой. Он закрывает глаза и пытается успокоиться. Правда жизни остается правдой даже в воображаемом мире. Катастрофу не отменить. И Кошики Миюки он больше никогда не увидит. Но кое-что еще можно сделать. Когда он появляется на поле с битой, вслед за Рики, Рин и Масато, Кёске секунду внимательно смотрит на него, а затем кивает. Он ничего не спрашивает; наверное, уже знает все, что нужно. Кенго бросает сумку к остальным, поправляет куртку, перехватывает биту и занимает свое место в круге.