Драконьи сны

Зубцебород распахнул крылья и тяжело оторвался от земли. Даже один, два круга в небе над этой людьми и сказочными существами забытой долиной — тяжкое испытание. Насмешка над теми временами, когда он был силен и молод, Подол неба ждал, а Золотого вовсе не было на свете. Нет; это чушь. Золотой был всегда. Значит, и все остальное приснилось? Сон или явь, а этим утром он стряхнул с хвоста каменную крошку и понял, что дольше откладывать нельзя. Внизу мелькнула быстрая тень и послышалась забористая ругань; Зубцебород удивленно скосил глаза. Судя по долетавшим до него названиям отдельных грибов (некоторых даже он не знал), ругался кобольд. Но ведь кобольды не летают? Зубцебород свернул с привычной тропы, плавными кругами снизился и, к удивлению своему, чуть не столкнулся с другим драконом. Он его узнал. Надежда не успела разгореться. Последние лучи солнца блестели на серебряной чешуе, яркой, как у всего молодняка: Лунг. Когда он родился, никому уже не было дела до пышных имен. Зубцебород еще помнил, что «Лунг» на языке далекой страны, где когда-то чтили их и их братьев, морских змеев, как раз и значит «дракон»; но остальные привыкли быстро, и он не стал настаивать. На спине Лунга сидел крошечный кобольд и ругался не переставая, крепко обняв руками и ногами зубец его спинного гребня. Когда длинная тень Зубцеборода упала на них, малыш поднял голову и умолк. — Еще не твоя очередь, — сказал Зубцебород Лунгу. Ему нравился молодой дракон, но с поблажек начинается безответственность, а безответственность приведет к гибели. Золотой всегда начеку. Лунг повел шеей: — Я осторожно. Серношерстка не любит высоты... а, Серношерстка? — Спусти меня сейчас же! — яростно откликнулся маленький кобольд — или, вернее, кобольдиха. — Спусти меня отсюда, говорят тебе, и я тебе покажу, чего я не люблю! Она по-прежнему точно приклеилась к зубцу спинного гребня Лунга. Зубцебород улыбнулся. — Спускайтесь оба, — сказал он. — Послушай свою подругу, Лунг. Твой черед придет. В глазах молодого дракона мелькнуло разочарование, но Зубцебород отвернулся и несколькими мощными взмахами крыльев вернулся на прежнюю высоту. Он не собирался нарушать распорядок. Другие драконы тоже ждут своей очереди. Только мысли его были далеко. Свежий ветер дул в лицо, и Зубцебород позволил себе представить, что он летит куда-то — летит на самом деле, прочь от тесной долины, возвращается домой. К Подолу неба. Но нет. Это безрассудные мечты, ибо Золотой не дремлет. Крапивник не умел спать. Он мог часами лежать неподвижно, прикрыв глаза тяжелыми веками, но Мухоножка не обманывался. По опыту своего третьего брата он знал: хозяин никогда не спит. В конце концов, Петрозий создал его не затем, чтоб дрыхнуть без дела. Крапивник не видел снов. За сновидца у него был Мухоножка. Часами, надраивая до блеска золотую чешую своего хозяина, он рассказывал ему о его же подвигах — раз за разом, день за днем, и давно бросил считать. Крапивник не уставал. Алые глаза его пристально следили за Мухоножкой из-под золотых век: одна ошибка, и... Но Мухоножка не очень-то в это верил. Если хозяин останется один, кто будет рассказывать ему сны? Время драконов — ночь. Ночами Крапивник клал шею на подоконник и глядел на луну, пока она не скрывалась за горизонтом. Мухоножка ворочался в углу под старой тряпкой, заменявшей ему одеяло, и всерьез думал, что луна так быстро скатывается с небосвода оттого, что Крапивник уставился на нее своими алыми глазами. Петрозий избегал лишний раз встречаться с ним взглядом, бормотал что-то про адский огонь. Никакого огня внутри у хозяина не было. Но Петрозий, наверное, об этом забыл. Стихией Крапивника была вода. В воде его громадное туловище двигалось с проворством малой рыбки, а, поджидая свою жертву, он часами мог лежать на дне, уткнувшись мордой в ил. Пятый брат Мухоножки, хихикая, говорил, что только тогда хозяин бывает по-настоящему счастлив. Он был странный, пятый брат. Мухоножка вспоминал о нем чаще других. На его месте он предпочел бы вообще не вылезать из колбы. На месте восьмого брата — добавить в гномью политуру все яды, которые ему удалось раздобыть, не боясь взрыва. На месте Крапивника — давно сорвать и выкинуть гобелен с драконом из залы, из которой хозяин уже не выходил. Но Крапивник его мнения не спрашивал: ждал. Искрохвосту показалось, что он ослеп. Над долиной взошла полная луна, но тело его, которое должно было налиться силой, оставалось каменным — он чуть не свалился со скалы, в последний момент уцепившись когтями за край. Лунг и Майя отступили в стороны, когда он развернул крылья. Но им пришлось почти что нести его на себе вниз, к озеру. От старого дракона было немного помощи — он поворачивал шею, глядя то на луну, то на сияющие голубым цветы внизу, то на спокойную озерную гладь — и по щекам его, по запыленной чешуе, сбегали прозрачные поблескивающие капли. Они завели его в воду. Он стал сопротивляться — вода ассоциировалась у него с чем-то ужасным и неизбежным, чем-то далеким, так давно забытым, что даже имя его стерлось; но Майя что-то ласково шептала ему на ухо, свои вечные сказки, свои бесплодные мечты, а Лунг поднял лапу, и на левый бок Искрохвоста обрушился ледяной душ. Тускнеющая чешуя ярко сверкнула в лунном свете, и Искрохвост испытал ощущение, сходное с тем, когда люди делают глубокий вдох. Он посмотрел на Майю и увидел, что она смеется; он посмотрел на Лунга, и тот почтительно склонил голову перед старым драконом, а потом вытянул шею к небесам. Искрохвост шевельнул левым крылом, распростертым на поверхности воды, и погрузил его глубже, а затем резко взметнул. Фейерверк брызг рассыпался над потаенной долиной, и впервые за долгое, долгое, долгое время в груди Искрохвоста что-то откликнулось. Майя толкнула Лунга лапой. — Ты думаешь, мне все это снится? — вполголоса спросила она. Они устроились на дневку в глубокой впадине, не так надежно укрытой, как Подол неба, но тем не менее помеченной на карте Гильберта Серохвоста безопасным серым. Бурр-бурр-чан и Серношерстка о чем-то горячо спорили над ее рюкзаком. О чем-то? Лунг повернул голову к Майе. Она очень серьезно смотрела на него. — Нет, — сказал он, — не снится. Иначе бы они уже помирились. Она засмеялась. Лунг подумал, что он впервые слышит, как другой дракон смеется. Она выдохнула облако голубоватых искорок, и они заплясали у Лунга на рогах. — Нам лучше хорошенько отдохнуть, — сказал он. — До моих гор далеко. Она кивнула, загасила искорки осторожным выдохом и положила голову Лунгу на плечо. Он закрыл глаза. Ему послышался ее голос: — Спасибо.