Железнодорожная ветка древа миров

По утрам он иногда поднимался на платформу и мучительно смотрел по сторонам. Поезд не придет – кажется, больше никогда. Снег никуда не денется, хотя по нему совсем не холодно ходить босиком. Никто не придет даже опустошить урну около разваливающейся скамейки – там так и останется лежать одинокая обертка от шоколадки, которую он выкинул тем вечером. Теперь-то есть уже совсем не хочется. Уже… уже долго. Ровно столько же, сколько держит зарядку лежащий в кармане телефон, на который никто никогда не напишет. Он тогда выбежал из поезда, толком не проснувшись, потому что контролеры решили зайти с двух сторон. Их вообще последнее время бывало слишком много, так что он каждый раз подумывал послать свою лень подальше и начать уже покупать билеты – но снова и снова проходил мимо кассы прямо в гостеприимно распахнутую дверь поезда. В спину раздалось снисходительное «Удачи, парень», а перед глазами замаячила станция. Сразу видно – ждать придется долго, останавливаются тут нечасто. Он не знал еще, насколько. Тем вечером, не увидев вокруг ни одного дома, он двинулся по рельсам вслед электричке. Шел долго – давным-давно стемнело, только снег искрился в вечных сумерках. Дошел до следующей станции, взобрался на платформу – ни названия, ни расписания. Стукнул кулаком в перила и побрел дальше. Километра через три стало просто страшно: все мерещилось почему-то, что руки растворяются в воздухе. Повернул назад – отпустило. Добрался до той, первой станции, залез под платформу и заснул прямо в снегу – понял уже, что лишний раз умереть не удастся. Потом он ничего толком и не делал – ловил интернет, поставлявший почему-то только тексты добрых сказок и ни одного сообщения, лепил из нескончаемого снега армию снеговиков – сам однажды в сумерках испугался этого молчаливого эскадрона без ног и глаз (ни одной ветки не нашел, хотя лес и маячил на самом горизонте), – и ходил взад-вперед. В одну сторону можно было пройти три станции, в другую – целых пять. На одной из них многообещающе пахло сигаретным дымом, но и только – а на границе неизменно повторялась одна и та же история: растворялись руки, не держали ноги, кружилась голова. Один раз даже надорвалось лоскутом небо – и проглянуло что-то настолько неприятное, что он без лишних споров бросился бежать назад, даром что по колено в снегу. А сегодня он решил заночевать на прокуренной платформе: никогда не любил этого запаха, но сейчас бы, пожалуй, даже стрельнул бы сигарету – окажись вдруг, что есть, у кого. Переворошив в вышедших из строя мозгах уйму глупых надежд, он лег на скамейку и увидел сон. В этом сне он проснулся на той же скамейке, но в своем родном городе. Встал, отряхнулся, спрыгнул с платформы и пошел домой, улыбаясь каждому недовольному прохожему. Объяснил маме, что ночевал у друга, и до вечера засел за учебу. Потом была, кажется, долгая и довольно интересная жизнь почти со всем, о чем мечталось: проекты там, друзья по всему свету… Только чем дальше, тем больше все расплывалось, теряло фокус. Он совершенно не помнил, о чем был доклад на последней конференции: просто исчезло полгода из жизни и появилась где-то в голове да резюме галочка: «участвовал». Он не знал в лицо своих детей, просто отметил для себя, что было их примерно трое – выросли да поразъехались. Он ничего не помнил, только собирал иногда в кучку результаты, которых не достигал, и молился, чтобы хотя бы сам не растворился раньше времени в воздухе чьим-то хорошим воспоминанием. Однажды это и случилось, и он с каким-то облегчением открыл глаза на заснеженной скамейке. Снова – табак в воздухе да телефон в кармане. И – сколько бы он ни прожил, восемнадцать или восемьдесят, – у него всегда будет станция вперед, семь – назад и вечный снегопад. А когда-нибудь потом, если это – действительно отдельный мир, в нем просто обязана будет зародиться жизнь. И тогда по рельсам пройдет новый поезд, куда его хоть на два перегончика да пустят без билета.