Письмо с войны

- Лёша мёртв! – вскрикнула Мария Владимировна, роняя на пол письмо, и по всей комнате раздался страшный вздох отчаяния. Кинулся к матери Павел с Танечкой, что обхватила разбитую горем мать тонкими руками и расцеловала её перекошенное в плаче лицо. Поля не отрывала чёрных глаз от окаменевшей вдруг Ольги, что застыла мраморным изваянием в кресле, и белые её руки застыли над вышивкой, и остановилась мелькающая до того вверх-вниз игла с цветной ниткой. - Мамочка, как же можно? Как же можно так? – всхлипывала Танечка, горячо целуя изящные руки Марии Владимировны, и Павел, всегда серьёзный и смело глядящий в лицо любым опасностям, сейчас плакал, заламывая руки. Ольга медленно встала, намертво сцепив руки, и нетвёрдым шагом направилась вон из залы. Блестящие, сухие глаза прозрачно глядели сквозь что-то, что не было видно никому, и её обычно светлое, ангельское лицо в один миг вытянулось и осунулось, как у покойницы. Не дойдя до дверей, она вдруг запнулась, расцепила руки, оправилась и пошла быстрее. И не знала она, что следили за ней чёрные, колдовские глаза Полечки, заволоченные странным туманом. Распахнула двери, закрыла за собой. Вдоль по коридору, быстрее, в спальню, пока комок, поперёк горла вставший, не обратился в рыдания. «Почему замечаю я это? Почему не плачу, как все?» – в волнении думала Поля, не сводя глаз с захлопнувшейся двери, за которой пропала её кузина. «Зачем убегает она в такую страшную секунду, боже? Почему так обмерла её краса? Неужто всё-таки?.. Нет-нет, глупости всё это, как же может сестра…» - она вдруг запнулась в своей мысли и, страшась, додумала её. «Как сестра может брата полюбить?.. Нет, вздор, всё вздор и глупости! Ах бедный, бедный Лёша… Но, позвольте, ведь тогда, на вечере у Гранских, когда Алексей подавал ей руку для танца… не горел ли взор Оли любовью, чуть более запретной? И почему же так странно мне от этой мысли?.. Отчего же так больно и душно?.. Или это письмо меня околдовало? Ах, боже, как больно мне, что Ольга не волновалась бы так от моей кончины!..» Порывисто вбежала Ольга в комнату, оперлась левой рукой о стену, правой же зажала рот, сотрясаясь и всхлипывая, и первая крупная слеза сорвалась вниз, на персидский ковёр. Не показывать свои слабые стороны – вот чего хотелось молодой княжне, но мучительно изворачивалось внутри что-то липкое, тяжёлое, тягучее и тоскливо царапавшее горячее любящее сердце: «Неправда, неправда!» и «Погиб, погиб, совершенно погиб!». Уродливо скривилось в рыданиях молодое лицо княжны, и упала она на колени, зажимая обеими руками губы. Не стало Алексея больше, и никогда ещё так не жгло и не болело в груди, как сейчас. - Алёшенька, любовь моя, душа моя!.. И стояла под дверью её оставившая тётю с двоюродными братом и сестрой в зале Поля и кусала губы, болезненно ощущая неприятное, ревностное стеснение в груди. И осталось семье только помолиться за упокоение молодецкой храброй души Алёши и открыть сердца для смирения и необходимого сейчас горя.