Ведьма Белого Балагана

У любого дня есть имя: по старой орочьей традиции все дни года были названы, и тот день, в который у стен крепости Сталконов раскинулся балаган бродячих огнеглотателей и прочих танцоров и ловкачей, не знающих ни порога, ни тепла очага, носил имя Белого Полудня. Городская стража смотрела на развернувшееся действо сквозь пальцы, только вздыхали тяжело несущие караульную службу на главной площади: слишком трудно приходилось там в начавшейся из-за выступлений актеров балагана давки. Валиостр был на границе лета и зимы – в том самом коротком периоде еще теплой осени, когда уже пахнет зимой, но ночью не идет пар изо рта и можно обходиться без зажженных костров, чтобы согреться. Балаган принес с собой запах степей и дорожную пыль, сотни ярких полотен и крики степных коростелей. Город изменился: развешанные флаги знатных родов тускнели по сравнению со стягами цветных шатров. Песнопения в Храме Богов казались глухими, когда начинали петь смуглые гарракские колдуньи, раскидывая изрисованные звериные кости на ярко вышитых платках. Когда огнеглотатели выходили на натянутые и тонкие, словно струны лютни, веревки меж остриями шатров, жонглируя горящими факелами, повисала тишина, какой не бывало даже при публичном чтении королевских указов. Огни ярких флажков смотрелись, как россыпь разноцветных бусин на залатанной много раз ткани площади, если глядеть приходилось вниз с первой башни королевского замка. Зал собраний находился через несколько переходов, но даже так яростный голос Сталкона заглушал звенящую над площадью грустную песню. Опускался вечер первого дня, но балаган не затихал. Людей на площади становилось все больше, и, судя по количеству блестевшей стали доспехов, стала подтягиваться знать. — Посмотреть бы, — вздохнул Мумр, поводя затянутыми в непривычно тяжелый, расшитый драгоценной нитью камзол плечами, и в очередной раз грустно окинул лежащую внизу площадь взглядом. — Сейчас, небось, еще и жонглеры выйдут, и танцовщицы… — Особенно танцовщицы, — понимающе кивнул ему Арнх. Угорь ухмыльнулся в сторону, разминая затекшую шею. Догорали зажженные под колпаками из тонкого стекла яркие магические свечи, и темнеющий коридор, где пришлось прождать несколько часов, навевал сонливость и странную усталость. — Как дети малые, — хохотнул Сыч, видимо, устав мерить коридор чинными шагами и оседая задом прямо на пол, не особо заботясь о сохранности новых штанов. Мумр вздохнул, наблюдая, как Сыч привалился спиной к стене, закрыв глаза и явно собираясь спать; повернулся к подпирающему спиной стену Угрю, посмотрел на пристроившегося рядом у узкой бойницы Арнха и покачал головой, возвращаясь к созерцанию площади. — Самим-то не хочется разве туда? Сколько я уже лет балаганов не видел. — Ты в нем живешь, — не открывая глаз, бодро отозвался Сыч, — в балагане-то. Мумр на него не обернулся. Грустная песня сменилась веселыми короткими куплетами, зазвенели резко дудки и пастушьи рожки, засмеялась флейта. В балагане зажглись цветные факелы и зашипел насмешливо магический огонь, который фокусники метали в небо. Угорь придвинулся ближе, чтобы было видно хоть чуть через узкий просвет бойницы, как взлетают, змеясь, разноцветные брызги пламени в почти полностью погасшее темное небо; в коридоре повисла почти полная тишина, разбавляемая только приглушенными высотой звуками с улицы, когда скрипнула дверь зала собраний. Выходящие наружу имели вид более свирепый, чем Х’сан-кор перед атакой. Вставшие и выпрямившиеся при их появлении Дикие коротко кланялись каждому, как велели правила обращения с высшими дворянами, но в ответ не получали и взгляда. — Явно совет прошел не очень весело, — хмыкнул Арнх, когда печальная делегация скрылась на витой лестнице. Последними в коридоре показались Сталкон-старший и Весенний Жасмин. Юноша при этом был раскрасневшимся, словно это его одного все часы король распекал при полном совете. Он низко поклонился отцу и, стараясь не поворачиваться лицом, пронесся быстрым шагом мимо ставших у стены Диких, подняв тонкую ладонь в знак приветствия на их поклоны. Вслед за Сталконом-старшим вышли служанки, несущие его заснувшего шута-гоблина, и Горлопан с Шианом. В отличие от раздосадованных и обозленных графьев и магов и умело скрывающего свои чувства короля, эти двое смотрели вроде бы привычно уверенно, но сквозила в них какая-то странная скованность. Когда шаги служанок затихли на лестнице и стало только и слышно, что гремящий в каком-то быстром веселом танце балаган, Сталкон, не оборачиваясь от распахнутых дверей зала советов, махнул рукой, отпуская от себя низко склонившихся в поклоне Горлопана и Шиана. — После полуночи, — сказал он, сдвигая широкой мозолистой ладонью со лба тяжелый венец короны и потирая костяшками пальцев вихры жесткой бороды под подбородком. — И все так, как я сказал. Последний поклон Дикие отвесили уже все вместе, и король ушел в соседний узкий коридор, ведущий на верхние этажи, где его уже ждали несколько гвардейцев для неизменного сопровождения. До нижних комнат шли молча, и Мумр все оглядывался на то и дело мелькавшие по бокам от лестницы бойницы, прислушиваясь к шороху музыки и голосов. Шиан заговорил, только когда они спустились во внутреннюю кордегардию, за невостребованностью освобожденную от постовых: на этих этажах нечего было охранять, а проход наверх надежно был защищен постами этажом выше и этажом ниже. — Все у нашего славного государя схвачено, — опустился тяжело на низкую скамью Шиан, снимая осторожно короткий камзол и сворачивая его. — Что приказано-то? — Не выдержал Сыч, ухмыляясь на то, как Шиан бережно сложил дорогую вещь на скамью рядом и принялся за такие же расшитые и разукрашенные сапоги. — Битый день тут штаны протираем и ходим, что этот балаган, выряженные в цветное тряпье на потеху графским рожам. Все медленно снимали неподходящую, казавшуюся неуютной одежду. Угорь водил пальцами по рядам ровных янтарных застежек на груди, вспоминая, когда в последний раз на нем было надето столько слоев дорогой, хорошо и умело обработанной ткани. Горлопан остался в тонкой рубашке с пышным воротом, осел рядом с уже разувшимся и водящим босыми пятками по холодному полу Шианом. Мягко толкнул его плечом, чтобы продолжал говорить. — У балагана этого есть женщина, всем заправляющая, — облокотился спиной о стену Шиан, глядя попеременно на каждого из стоящих рядом Диких. — По совместительству гадалка, ворожея и колдунья. Он сделал паузу, но все продолжали молча слушать, не задавая пока вопросов и пытаясь не упустить суть. Хотя уже упоминание ведьмы насторожило каждого. — Она привела балаган в город, чтобы встретиться с королем, — лаконично закончил Шиан и поднялся, растирая плечи, расписанные витыми знаками сплошных татуировок воинов султаната. — Ну замечательно, — хмыкнул Арнх. — И больше ты ничего не скажешь? Шиан обернулся на него, сонно моргнул и потер ладонью шею. — Ее надо привести к королю, — разъяснил он, и Арнх едва не закатил глаза. Открыл уже было рот, чтобы снова намекнуть прямо на то, что ничего из сказанного все еще не ясно, когда с тихим вздохом со скамьи поднялся Горлопан. — Сталкон потребовал эту ведьму сюда немедленно, и она явилась к королю. Балаган привела за собой для отвлечения внимания. После полуночи она будет ждать в алом шатре. Его не слушал только Шиан. Обойдя чутко внимающих Мумра и Угря, он опустился на жесткую койку, прижался лбом к холодной стене. — Через эту башню ее можно будет провести, минуя большие посты, и так, чтобы сохранить визит в секрете. Подозреваю, — добавил он уже тише, дернув недовольно уголком тонких губ, — что именно для этого Сталкон потребовал нашего присутствия. — В Валиостре вообще хоть кто-то еще работает на короля, кроме нас? — закатил глаза Сыч. — Теперь мы почетное сопровождение некой ночной гостьи? Горлопан бросил на него тяжелый взгляд и отвернулся, запустив гибкие пальцы в тонкие кружева ворота рубашки. — Это для сына? — вдруг мягко спросил Мумр, нахмурившись и оглядываясь на лежащего спиной к ним всем Шиана. — Он хочет, чтобы ведьма помогла его старшему сыну? — Он не отчитывался, — язвительно шикнул Горлопан. — Наше дело — обеспечить ей незаметный и безопасный доступ в королевские покои. Мумр отмахнулся от него, хмурый, и сел на край кровати Шиана. — Полночь через несколько часов, — кивнул за окно Угорь и встретился взглядом с обернувшимся Голопаном. — Хорошо бы посмотреть, где именно этот шатер, и проверить дорогу к башне и дальше, к покоям. — Я пойду с тобой, — оживился Арнх. — Я тоже, — уже одевался обратно Мумр. На кровати тяжело завозился Шиан, закрывая голову рукой. — Глянь, заснул. Чего это он так устал? — покачал головой Сыч, оседлав скамью и устраиваясь удобнее, доставая из кармана скинутого на пол сюртука мешочек с игральными костями. — Иди сюда, — глянул он на Горлопана, — пусть они проверяют, что да как, а мы пока сыграем. Нечего внимание в башне привлекать, втроем справятся. Алый шатер был самым большим. Увитый трепещущими, как поднявшаяся на спине огромной рыбы чешуя, разноцветными флажками, шатер походил на широкий подол женского платья. Он был наглухо задернут. Справа плясали на расстеленных по земле коврах разодетые как диковинные птицы танцовщицы, перебрасывая друг другу корзинку для сбора монет; прямо за шатром обосновался глотатель огня, собравший вокруг себя толпу зевак. Мумр замер как вкопанный, не спуская глаз с взмывающих в небо зажженных цепей. — Я тут постою, — рассеянно пробормотал он, не оборачиваясь. — Мало ли что. А вы пока поглядите, как в шатер войти, где полог поднимает вообще. Угорь усмехнулся и, кивнув, коснулся его плеча. — Хорошо, — он обернулся к с улыбкой покачавшему головой Арнху. Обойти шатер было делом нехитрым, мешали только обступившие его люди: здесь собралось народу больше, чем, кажется, было на всей остальной площади. Но даже через давку Угорь старался осмотреть каждый локоть стелившейся по земле тугой ткани, лишь единожды обратив внимание на Арнха и сразу поняв, что от него помощи ждать не придется: он весь был обращен к скачущим по коврам и высоко вздымающим многослойные юбки танцовщицам, однажды припав взглядом, уже не отвлекался от них ни на миг. Скоро Арнх и вовсе отстал. Угорь уловил только, как мелькнул его темно-зеленый камзол, тут же скрытый толпой, чуть поодаль, где он замер, чтобы было лучше видно. До полного круга в обход шатра оставалось едва ли несколько шагов, когда спины сосредоточенного Угря отчетливо даже через несколько слоев плотной, украшенной вышивками ткани, коснулась ледяная, тонкая ладонь. Он обернулся молниеносно, удивленный таким отчетливым прикосновением, и встревоженно замер. За ним не было никого, словно все время блуждавшая вокруг толпа вдруг расступилась за ним, давая место, позволяя смотреть на шатер. След прикосновения прямо на левой лопатке снова продернуло холодом и Угорь огляделся, с удивлением понимая, что там, где еще мгновение назад в плотной ткани не было ни шва, ни заплаты, светит медовым, темным пламенем лаз под отвернутым углом полога. Внутри алого шатра приторно пахло вереском и южной акацией, так сладко и терпко, что забилось от первого вздоха горло, стоило пригнувшемуся Угрю только протиснуться внутрь. Медовый тусклый свет оказался отражением пламени маленького фонаря в нескольких зеркалах, поставленных друг напротив друга. Кроме этого пятна разбитого на осколки света, падавшего на постеленный прямо поверх каменной площади цветастый ковер, ничего было не разобрать. Зеркала сияли словно изнутри, высокие, в человеческий рост, составленные в аккуратный, плотный круг, и тьма за ними казалась почти осязаемой. Внутри шатра было тихо, и прямо за Угрем упал на место угол полога, не оставив даже щели на шумевшую, оживленную площадь. Шатер был огромен, но, казалось, в нем был только этот круг света. Тьма обступила Угря, и он сделал шаг к зеркалам и через еще один шаг уже оказался в центре, с нарастающим удивлением и тревогой понимая, что ни в одном из зеркал нет его отражения. В них вовсе не было отражений, только слабый, мерцающий свет сочился из-за неровной, матовой поверхности. Ведьма была не к добру: кто в здравом уме свяжется с ведьмой, будучи и королем даже. Колдунья, шаманка, магичка — дело еще куда ни шло, но ведьмами звали только тех, кто обучался искусству по наитию и сила которых была неясным для целого мира, странным, часто жутким даром. Угорь потянулся к поясу, и его прошиб холодный пот, когда пальцы не коснулись перевязи с ножнам, а только мятой ткани рубахи, спавшей на бедра. За пределами круга зеркал даже полога шатра уже не существовало, неясно было, с какой стороны Угорь пришел и куда ему отступать: все казалось одинаковым, темным, и рамы зеркал не различались ничем. Он огляделся еще раз и замер, подавив порыв рвануть в сторону: левой лопатки снова, но уже мягче коснулась ладонь, и прикосновение более не казалось ледяным. Просто была прижала плотно к спине ткань, и когда Угорь вздохнул свободнее, он остро почувствовал, как разведены и вжаты в его спину тонкие, длинные пальцы. Обернулся медленно, осторожно через плечо, как на дикое животное, не зная, даже не задумываясь, что ожидает увидеть. Стоявшая позади женщина опустила руку, тут же утонувшую в складках легких, белых кружев широкого рукава, и отступила на шаг назад, поднимая укрытую такой же белой вуалью голову. В желтом, болезненном свете, какой источали зеркала, она стояла белоснежная, словно светилась сама, и желтые отсветы даже не касались ее. Сверкающие ткани одежд, длинные, упавшие на пол, словно лепестки едва раскрытого бутона лилии, полы легкого платья; такие же белые волосы, заплетенные в косы и спадающие по тонким, крепким плечам на по-девичьи слабую, трогательно ровную грудь. Лицо, открывшееся через мгновение, было лишено возраста. На нем только ярко горели неестественно-черные, даже для южан несвойственные глаза. Тонкие маленькие губы, аккуратный нос и лишенные румянца, почти сливающиеся с тканями белых вуалей щеки были словно высечены из глыбы мела или морской соли. Ладонь легла теперь уже на плечо Угря, разворачивая, и он отстраненно, не отрывая взгляда от белоснежного подбородка, осознал, что не видел этого движения, словно его и не было. — В полночь, — прошелестел глухой, странный голос, а губы женщины лишь чуть приоткрылись. — Ваш король говорил о полуночи. Угорь кивнул, замявшись. Теперь, когда об этом зашла речь, он вовсе не понимал, как и зачем вообще полез внутрь шатра, что хотел увидеть и что надеялся говорить. В голове его было пусто, и только ощущение тонкой ладони на плече давало помнить, что после этого прикосновения он вошел, словно его приглашали. — Приглашали, — кивнула, едва-едва шевельнув головой, женщина. — Полночь близко, ближе, чем может быть. И холодные пальцы сжались на ладони Угря. Ведьма поднесла ее ближе к лицу, совершенно не ощущая сопротивления, и впилась в линии на мозолистой ладони черными, страшными своими глазами. Поймать ее взгляд, вдруг понял Угорь, было все равно, что посмотреть в глубокий, ледяной колодец: ни дна, ни отсвета или блика — ничего. Она читала его ладонь, и вдруг страх отступил. Стиралась тьма за кругом зеркал, трепетали, истончаясь, тени вокруг, и высокий полог шатра вырисовался прямо над ними, украшенный заплатами в виде звезд и лун. — Что вы видите? — спросил Угорь, сам не желая знать, стараясь не смотреть на все так же белоснежную, словно ненастоящую, ведьму. Она резко и неожиданно, совсем по-человечески, привычно для глаза пожала острыми плечами. Обернулась, прослеживая взгляд Угря на дальний конец шатра, где громоздились клетки и странная, диковинная мебель. Где теперь было видно, как горели свечи. — Читать тебе по руке вслух, мой незваный гость? — совсем другим, веселым и хриплым голосом спросила она, и Угорь встретился взглядом с глазами темными, но уже совсем не такими, какие глядели на него едва ли не только что. Светлые волосы обрамляли молодое лицо с многочисленными родинками; глаза — озорные, темные, блестящие —были прищурены. Пухлые темные губы изогнуты в длинной улыбке, открывающей крупные зубы, а на щеках был здоровый, настоящий румянец. Круг зеркал отражал их ясно: Угря, в дорогом бордовом камзоле, с тяжелыми ножнами на поясе, и невысокую, с согнутой спиной и увешанными тяжелыми браслетами тонкими руками, в длинных цветных, как у гарракских гадалок, одеждах, улыбчивую женщину с уже залегшими на лбу и вокруг широкого рта морщинами. На них падал свет факелов, рыжий и желтый, свободно попадавший в шатер через широко открытые створы полога, закрепленные так высоко, что мог бы въехать и конный. Гудела улица, шипел огонь, пели женщины, звенели бубны и смеялись флейты. — Хочешь знать свою судьбу? — наклонила голову гадалка,проводя пальцами второй руки по раскрытой ладони озирающегося по сторонам остолбеневшего Угря, терпеливо ожидая ответа. — Вы одна здесь? — невпопад спросил он, и женщина широко улыбнулась, кивнула. — Я и одна достаточно вижу в твоих руках, глазах — во всем тебе, южный принц, — мягко заговорила она, и за звучанием ее теплого, тихого голоса словно слышался скрываемый смех. — Я могу открыть тебе будущее, показать чужую душу, любой секрет расколоть, как орех. Какой скажешь, принц. Она засмеялась, увидев, как Угорь нахмурился болезненно и напрягся весь, окостенел, услышав ее обращение, и ее смех зазвенел колокольцами и бубенцами; царивший совсем недавно холод и тишина отступали перед ней — с вплетенным в волосы перьями соколов и горлиц, с унизанными многочисленными кольцами мозолистыми пальцами. — Говорить тебе, что вижу, что знаю, что могу сказать? — лукаво спросила она. — До полуночи есть еще время. Боишься узнать, что тебя ждет? — Нет, — отозвался Угорь. — Зачем мне это нужно? — Кто предупрежден — вооружен, — провела пальцами в очередной раз по его ладони ведьма и подула на разгоряченную кожу. Угорь ощутил, что лицо его пылает, и жарко от подступившего страха, и горло перехватывает неожиданная немота, а голова становится пустой. — Смерти не вижу скорой, — начала ведьма, перебирая по его подушечкам пальцев мягко. — Вижу боль, и кровь, и страх, но не в этот год, и не в следующий. Угорь слушал, желая попросить ее замолчать и не имея никаких сил сделать это. В голове вдруг четко появилось осознание, что Арнх с Мумром снаружи, и Арнх даже не знает, что Угорь ушел. Шатер взмывал вверх прямо над его головой и собирал под острым навершием мглу и тени, так высоко, что Угорь вдруг ощутил себя ребенком, стоящим перед чем-то громадным. Ведьма замолчала, обратив озорной свой, детский взгляд к входу в шатер. — Нашелся! — хохотнул Арнх, и Угорь стремительно обернулся на его голос, освободив ладонь из пальцев ведьмы. На шее Арнха был повязан цветастый шарф, какими размахивали танцовщицы на коврах, и весь вид его говорил о том, что он отлично провел то время, на какое Угорь оставил его снаружи. — Никак и этот господин хочет знать, что судьба ему готовит? — обратилась к нему ведьма и сделала мягкий шаг вперед. — А почему нет? — улыбнулся ей Арнх и позволил взять свою руку, поднести ближе к лицу. — Что видите, госпожа ясноокая? Ведьма откинула со лба прядь тяжелых волос и обернулась на Угря, покачала головой. — Воду вижу и смерть твою в ней. Улыбка медленно сползла с лица удивленного Арнха. — Так я плавать умею хорошо, мне вода не страшна. Или корабль утонет, как же? — сбиваясь на полуслове, придвинулся ближе к ведьме он, подсовывая ей в руки и вторую ладонь. — Как меч твой плавает, так и ты поплывешь, — только и сказала она. — На дно одна дорога и с кораблем, и без корабля. Бойся воды. — Ну, полно, — встряхнулся Арнх, — сдюжили, конечно, ободрили вояку, нечего сказать. — Я сказала, господин, не более того и не менее, что ты сам спросил. — А у этого что видно? — кивнул явно раздосадованный и побледневший от тревоги Арнх на Угря и выдавил кривую, в чем-то даже злую улыбку. — Не вода ли тоже? Ведьма закрыла губы ладонью. Арнх засмеялся, деланно, тяжело, и Угорь ясно увидел, как глубоко засел в нем теперь этот страх, глухая темная мысль о скорой, тяжелой смерти. — А вдруг, не сбудется? — подмигнул ведьме Арнх. — Вдруг, — бесцветно отозвалась она и подняла резко голову, снова вглядываясь в просвет отодвинутого полога. Снаружи уже царила ночь. Балаган шумел совсем иначе, раскатистые напевы сменились мелодичными, тягучими песнями, слышалась лютня. Было видно, как в темном небе уже стоит высоко искусанная, молодая луна кривым тонким серпом над крышами засыпающего города и городскими стенами. — Полночь, — удивленно выговорила ведьма. — Как быстро. Мумр ждал их снаружи, весь растревоженный и опасливо озиравшийся по сторонам. — Будто время здесь иначе идет, — шепотом тут же обратился он к Угрю, опасливо огляжывась на вышедшую под руку с Архом из шатра, закрывшую лицо широким платком ведьму. — Вы едва ушли, и тут же луна взошла, словно ее на небе нарисовали. Угорь не успел ответить. В темноте, пропахшей дымом костров и пестрящей разноцветными огнями и яркими тканями, перед ними остановились две темных фигуры, пропуская вперед. Через несколько шагов за плечом Угря уже шел Горлопан, надевший вместо камзола потертую дорожную куртку и собрав привычно светлые волосы в свободный хвост. — Нас долго не было? — чуть обернулся к нему Угорь. — Долго, — тихо отозвался тот. — Мы обошли балаган, вас не нашли. Шатер был закрыт. В его голосе злоба, но звучат слова странно легко, и Угорь улыбается, понимая, как испугали они своей пропажей тех, кто остался ждать в крепости. — Она правда ведьма, — сбавил шаг, чтобы поравняться с Горлопаном, Угорь. — Не колдунья, а ведьма. — Шиан так и сказал, — Горлопан смотрел ему в глаза внимательно и настороженно. — Он даже подходить к ней отказался, не то чтобы разговаривать. — И правильно сделал, — ладони Угря саднили, словно прочтенное с них будущее было содрано вместе с кожей. — Ничего хорошего от нее нет. Весь оставшийся путь до башни и по узким пустым переходам мимо постов миновали молча; только Горлопан шел рядом, близко, так, чтобы касаться плечом Угря, неизменно и неотступно. А у королевских покоев, пока вышедший вперед Сыч стучал тихо в широкие двери, и вовсе припер плечом и положил прохладную, сухую ладонь ему на шею, огладив широко под воротом до выступающего шейного позвонка. Угорь улыбнулся, подставляясь под прикосновение, но зародившегося от темных слов страха оно не сняло. Сталкон вышел к ним сам, и освещенная огнем огромного камина зала, где он ожидал визита, была пуста. Ведьма неуклюже прошла внутрь и оглянула на затворяемые за ее спиной королем двери. Ее теплые темные глаза смотрели прямо на Угря, и в этом взгляде не было вовсе ничего страшного и дикого — он был человеческий, женский, теплый и ясный. Разговор их не занял и часа. Ожидавшие поодаль от дверей, чтобы точно не уловить ненароком ни отзвука произнесенного в зале слова Дикие понуро смотрели во двор, и только Сыч пребывал в прекрасном расположении духа. На пересказ предсказания Арнха он заржал и махнул рукой, хорошенько приложив ладонью самого Арнха по груди. — Вроде взрослый мужик уже, — подначил он, — а в белиберду от балаганных гадалок верит свято, как баба! Она б тебе чо не предрекла, что, всему бы поверил? Он по-отечески отвесил Арнху подзатыльник по лысой башке и продолжил смеяться. — Да если б все, что мне понапредсказывали эти балаганные дивы, сбылось, ооо, как бы богат я был! - он хлопнул себя по коленям. — А сколько бы раз и как страшно уже подох бы! — Необычная она, — сглотнул Арнх, но лицо его просветлело, и больше не было морщин меж бровей и в углах опущенных губ. Он улыбался. — Еще б, гадалка же, — Сыч уже поглядывал на мрачно слушающего его Угря, — они все одна другой необычнее. У некоторых, говорят, даже чешуя от дара ихнего прорезается. Да хвосты змеиные растут. Горлопан покачал головой утомленно и отвернулся, мазнув пальцами Угрю по раскрытой ладони; прикосновение прошило болью, словно ладонь онемела, но через мгновение мерзкое ощущение, оставшееся после пальцев гадалки, исчезло, словно и не было его. Сталкон отпустил её еще до того, как ночь перевалила за третью четверть. Они раскланялись в дверях, король поцеловал тонкую руку женщины и грустно смотрел вслед, пока кутающаяся неловко и, кажется, испуганно, в своих платках и юбках ведьма быстро шла по гулкому коридору к ожидавшим ее Диким. К королю она больше не обернулась, едва дойдя, схватила вздрогнувшими руками Угоря за локоть и прижалась плотно худым горячим телом, как испуганная девочка. — Не помогу я вашему королю, — шепнула, глядя виновато из складок накинутого на волосы платка. — Как тут поможешь?.. Обратно шли медленнее. Угря тяготили сжимающие его руку ладони, тяготило дыхание ведьмы, которое он отчетливо слышал, ее запах степных трав и южных благовоний, акации и верескового цвета. Их не спешили обгонять, и впереди шел только Горлопан; ведьма следила за его ровным тихим шагом, и в конце-концов вонзила тяжелый взгляд в ровную спину, закрытую потертой кожей куртки. — Тебе помогу, — сказала она едва слышно, и Угорь наклонился к ней, желая отказаться. Его подбородка и губ коснулась теплая, влажная ладошка, и тут же ведьма убрала ее. — Какой нож, мой принц, рвет плоть и сердце, отравляет кровь и душу страшнее всего? — спросила она, смотря снизу вверх в глаза, и показалась отчаявшейся, испуганной девочкой. Испуганной больше, чем был напуган Арнх, услышавший вести о собственной кончине. Угорь не задумался над вопросом. Он покачал головой, боясь открыть рот, чтобы только его не услышали остальные и не начали прислушиваться; так тихо говорить, как говорила ведьма, он не умел никогда. — Не хмурься, принц, — вздох вышел горячий и горький, и ведьма вжалась в Угря еще сильнее, словно ее бил озноб и она нуждалась в тепле и защите. — Так ранит лишь нож, зажатый в любимых руках. Идущий впереди них Горлопан остановился, выглядывая из-за лестницы, и свернул в другой переход, чтобы миновать неспящий пост на первом этаже башни. Балаган засыпал, и люди еще собирались понемногу только у нескольких больших костров, где пели тихо или рассказывали сказки и истории. Ведьма остановила их далеко от алого шатра и попросила дать ей дойти дальше самой: теперь она была среди своих. Бояться ей и до этого было нечего, кроме королевского гнева, а теперь, когда, кажется, и он миновал, она не хотела больше вспоминать об это встрече. Сыч выпросил возможность узнать свою судьбу, и ведьма с горько изогнутыми губами, предрекла ему стрелу, на что Сыч посмеялся и похлопал Арнха по плечу, приговаривая, что не одному ему умирать. Мумр обмолвился с ней парой слов, ведьма улыбнулась ему и погладила по щеке, нашептав что-то недолгое в самое ухо. А потом повернулась к стоящему в тени Горлопану, кутающемуся недовольно в походную куртку. — Вам неинтересно? — спросила она, делая шаг навстречу. Взгляд обернувшегося Горлопана был тяжелым и злым. — Что, кроме лишнего страха, даст мне твоя болтовня? — наклонил он голову и сощурил светлые глаза. Ведьма подходила ближе и потянулась взять его руки в свои, но он даже не потрудился вытащить их из карманов куртки. — Страх не так плох, — сказала примирительно она, — он помогает двигаться вперед и беречься, помогает понять, что... — Мне и так хватит страха, — оборвал ее Горлопан хриплым шепотом. — Сдохну, когда сдохну, а там и узнаю, как. — Ложь, — спрятала руки в складки платка, спадающих на грудь, ведьма. — Ложь, которая ведет вас против того, что вам ценно и дорого. Горлопан сплюнул на землю и отвернулся; остальные Дикие настороженно слушали, а Угорь ощущал, как дрожит где-то высоко в груди, почти под горлом, вьется и сокращается бешено сковывающий страх. Протянув руку, ведьма положила ладони на грудь Горлопану, нажала несмело, словно что-то обозначая. — Вы сами решаете, — шепнула она, и Угорь подался вперед, чтобы слышать. — Вы благословлены, вы можете спастись. Вы оба. И замолчала, покачав головой. — Но хотите ли... Горевший рядом костер с дружным хохотом балаганщики залили водой, и в подступивших резко тенях ведьма растворилась, оставив только шелест легких шагов да тяжелый пряный запах акации и степных трав. Сталкон опустился в кресло у самого очага, так, что пламя жарко и бешено дышало ему в лицо; но жара его король вовсе не чувствовал. Двери за Алистаном Маркаузом закрылись так же бесшумно, как и растворились перед ним, впуская в покои короля. Он остановился и пошел так, чтобы его было слышно, почти чеканя шаг и положив ладонь на рукоять висевшего на поясе меча. Король поприветствовал его скупым кивком и, положив горячую, крупную ладонь поверх кисти Маркауза, сжимавшей рукоять клинка, потянул его на себя, к стоящему рядом креслу. — Вы расстроены, — после недолгого молчания тихо обратился Алистан. — Знаешь, что она сказала мне, эта всесильная ведьма, поднимающая чумных одним прикосновением ладони? — король обхватил голову ладонями, согнувшись, едва не касаясь лбом колен. Алистан осторожно подался вперед, вслушиваясь в ставший глуше голос короля. — Это проклятие, волшба, порча, сглаз — все вместе. Настолько страшное, что даже ей его не снять. Никак не снять. Король сглотнул тяжело, сухо и закрыл глаза. Тут же его плеча коснулось холодное стекло: Алистан протягивал не по этикету до краев полный прозрачным розовым вином бокал и смотрел, сдвинув сурово брови. Сталкон улыбнулся впервые за тяжелую ночь и осушил бокал залпом, но его едва хватило просто промочить горло. — Что еще сказала ваша гостья? — спросил Маркауз, протягивая королю и свой бокал. — Пока жив тот, кто сотворил волшбу, сама его жизнь крепко держит всю эту дрянь на моем сыне. На моем наследнике. — Нужно выяснить, кем является маг, проклявший принца, и убрать этот крепеж, — холодно прервал его Маркауз. — Гостья говорила о нем? — Она его не видит. Он сильнее ее. Мудрее и старше. Она девочка совсем еще. Повисшую тишину разбавлял только треск дров в полыхающем жарко камине; в комнате было душно, но ни король, ни Маркауз не чувствовали жара, занятые своими мыслями. — Более того, — собрался с силами Сталкон и повернулся к собеседнику; Маркауз был тверд и непоколебим, чувства его на лице никогда не читались, непроницаемы были и глаза. Всегда, с самых первых дней служения, это придавало Сталкону некой уверенности в своих силах. Он чувствовал, глядя на милорда Алистана, что ему есть, на кого опираться, кому доверять спину и грудь. — Более того, она говорила и о смерти второго моего сына. Заканчивая фразу, король все же отвернулся, глядя в игру темного пламени в клетке камина, поэтому он не увидел, как изменилось обычно непроницаемое лицо его генерала. Как потемнело оно и исказилось гневом и отчаянием, никогда ранее королем на этом лице не виденными. Через несколько мгновений, когда совладавший с собой король вновь взглянул на Маркауза, маска спокойствия и уверенности вернулась, и Сталкон только слабо улыбнулся. — Я рассчитываю на твою помощь, — грустно покивал сам себе он, и Маркауз закончил фразу. — Мы изыщем способ избежать этого, господин. — Мы постараемся, - снова смотрел в огонь Сталкон. — И, Алистан. Ведьма сказала, нас всех ждет война. Треск дров в камине затих вместе с любыми другими звуками, словно в комнате вдруг не осталось ничего, кроме них двоих, замерших и напряженным. — Страшная война, — выдохнул Сталкон. — Нам стоит обратиться за помощью? — скрестил руки на подлокотнике Маркауз. — Мы можем послать в Заграбу, к эльфам. — Мы не просто можем, Алистан, — король поднялся со своего места и замер, наклонив голову. — Мы должны. Дикие не спали эту ночь. Воздух был тяжелым и горьким, и если Угорь точно знал, что для него все так страшно отравили слова ведьмы, то почему не спал совершенно не боящийся предсказаний Сыч, он сказать не мог. Только Сыч до рассвета смотрел в низкое окно, сидя на лавке, и смолил трубку, забитую удушливо пахнущей смесью, раскуривая ее раз за разом. Мумр заснул под утро; после рассвета уснул и заливший тревогу брагой Арнх. Шиан бродил по замку, не желая знать ничего о ведьме: в Султанате, откуда он был родом, таких заживо закапывали в пустынях, чтобы не сеяли прикосновениями, словами и взглядами смерть, болезни и упадок. Только под утро, когда и Сыч ушел на улицу, оставив его наедине с Горлопаном, лежащим с закрытыми глазами на лавке, Угорь решился заговорить с ним. Он сел рядом, и Горлопан, не открывая глаз, неловко подвинулся, едва не свалившись с узкого спального места. — Замолчи, — прошептал он, едва Угорь открыл рот, и отвернулся. — Все эти слова не имеют значения. Забудь и замолчи. Дай мне спать. Угорь почувствовал злость, и, чтобы как-то унять ее, положил ладонь на грудь Горлопану, чтобы почувствовать ритм его сердца, привычно и правильно. Но его пальцы коснулись сбившейся цепочки с его, Угря, Улиса ван Арглад Даса, фамильным перстнем, который Горлопан по его настоянию носил на шее. Коснулись там, где касались пальцы ведьмы, когда она говорила тогда о Горлопане. И Угорь замер. Замер под его ладонью Горлопан. И когда пальцев Угря коснулись пальцы Горлопана, убирая его руку с груди, но не отпуская ее, Угорь вспомнил и то, что ведьма сказала ему самому. Нож, зажатый в любимых руках. — Я верю тебе, — говорит Угорь, и Горлопан открывает свои светлые глаза и смотрит сосредоточенно. — Я верю тебе, как никому. И этого кажется достаточным. Только Горлопан ничего не отвечает.