Тысячелетия Каина

Дин ненавидит это выражение лица. Хотя, ненавидит – слишком сильное слово. Нет. Скорее, просто терпеть не может. Потому что оно означает, что Дин сдастся. Как бы он ни хотел, как бы ни был уверен в своей правоте, но… если Сэмюэл сделал такое лицо и уставился на него вот так, как сейчас… то всё… без шансов. Но Дин не был бы Дином. Или, скорее, не был бы Винчестером, если бы умел сдаваться без боя. Если бы дал понять Сэму, что ему достаточно «всего лишь» выражения лица. – Нет, Сэмми. Не начинай… – Дин сидит на полу. И вокруг него широким радиусом раскиданы книги. Он читает. Работает. Бестолково убивает время добровольного заточения. Сутки за сутками. Неделю за неделей. Ему кажется, что он нашёл средство. Не победить. Но отыграть. Секунды. Минуты. Часы. Часть себя. Дин смирился. Почти по-настоящему. Настолько, насколько может разыскать в себе смирение тот, кто… у кого внутри пытается обжиться абсолютная тьма. Дин чувствует её. И радуется уже тому, что способен контролировать. Пока. И он сделает всё для того, чтобы это «пока» растянулось на как можно более длительное время. Он – это всё ещё он. Пусть только часть. Но, несомненно, большая часть в нём принадлежит Дину Винчестеру. Проблема в том, что Сэмюэла не устраивает часть. И, честно говоря, Дин знает, что брата и не может устроить ничто иное, кроме… Дина. Всего. Целиком. Но сейчас дело вроде бы не в этом. Вот только любое «дело», по факту, сводится именно к этому. Дин НЕ может. Не должен. Нет. Всё. Точка. И к чёрту выражение лица! – Уходи, Сэм! – Дин… – Нет, Сэмми! – Почему, Дин? Я знаю, ты волнуешься из-за метки! Но я – мы с тобой – не имеем к ней отношения! Мы… – Да, Сэмюэл! Я волнуюсь из-за метки! И к ней, гений, имеет отношение всё! Абсолютно ВСЁ! Еда, выпивка, секс… всё! Неужели ты думаешь, мне нравится сидеть здесь сутками напролёт, жрать омлеты и запивать их кружкой горячего молока на ночь? Если ты так думаешь, Сэмми, то у тебя проблемы с головой, чувак! Потому что мне НЕ нравится! Но это единственное, что я реально могу! – Дин резко выдыхает. Прикрывает глаза. Проводит рукой по затылку. Облизывает губы. Делает всё это разом. Бомбит нервную систему Сэма безжалостно и мощно. И Сэмюэлу самому впору жмуриться… но он смотрит. Дин запрокидывает голову. Смотрит снизу вверх. Так смотрит, что… – Уходи, Сэмми. Я прошу тебя. – Дин… Вот чёрт! Смена выражения на лице брата яснее ясного сообщает Дину о том, что брат не уйдёт. Не расстанется со своей идеей. Не выйдет из комнаты. И не отправится спать. Добровольно уж точно. Самым идеальным вариантом было бы просто выпихнуть его за порог и закрыть дверь. Применить силу. Но Дину надо собраться с мыслями. Настроиться даже на этот незначительный контакт. Даже на короткое, жёсткое прикосновение. И он оттягивает момент. Остаётся сидеть на полу. Не двигается. А только беспомощно кривит губы. – У меня на руке индикатор, Сэмми… Понимаешь? Грёбанный датчик, который невозможно обмануть! Сигнализация, срабатывающая всякий раз, как только я пытаюсь сделать хоть что-нибудь из того, что… ну, из того, что мне нравится. Просто сожрать бургер, посмотреть порнуху по телику или уставиться на задницу какой-нибудь девчонки в баре – это такая ерунда! Но даже этот, незначительный кайф увеличивает область моей персональной тьмы! Я чувствую это, Сэмми! И я сопротивляюсь! Так, как могу! – Я не предлагаю тебе бургер. И… я не девчонка… – О, да! Сэмми, ты не девчонка! Это всё меняет! Точно! Ты же парень! И к тому же – мой брат! Что может быть естественней и правильней, чем трахать тебя! Ну, конечно! – Не тебе решать, Дин. Кажется, Дин добился цели, и Сэм обиделся. Вот только вместо того, чтобы надуть губы и свалить, как ожидалось, он… …идёт к Дину. Несколько коротких шагов и пара разлетевшихся в разные стороны книг. Толстая подошва ботинок. И слегка затёртые края джинсовых штанин. Вот всё, что успевает увидеть Дин, прежде чем Сэм берёт его за плечи и с силой дёргает на себя. Дин путается в ногах и на автомате вцепляется в Сэма. Сжимает полы расстёгнутой рубашки в кулаках и с отчаянием упирается ими в грудь брата. С необыкновенной ясностью понимает, что за спиной у него кровать. И достаточно только чуть потянуть на себя, согнуть колени, выдохнуть и закрыть глаза… – Нет, Сэм… – Просто поцелуй меня… – у Сэмюэла мягкие руки и голос. Он вложил силу только в первое движение. Только для того, чтобы поставить Дина на ноги. Всё. Сейчас он не держит. Не заставляет. Не настаивает. Физически. Только легко придерживает за плечи. И смотрит. Так смотрит, что Дину жарко от одного только взгляда. От того, как он близко. И… – Пошёл ты к чёрту, Сэм… – Дин выдыхает обречённо, но не целует. Да. Он готов сдаться. Это ясно было ещё тогда, когда брат состроил то самое, первое выражение лица, которое Дин так терпеть не может. И он, конечно, не выставит Сэма вон. Конечно, нет. Но и… тянуть на себя, падать на кровать, целовать… ничего этого он тоже делать не будет. Первым. Не теперь. – Туда я всегда успею, – Сэм абсолютно серьёзен. Никаких шуток. И ему не нужна капитуляция. Её он мог бы добиться в самый первый день. Это было бы легко. И он обдумывал такой вариант. Сразу после. После того, как Дин съехал из общей спальни. Две недели назад. Но Сэму не нужна капитуляция. Ему нужен брат. Это же очевидно. – Я понял, Дин. Датчик. Индикатор. Тьма… я всё понял. Я отстану… – Брат удивлённо выгибает бровь и скептически кривит губы, но глаза выдают его с головой: он не хочет, чтобы Сэм «отстал». По-настоящему… нет. Не хочет. Но решил, что так будет правильно… и умоляет уйти. – Обещаю… – подтверждает Сэм в ответ на эту мольбу. И тут же продолжает, отзываясь на другую: – Но сначала ты поцелуешь меня. Дин дёргается и складывает губы в попытке ответа. Не успевает. – Я просто хочу убедиться. В том, что твой индикатор сработает. Поцелуй меня. Если метка отзовётся… Если всё будет так, как ты говоришь… я не буду настаивать. Я клянусь тебе, Дин. Я уйду. И снова это выражение лица! Эти глаза, полные любви и вселенской печали! Две вертикальные черты морщинок между бровями! Опущенные уголки губ! Всё то, чего сердце Дина категорически не может вынести. Сэмюэл… упрямый мелкий! Кажется, это всего лишь случайность, то, что он всё-таки перестал верить в Санта Клауса… или… не перестал? Дину хочется проверить. Провести рукой по волосам и по подбородку, осмотреть собственную одежду. Убедиться, что… он не имеет отношения к мифическому Санте. Хочется найти хоть одну причину такой бесконечной, слегка наивной и несокрушимой веры в него. В слабого человека. В Дина Винчестера. Ему хочется найти причину, но… вместо всех этих поисков… вместо разговоров… доказательств и споров… он… просто целует Сэма. Запрокидывает голову, касается своими губами его и… сам идёт к чёрту. Сдаётся. Мчится в плен к победителю с дурной первобытной радостью. Тьма? Да и… Вот как-то так… Сэм не соврал. Ему действительно надо было убедиться. Проверить. Получить доказательства. Споткнуться об эту невидимую границу. Почувствовать самому. Он собирался послушаться Дина. Сэм же не идиот! Он же всё понимает. Помнит. И он… он последний из тех, кто станет кормить тьму внутри брата. И он… забывает обо всём в тот момент, когда Дин обрушивается на него всей своей тяжёлой артиллерией. Сминает волосы и губы, и ткань футболки на спине, под рубашкой. Тянет на себя. За собой. Падает. И Сэм не сразу вспоминает, что у брата за спиной кровать. На мгновение пугается, вдыхает с коротким возгласом ставший вдруг жарким воздух… и этой секундной паники Дину достаточно для того… чтобы заполнить собой беззащитное пространство рта… оказаться внутри и собственнически жадно, нагло и уверенно затребовать ответа… Сэм хочет вдохнуть, хочет спросить про метку, узнать о реакциях персональной тьмы… остановиться, если это надо… но Дин не оставляет ему шансов. Больше нет. Ничего. Ни воздуха. Ни жизни. Ни смысла. Ни пространства… для манёвра. Он настойчив. Он уверен. Он сильнее. Он старше. Он… Дин. И в этой тонкой, острой, безмолвной борьбе языков, губ и глаз… Сэм безнадёжно и счастливо проигрывает. Сдаётся. Капитулирует. Целует в ответ, забывая про обещания. Про метку. Про тьму… Один раз. Хотя бы один единственный раз… и… Дин же почувствует, когда надо остановиться. Скажет. Сэм уйдёт. Когда Дин скажет. Не сейчас… Дин… Дин промолчит, даже если руку разорвёт в клочья. Метка орёт. Наливается жаром и лупит изнутри бешеным пульсом. Выдирает с корнем мышцы, выламывает кости. Горит. Огнём. Сжигает заживо. И тьма внутри ликует. Празднует. Отвоёвывает чуть-чуть больше. Пока совсем чуть-чуть. Но побеждает. Ясно даёт понять, что Дин не Каин. И у него нет даже такого шанса, как у первенца Адама и Евы. Никакого. Ни малейшего. Нет. Он утешал себя иллюзией сопротивления. Верил в собственную призрачную силу. Во всемогущий свет внутри. Почти как в ёбаного Санта Клауса! И ещё смеялся над Сэмми! А двенадцать – далеко не предел наивности Винчестеров! Нет. Еда, виски, музыка, порнушка, девочки… это всё ничего не стоит. Это всё легко может отправиться в мусорку… и вся его жизнь – вместе с этой мишурой. Всё. Кроме Сэмюэла Винчестера… Сэмми… Вот его слабость. Вот тот, от кого он не может отказаться. Ни ради чего. Никогда… Однажды… когда-нибудь, он посмотрит на себя в зеркало и поймёт, что больше никогда не увидит собственных глаз. Возможно, наступит время, когда он даже забудет то, какими они были… Вероятно, к тому моменту он убьёт половину всего живого и мёртвого на этой планете. Может быть… большую половину. И наверняка ему не будет ни стыдно, ни больно, ни страшно… Его самого не будет. Когда-нибудь… но не прямо сейчас. Потому что прямо сейчас он есть. – Сэмми… – жадно-нетерпеливо шепчет Дин. И Сэм вскидывает бёдра и руки. Выворачивается из бесконечных слоёв одежды. Помогает себя раздеть. Подчиняется с из раза в раз удивляющей готовностью. Отзывает на грубоватую нежность Дина стонами и сбитым дыханием. Такой невозможно податливо-жаркий. Такой… что… – Перевернись, Сэм. Дин говорит и смотрит на то, как брат исполняет его… просьбу? Приказ? Дин и сам не знает точно, что именно. Так же, как не знает, что именно он сделал бы, если бы Сэм не подчинился. Метка на руке уже не горит. Не пульсирует. Не сжигает предплечье изнутри. Но только лишь потому, что теперь пылает весь Дин. Целиком. Он весь, абсолютно весь, охвачен огнём яростного, почти безумного, почти пугающего желания. Он хочет Сэма. И с очевидной ясностью понимает, что эта доверчивая покорность брата только разжигает, распаляет, заводит, натягивает всё внутри до почти физической боли. До темноты перед глазами. В глазах… Но Дин… всё ещё Дин. Это именно он находит губами выступающие крылья лопаток. И хрупкую беззащитность шеи. И мягкие пряди длинных волос, закрывающие лицо. И колкие стрелы тёмных ресниц. Это Дин. Это он сходит с ума от любви и нежности. От этой бесконечной благодарности Сэму. От того, что он… весь он… такой большой, такой решительный, такой смелый и сильный… отдаёт ему себя вот так… без остатка. Без страха, без колебаний, без малейших сомнений… Дин бы почувствовал, если бы было хоть что-то. Если бы брат попытался оставить себе даже самую малость. Даже самую мелкую крупицу себя. Если бы… то Дин бы почувствовал. Но Сэм весь, целиком принадлежит ему… Дин целует. И Сэм тянется за новыми поцелуями. Льнёт к рукам. Прирастает кожей к коже. Умудряется отвечать почти не двигаясь, не меняя позы, не разворачиваясь… Чувствует, что Дину так нужно. Необходимо до дрожи в коленях и пальцах. Чувствует… или просто… хочет сам. Эта мысль мелькает и пропадает. Так же как все остальные мысли в голове Дина. Он не думает. Не боится. Не чувствует. Ничего, кроме Сэма. Кроме всепоглощающего огня страсти. Какого-то дикого, пьяного, затуманивающего разум и реальность, вожделения. И Дин не уверен до конца, что оно принадлежит ему… является частью его самого… Его, а не хозяйничающей внутри тьмы. Дин не уверен, но остановиться… даже просто притормозить себя он не может. Он сдался. Проиграл. Подчинился. И не сейчас. Не тогда, когда сжимает в кулаке волосы брата и заставляет запрокинуть голову, выгнуть спину, дёрнуться навстречу своему движению. Не тогда, когда полно и ясно вспоминает, «что именно его заводит», и вбивается внутрь его тела длинными, сильными и, наверняка, болезненными ударами. Сэму почти наверняка больно… но Дину почти всё-равно. Настоящий Дин почти истлел. Превратился в пепел где-то на самом дне заполненной вездесущей тьмой души. И только последние слабые искры вспыхивают беспомощным умирающим светом… Еле слышным отблеском призрачного звука. Почти не несущего в себе смысла внутреннего призыва… остановиться. Но Дин не был бы Дином. Не был бы Винчестером. Уже давно не был бы вообще. Если бы умел сдаваться без боя. И он вцепляется в этот истлевающий, умирающий смысл мёртвой хваткой ошалевшего от адреналина бульдога. Вытаскивает себя на поверхность, выбрасывается из огня, как кит на берег – умирать. Всё ещё слепой от затянувшей глаза темноты, он разжимает руки и отпихивает от себя Сэма. Отталкивается от него, как от трамплина десятиметровой вышки. И летит вниз. Готовый к тому, что внизу его встретит бетонный пол. Абсолютно сухое дно… Смерть. Ему, кажется, требуется вечность. Чтобы вдохнуть и выдохнуть. Чтобы разогнать жаркий туман. Чтобы открыть глаза… и быть готовым увидеть… В реальности эта вечность Дина укладывается в сотую долю мгновения. Ровно столько требуется Сэму на то, чтобы среагировать. Поймать изменившееся движение брата. И не дать Дину отстраниться. Потянуться за ним телом и сердцем. И выдохнуть своё короткое, умоляющее: – Дин… Ещё одна вечность уходит у Дина на то, чтобы осознать. Окончательно вытравить из башки обманчивые картинки ужасных зрелищ. Синяков, ссадин и искусанных губ… Поверить в то, что Сэму… не больно. И он не бьётся в страхе, пытаясь остановить Дина. Не отпихивает его от себя. И вовсе не потому, что провалился в омут глобального и безнадёжного отчаяния. Не потому, что у него нет выбора. Как… в тот раз. Дин встряхивает головой, окончательно избавляясь от морока ТОГО раза. Ощупывает, оглаживает взглядом Сэма. Всего. От волос на макушке, до трогательных ямочек на пояснице. Проводит пальцами линию вдоль спины. И медленно прижимает брата плотнее… к себе. Сэм вздыхает и с готовностью поддаётся. Усиливает движение Дина своим собственным. И мышцы под руками перекатываются длинной волной. Ожиданием. Удовольствием. Удивлением. Настойчивым и требовательным на этот раз: – Да, Дин! Что бы ни примерещилось Дину в безумном огненном мраке собственных страхов, ничего этого нет. Есть только Сэм. Сэм, который выламывается спиной, требуя новых поцелуев и прикосновений. Льнёт к рукам. Прирастает кожей к коже. Становится частью. Или даже самим Дином. Ловит любой его порыв, стоит Дину только подумать о нём… и усиливает, умножает своим собственным… ответным движением, вдохом, выдохом, стоном, именем Дина на искусанных от удовольствия, пересохших губах, невозможной какой-то страстью, любовью… единением… Дин уверенно и твёрдо ведёт Сэма к краю. К одному ему известной дрожащей точке. К тому мигу, в котором Вселенная схлопывается в гулкую всеобъемлющую пустоту. Дин ведёт Сэма к краю и смотрит… до самого конца. До тех пор, пока может видеть… Пока может… Пока земля не обрушивается под ним… и он не падает вслед за Сэмом. Куда-то в небо. В абсолютный свет… – Дин… – голос Сэма звучит хрипло и глухо. Дин приоткрывает один глаз и тут же закрывает его снова. Потому что Сэм целует его закрытые веки и лениво наваливается сверху. Весь. Целиком. Заставляя Дина задохнуться от возмущения. А кровать жалобно скрипнуть. Он уже готов двинуть брату кулаком под рёбра и вывернуться. Освободиться от этого огромного, наглого мальчишки. Того, который тычется ему в щёки своими сухими губами. Ужасно шумно дышит в уши. И щекочет лицо непомерно длинными волосами. И Дин уже сжимает пальцы, и бровь начинает своё извечное движение вверх… когда Сэмюэл продолжает: – Как метка, Дин? Метка. Дин разжимает кулак и с удивлением подносит руку к глазам. Ёрзает, чтобы лучше видеть, и Сэм, наконец, сваливается с него. Откатывается куда-то в сторону. Даёт несколько секунд, чтобы рассмотреть, а потом вцепляется в предплечье и тянет на себя. Хочет сам увидеть: как? Дин расслабляет руку, позволяя Сэму крутить её из стороны в сторону. Но всё-таки бурчит недовольно: – Слышь, чувак, ты мне сустав вывернешь! Поосторожней там! Эта рука мне ещё нужна… – Мне тоже, – тут же соглашается Сэм и шутливо прикусывает плечо, прежде чем отпустить. И снова улечься сверху. Дин вроде бы хочет его спихнуть, но вместо этого обнимает и с силой прижимает к себе. Они очень долго молчат. Так долго, что Дину начинает казаться: обошлось. И он выдыхает почти свободно. Почти… Но не тут-то было. Сэм не был бы Сэмом. Если бы умел промолчать. – Ну, скажи, Дин! Скажи, что я был прав! – Сэмюэл приподнимается на локте, преодолевая сопротивление Диновой руки, и таращится брату в лицу с очевидным выражение превосходства. Дин в ответ вскидывает бровь и усиленно изображает из себя тупого придурка. – Ты о чём, Сэм? – Не придуривайся, Дин! – по-детски обиженно тянет Сэм, но при этом слегка теряет уверенность. И во взгляде мелькает лёгкое беспокойство. Умиляющая Дина забота. – Метка… она же? Ведь нет, Дин? Дин вздыхает. Вскидывает руку и принудительно укладывает Сэма обратно. Прижимает его голову к своей груди. И только через пару минут отвечает: – Мы не имеем к ней отношения, Сэмми. Ты был прав… – Сэмюэл чуть слышно облегчённо выдыхает и ощутимо расслабляется. Метка на руке тут же отзывается болезненной жаркой силой. И Дин чуть сильнее стискивает зубы. Он справится. Он… сильный. А Сэм… Сэмми всегда прав…