Blodorn

В Европе отчаянно вопили, что россказни о подобном – лишь бред напуганных монахов, что сие есть вовсе не правда и викинги лишь таким образом кичатся своей хваленой непобедимостью и стойкостью. Коя, собственно, и так славилась на весь мир и не раз была подтверждена. Да, эти слабые трусливые люди, давно позабывшие о том, что есть настоящая сила тела и духа не могли даже и представить себе, что каждое слово – правда. Что ритуальная казнь, жертва Всеотцу, которой подвергались лишь самые достойные и сильные из врагов, существует на самом деле. Что и вправду была на свете столь сильные люди, которые сами просили о подобном, дабы не умереть позорно, а с великими почестями, оказавшись после героями легенд. Каждый случай – великое событие, о коем после ещё очень и очень долго трезвонила молва, дивясь доблести павшего столь изощренным образом человека и отчаянно гордясь за собрата по крови, пусть и оказавшегося врагом. Но видеть сие позволялось лишь мужчинам: воинам, уже показавшим свою доблесть в бою, и неотесанным ещё мальчишкам, чтобы учились быть столь же сильными, как умирающие люди. Дания любил подобные действа, хотя бы и потому, что был безумно горд за собственный народ, находясь рядом, явственно ощущал прилив сил настолько бешеный, что казалось – да и, скорее всего, именно так и было – что он сможет своротить горы, стоит только захотеть. Но продолжалось сие, как правило, недолго, что Норвегия, как самый искушенный среди них в чародействе, объяснял тем, что Хенрик в данном случае являлся лишь проводником сил умирающего человека и его души к самому Всеотцу. А это, разумеется, ещё больше льстило. Но самым главным, разумеется, было то самое мазохистское в некотором роде удовольствие самому проводить столь ужасную пытку, демонстрирующую всем не только силу его народа, но и его самого. Ибо терпеть боль своего человека – а когда находился рядом она была почти столь же ужасающей – было не менее ужасно, чем тот страшный азарт, ярость и жажда убийства, то самое поражающее безумие, живущее в каждой без исключения стране, и доставляющий при удовлетворении удивительное, едва ли не физическое удовольствие. И вот сейчас он вновь выходит на специально выстроенный помост посреди так называемого эшафота, коим по особому случаю – просивший смерти был предводителем одного небольшого, но сильного рода – был захваченный целым (великая честь для его людей!) драккар. Тот самый мужчина уже лежит, как и положено, распятый и по пояс обнаженный, закусив губы и ожидая собственной кончины с поразительной невозмутимостью. Хотя, тут особо удивительного ничего и нет – столь сильные духом, несмотря на любые совершенные при жизни деяния, отправлялись прямиком в Валгаллу. Но и все же – поразительно выглядит со стороны, как спокойно и почти скучающе ожидает человек собственную смерть, столь безумно мучительную и страшную. Вокруг – полно людей, и уже старые, отслужившие свое воины и совсем юнцы, которым подобное показывали как высший пример мужества и силы, и как проверку. Ибо даже вынести подобное зрелище было великой сложностью, не то что являться его непосредственным участником, ни с той, ни с другой стороны. Но, в особенности при таком скоплении народа, тишина почти кристальная, прерываемая лишь шумом моря и звонкими криками парящих вокруг птиц, кажется чем-то нереальным, скользким и хрупким, что так легко сломать. Да, это оно, то ощущение. Пора приступать. Хенрик, делает ещё шаг вперед, приближаясь к распятому на небольшом круглом помосте. Руку протягивает куда-то в сторону уже машинально и лишь едва заметно вздрагивает, чувствуя прикосновение к руке холодной металлической рукоятки, в который раз дивясь тому, что никак не может привыкнуть к ощущению в руках ритуального ножа. Даже привычной секирой работать было бы в разы проще, однако подобный обряд – жертва Всеотцу, причем безумно важная, а жрецы знают гораздо больше него. Мурашки по телу, уши будто бы забило изнутри пробкой – речь стоящего по правую руку Норвегии слышится лишь отдаленно, и то лишь только для опознания того, когда наконец можно будет приступить. Тело пробивает мелкой дрожью предвкушения того замечательного чувства наслаждения, когда вновь пронизывает каждую клеточку тела та благословенная сила. Кажется, он скоро совсем потеряет разум, кой ещё держал на грани между тем поразительным безумным спокойствием и его привычным состоянием. Наконец звучат последние предназначенные слова, и Кетиль отходит с помоста, предоставляя датчанину полную свободу действий. И тут же обрывается сдерживающая его в привычном состоянии нить. Он на некоторое время становится даже не воплощением страны, а чем-то гораздо более высшим и совершенным. Палашом, пусть непривычным, орудует сейчас так, будто тот – продолжение руки, никаких трудностей. Все нужно провести в лучшем виде. Ровная линия по коже вдоль позвоночника, сразу с нажимом, с наслаждением вслушиваясь в звук разрезаемой плоти – единственный в поразительной тишине, кроме, пожалуй, отчаянно участившегося дыхания приговоренного - и жадно наблюдая за тем, как рубиновыми каплями стекает по бледной коже кровь. Ещё пара разрезов вдоль лопаток в стороны, так же по линии чуть ниже ребер – каждое движение привычное, скрупулезно точное; и выражение на лице до удивительного спокойное, лишь в ярко-голубых глазах сияет нечто совершенно нечеловеческое. Удивительно, как быстро и сильно преображался во время обряда «бравый викинг». Видимо, все же далеко не просто так Норвегия старательно над ним колдовал. Так же палашом аккуратно подцепить кожу, оттягивая в сторону; жертва уже просто не выдерживает: заходится хриплым воем пополам с тихими всхлипами, отчаянно пытаясь сдержаться и мелко подрагивая, но не смея двинуться с места. И Хансен выдыхает вперемешку восхищенно и разочарованно – со стороны слышится стук шагов, прервавших идеальную тишину. Да, похоже, правду говорят старожилы, нынче из юношей выходят какие-то глупые неженки, которые вряд ли выдержат настоящий бой. Глупцы, тогда им точно не испытать того, что испытывает сейчас он. А ощущения воистину непередаваемые, слишком уж много в них смешалось, казалось бы, совершенно несовместимого – та самая безумная ярость и жажда убийства, которые позволяли вовсю наслаждаться сотворяемым, отблескивая на дне глаз темными бликами; холодное спокойствие, кое удерживало от лишнего и будто вело за руку, проводя каждую линию максимально точно и именно с нужным нажимом, идеально, и то странное ощущение невероятной силы, будто расширяющее его до просторов всех земель, кои олицетворял. Потрясающе и странно, удивительно, как умудрялся после подобного сохранять рассудок. Каждый лоскут кожи – осторожно оттянуть в сторону, при необходимости подрезая ножом сухожилия; где-то в стороне послышалось, кажется, чье-то тихое ругательство и вновь шаги, но датчанин о всем, что происходило в стороне забыл уже напрочь, выбросил из головы за совершенной в такой момент ненадобностью. Один всех побери, поразительно потрясающе слушать, как бьется от каждого лишнего прикосновения ножа жертва, хрипя и кусая в кровь собственные губы, зачем-то силясь сдержаться, пока ещё есть возможность. Ну да надолго его более не хватит, и обоим викингам это было хорошо известно. Осторожно обошел тело, устраиваясь с другой стороны, нож покрепче перехватывая в правую руку, самым окончанием после прорезая осторожно мышцы, точно по линиям меж ребер, чтобы далее было удобнее самому же. И да, распятый на деревянном помосте викинг не выдерживает, заходясь отчаянным охрипшим воем, моля неизвестно о чем и зачем – он сам выбрал свою смерть и знал, что так на орлиных крыльях вознесется к Одину. А впрочем и черт с ним, главное сейчас, что подобная реакция, равно как и огромная натекшая лужа крови, в коей были испачканы и нож, и руки, и одеяние датчанина, доставляли тому ни с чем не сравнимое удовлетворение и какую-то безумную, почти детскую радость. Далее – нож отложил в сторону, он более не поможет. Руки мягко положил на сочащуюся кровью спину жертвы – что-либо разглядеть сложно, но привык уже легко определять все на ощупь. Пальцами, нащупав верхнее ребро, с до омерзения приятным для слуха звуком, кой почти полностью после заглушил поразительно громкий отчаянный вопль, скользнул внутрь, раздвигая мышцы и крепко обхватывая пальцами то и дело выскальзывающую из ладоней кость. А после – крепко зажмурился, привычно-точным движением рванув на себя, буквально выворачивая кость наружу, с громким скрежетом и хрустом прорывая уже аккуратно разрезанные мышцы и неясно каким чудом не задевая органы. Дальше – монотонно, но все же и почему-то безумно весело, голубые глаза сияют уже не просто безумно, а совершенно нечеловечески, что даже невозмутимый Кетиль, наблюдающий за происходящим невольно отводит взгляд, едва случайно заглянул в них. Хенрик сегодня разошелся не на шутку, но это разве не добрый знак? Всеотцу явно нравится столь сильная жертва. А датчанин уже разжал ладонь, с широкой ухмылкой вновь погружая пальцы куда-то в недры тела викинга, с поразительной точностью и осторожностью, совершенно неясно как не повредив ничего боле, нащупывает пальцами следующее ребро и тянет его на себя, выворачивая в обратную сторону и с наслаждением вслушиваясь в крики мечущегося под ним викинга. Почему-то доставляет удивительно страшное удовольствие наблюдать, как бьется и трепещет распятый и крепко прижатый к грубым доскам человек, как хрипит и мечется, захлебываясь собственной кровью, что хлещет из горла, не давая даже нормально вдохнуть. Но, тем не менее, он ещё жив, будто поддаваясь той самой нечеловеческой силе, коя ещё удерживает здесь, не давая уйти раньше времени. Он должен будет улететь на крыльях, а не умереть просто так. Ради этого стоит вытерпеть. Тело самой страны ломит от дикой боли, каждый рывок пробивает будто вспышкой, одновременно вознося его той самой странной силой куда-то совсем далеко, застилая глаза белой пеленой безумия. Широко ухмыляется, глядя перед собой и ничего не видя – да собственно, это и не нужно сейчас, он уже давно наловчился делать каждое движение и с закрытыми глазами. Горячая кровь, беспрерывно сочащаяся из разрезов и ран, в коей были перепачканы руки почти до локтей, одежда и даже лицо ещё больше доводила до безумия, превращая творящееся в голове и с телом в совершенную потрясающую кровавую вакханалию, коей объяснить просто не мог, ибо банально не понимал, что с ним происходит. Просто принимал как должное, наслаждаясь каждой секундой и с упорством идущего по ветру драккара, мерными движениями «окрыляя» отчаянно бьющуюся в крепких путах жертву. Кажется, то, что он испытывал – во многие разы лучше, чем оказаться на месте этого человека и вознестись к самому Всеотцу, потому что душа не может познать столь изощренных и странных ощущений, тем более душа человека. Люди не созданы для такого, он слишком хрупки и просто бы столь близкого контакта с божественной силой не выдержали. Одну из ладоней поднес к лицу, слизывая с пальца кровь и как-то по особенному безумно, широко ухмыляясь; потянулся вперед, вновь проникая под разодранные мышцы и провернутые в суставах наоборот ребра, с удивительной ловкостью обходя пальцами отчаянно бьющееся сердце и кишки. Крепко обхватил пальцами легкие у основания бронхов, просто перекрыв покуда захлебывающейся собственной кровью сквозь хриплые вопли жертве доступ к кислороду. Ну и хорошо, собственно, пусть отдохнет от криков и наблюдающий народ, и он сам. Однообразные вопли и хрипы Хансену не нравились, они были не столь интересны. Убедившись, что держит достаточно крепко и орган не выскользнет из рук – вновь рванул руками, теперь уже в стороны, окончательно прорывая омерзительно затрещавшие мышцы, после, как полагал того обряд, уложил сжатые в ладонях легкие на ребра, по обеим сторонам от позвоночника, далее, с выражением на лице глубочайшего удовлетворения поднимаясь на ноги. Воистину прекрасное зрелище. Весь помост залит ярко-красной жидкостью, все ещё вытекающей из тела распятого мужчины; а тот сам ещё трепещется в ужасной агонии, выплевывая изо рта кровавую пену и отчаянно пытаясь зачем-то вдохнуть уже не функционирующими органами, а сердце трепещет в груди, не давая наконец отправиться на тот свет. А из спины, тщательно устроенные Данией, торчат белые крылья, перепачканные в крови. Потрясающе. А самого Данию просто захлестнуло ужасающей болью и силой, кажется так, как ни разу до этого; Хенрик пошатнулся, с трудом удерживаясь на ногах и крепко зажмуривая глаза, перед коими отчаянно прыгали темные круги. Глаза болели, равно как и все тело, болели безумно, теперь, когда обряд был закончен, боль накинулась со страшной силой вместе с энергией освобожденной души. И северянин, до этого исправно выдерживавший каждое жертвоприношение, не удержался, покачнувшись, и с громким плеском падая в ту же лужу крови, коя его стараниями растеклась по всему помосту и большей части палубы, запоздало слыша, как отчаянно кричит что-то Норвегия, глядя на него с суеверным ужасом в глазах. Определенно, сегодня Дания сегодня был слишком эгоистичен. Никакой Бог такого не потерпит, верно?