Gaudete!

      Циферблат наручных часов отсчитывает время под рукавом шерстистого тёмного пальто, цепляющегося ворсинками за обветренную поверхность кожи ладоней. Тяжёлая работа механизма из шестерёнок и стрелок совсем не волнует двух парней, идущих по промозглым рождественским улицам Лондона. Пусть спираль времени сейчас оборвётся или завертится в другом направлении — неважно, если руку обжигающе греет холодное стекло полупустой бутылки вермута, над тобой переплетаются десятки разноцветных светящихся гирлянд, и весь город вылился в неподходящие сезону ботинки дождевой водой. Но судя по ледяному и замершему воздуху — скоро рассвет.       Лондон сейчас самое неподходящее и жуткое место для праздника: небо без остановки даёт ледяные пощёчины острыми иголками, по ощущениям находящимися между мягкими снежинками и царапающими льдинками, и ткань пальто Джо уже полностью пропиталась ими, начиная замерзать; грузные облака противным грязно-розовым отражают свет сияющих городских улиц, чьи фонарики лишь слепят и ничуть не радуют. Вся земля в лужах, которые из-за холода (или обычной грязи) кажутся вязкими и матовыми, будто желают сковаться льдом и замереть, но не хватает сил, и они всё норовят залезть поглубже в обувь, чтобы хоть там найти долгожданный приют.       Неведома та сила, что вытолкнула Джо и Каспара на озлобленные холодом улицы в предутреннее время, но однозначно ясно: нет ещё и двух таких сумасшедших людей во всём городе, поэтому все эти стены домов в холодных стеблях обнажённого плюща, фонарные столбы, мигающие уставшим жёлтым глазом, утопленная мостовая — всё их. Но, конечно, не для них, а даже как-то против.       Обледеневшая решётка радиоприёмника, висящего у входа в старый магазинчик с дорогим и ненужным хламом, который так ценится мужичками в костюмах со старомодными стрелками, пропускает в воздух, хрипя и заикаясь, знакомую с детства рождественскую мелодию. Хор чистейших голосов, цепляясь за летящие капли, в искажённом, но не менее прекрасном звучании доносится до ушей парней, а пропущенные из-за шума ноты сами всплывают во внутричерепном приёмнике памяти. «Gaudete! Gaudete! ..» — восклицает набор электронных звуков, и это слышится как неприкрытая насмешка.       — Возрадуйся же, друг мой! — вторит песне Джо, произнося каждое слово невероятно тягуче: слишком много алкоголя. Его губы тянутся к уху Каспара и находятся в откровенной близости, чтобы быть услышанным, и тот совсем не хочет отодвигаться, ведь обмороженные покрасневшие краешки ушей получают мимолётное тепло с выдыхаемым со словами паром.       — Ну, и чё ты такой грустный? Поют же вон — ра-дуй-ся… — продолжает парень, особенно сильно плюхаясь ботинком в воду под ногами на последнем слоге, окатывая их обоих мутными каплями.       Но Каспар почти не слышит друга: светлая музыкальная композиция застревает в его голове, пробуждая странное неприятное ощущение, будто во всей этой мокрой серости, плечом к плечу с лучшим другом он делает всё чертовски неправильно. И его тянет и рвёт куда-то в сторону неизвестного направления.        — Ты правда считаешь, что именно так нам стоит отмечать Рождество? — не прекращая погружение в себя, спрашивает Каспар.        — Вообще плевать. Если я хочу в этот день быть по-свински пьяным, заболевшим и пиздец каким влюблённым, то… — случайная осечка сбегает с губ, врезаясь в чуткое до таких фраз сознание Каспара, он вылавливает эти слова из непрерывной стены воды и жадно прячет среди беспорядка в голове.        — Влюблённым в этот офигенный алкоголь, конечно, — жалкая попытка исправиться, но блондин рядом понимает, что не имеет никакого желания говорить о чём-то серьёзном в состоянии, когда ноги вот-вот перестанут держать в вертикальном положении, и он вместе с другом плюхнется пьяным лицом на гадкий асфальт.       И несмотря на открытое поспешное желание исправиться, явно заметную ломаную голоса в последних словах Джо, Каспару кажется, что это действительно похоже на правду его друга: признание в любви идиотской бутылке вермута, а не хоть какому-нибудь существу с намёком на эмоциональность и чувствительность, если только это не отражение в зеркале.       Они оставляют эту тему открытой до трезвых времён и тёплых комнат.        Парни не спеша идут куда-то вглубь уличных переплетений, не наслаждаясь ни холодным не-зимним воздухом, ни друг другом. Тонкие, без утепления дезерты Джо, надетые явно случайно и неплотно обхватывающие тонкую щиколотку, набирают всё больше и больше воды с каждым шагом, пальцы елозят по скользкой подошве с неприятным характерным звуком. Абстрагируясь от не лучших ощущений, Сагг пробегает неконтролируемым взглядом по лицу идущего рядом, но никакой даже самый дорогой вермут не пробуждает в нём не входящей в комплектацию способности понимать эмоции людей. Даже если это лучший друг, которого он знает два года — в сознании Джо нет исключений ни для кого.       Но он всё же видит как никогда угрюмое лицо Каспара, и приходит к заключению, что его друг либо серьёзно чем-то взволнован, либо решает в уме примеры с четырёхзначными числами. Второе — крайне маловероятно, ведь Джо вообще не уверен, помнит ли Каспар, как выполнять любые математические операции. Поэтому, надеясь, что сумеет найти в себе хоть какую-то каплю чуткости, как, например, у своей сестры, пытается чем-то исправить ситуацию.       — Каспар, ладно, прости, что я попросил тебя остаться здесь на Рождество, — слышится из ледяного пальто, — Мне тоже совсем здесь не нравится, если быть честным… Но я правда думал, что будет круто.        — Слушай, всё хорошо! — Каспар почти повышает голос, но холодный воздух сковывает его связки, а пустая тишина улиц совсем не располагает к громким разговорам, — Было хорошо и весело. Пока ты не выперся на улицу! И теперь я понятия не имею, как мы вернёмся домой, потому что ты сейчас даже своё полное имя не вспомнишь, а я первый раз в этой части города! И мне так холодно, что я уже даже не понимаю, где заканчиваются мои конечности.        Отскакивающий от кирпичных стен собственный голос заставляет говорить всё тише и тише с каждым словом, будто сама улица пытается не допустить ссор и ругани в святой праздник, подталкивает к более размеренному диалогу. Но Джо не чувствует этого или не хочет замечать.       — Я не просил тебя идти со мной!        — И я должен был отпустить тебя в таком состоянии одного? — Каспар чувствует возмущение и правда не может понять, почему его товарищ по рождественскому (не)счастью предпочитает бессмысленные одиночные прогулки спокойным посиделкам на мягком диване. — Ты хоть видел себя пьяным? Да тебя как кто-нибудь увидит, сразу озабоченным маньяком станет. А я утром должен тебя по кускам по всему Лондону искать?        — Вау! Ты, видимо, первый претендент на роль того маньяка? — Переводить любые разговоры, а особенно пьяные, в шутку — одна из тех многочисленных вещей, которые безукоризненно хорошо получаются у Джо, поэтому Каспар даже не злится и пробует поддержать эту тему, понимая, что улыбающийся Сагг с покрасневшими и от холода, и от выпитого щеками — весомый повод перестать хмуриться.       — Прости, но в таком состоянии у меня даже на тебя не встал бы, — произнося это, парень чувствует тень смущения на лице (а также неприятную влагу воздуха и дикий холод), но точно не вызывает никакой неловкости у своего друга. Джо знает, что он превосходен.        — То есть… будь ты трезвым… — мастер-сексуальных-пьяных-шуток заканчивает фразу многозначительным любимым жестом бровями, а Каспар хочет прекратить эту игру, кажущуюся ему неуместной и слишком откровенно-обличающей.        — Трезвым я бы и не подумал об этом, — отворачиваясь, почти неслышно говорит парень.       Джо издаёт хмыкающий звук в искажённой кошачьей усмешке, которую в нём обожают все без исключения, а в первую очередь — души в нём не чающий друг. И если до этого Джо пытался отвлечься от холода изучением лица Каспара, то теперь наоборот, Каспар пытается как можно меньше врезаться зрением и мыслью с нечёткой фигурой рядом, концентрируя внимание на колющих изнутри пальцах рук и прочих проявлениях холода, которые необратимо приведут к простуде или чему похлеще.        К сожалению, выбор одежды был совершенно неудачным у обоих, поэтому несчастные покрасневшие от ветряных ударов руки ищут убежище в хоть немного тёплых карманах куртки, а сталкиваются с раздражающим швом. Конечно, это та единственная тёплая вещь в гардеробе Каспара из забитого шкафа, не имеющая спасительных углублений, так скверно попавшаяся под руку во время «игры в догонялки» за решившим развеяться Джо. Каспар с неприкрытой злостью притягивает свои ладони к лицу, но он не то чтобы хороший источник тепла — его пар чуть теплее взгляда напившегося Сагга. То есть на пару градусов выше льда, что понятно и так — даже термометр не нужен.        Джо мнёт собственные пальцы в кармане, особо не чувствуя кожи, а второй руке почти тепло, ведь там бутылка. Он чувствует какую-то вселенскую несправедливость в том, что каждый бледный палец его друга безжалостно колотит от холода, и на самом деле это осталось бы незамеченным, но Сагг как-то особенно чувствителен и восприимчив к Каспару, если выпьет чуть больше, чем нужно. Поэтому он чуть расправляет ткань, запуская в карман порывы ветра, и неуверенно смотрит прямо в лицо Каспара, стараясь привлечь внимание. Но тот даже глаз в его сторону не поворачивает, отвлечённо считая мокрые кирпичи тёмного дома напротив.        — Каспар… — он шепчет совсем не потому, что голос осип от холода или охрип от громких песнопений незадолго до этого, Джо почему-то хочется остаться неуслышанным, но удивлённый от непривычного тона взгляд упирается прямо в него. И Джо приходится скромным приглашающим жестом опустить глаза, указывая куда-то на полу своего пальто, где его пальцы, которые, кстати, где-то внутри содрогаются, больше нервно, чем охолодело, уступчиво раскрывают створки кармана, в котором точно есть место для второй руки побольше. Каспар чуть разводит губы в улыбке, ныряя пальцами в предоставленное тканевое укрытие, яростно пытаясь сдержать разгоняющийся неровный пульс, когда сначала встречаются кончики пальцев, немного щёлкая током, потому что Джо потёрся ими о ворсинки, а потом и целая ладонь укладывается рядом с чужой. Кажется, что даже горячей. Они, конечно, не переплетают там пальцы, не прижимают их в отчаянном желании согреться, лишь только трутся тыльными сторонами ладоней. И дождь немного усмиряет свой пыл.       Чувствуется, что больше ничего и не нужно: только вот так глупо скитаться между летящих капель да слушать стеснённое низкой температурой своё и соседнее дыхание. Лишь немного тянет в тепло, но непонятно, где именно его хочется найти — дома у электрической батареи или гораздо ближе, даже руку протягивать не надо, она уже там. Молчание продолжается, но чувствуется спокойнее и нужнее возможных слов.        Только что-то заставляет Джо повернуть в неширокую улочку, где покрытый брусчаткой пологий склон поднимается немного выше основной улицы, куда бегут нетерпеливые ручейки противной воды. Обувь предательски подводит не только отсутствием утепления, но теперь и неустойчивостью, потому что скользкая подошва упрямо едет вперёд на третьем шаге по неровной поверхности, разводя и так неустойчивые ноги в разные стороны. Колени сгибаются, и Джо, даже не пытаясь удержать себя, оказывается на коленях в одной из многочисленных луж. Бутылка с глухим звуком падает на бок, вбирая в себя грязную асфальтовую воду. Звучит треск рвущихся ниток в подкладе пальто, зацепившемся за пальцы Каспара, который не успел убрать ладонь из кармана. И чтобы уменьшить ущерб промокшей одежде, парень тянется вниз, и тоже не удерживает равновесия, садясь на согнувшиеся ноги.       Дождь отбивает по лужам всё более замедляющийся ритм, разноцветный свет от разнообразных лампочек оседает на лицах парней и забирается в складки их одежды, ветер останавливает шаг, проходя мимо них, и, откуда-то вытащив музыкальный ритм, заботливо приносит: «Gaudete!».        — Моё любимое пальто, вообще-то… — тихо произносит Джо, рассматривая торчащие нитки, перед тем, как рассечь пространство вокруг звонким счастливым смехом. Каспар подхватывает состояние необоснованной эйфории, отвечая громкими смешками, улыбаясь прямо в улыбку напротив, сидя в холодной луже саднящими коленками. Он находит силы подняться первым, и не меняя радостного выражения лица, протягивает мокрую ладонь, тут же чувствует в ней чужую, крепкую и трясущуюся от смеха. И, пожалуй, прикладывает на одну единицу силы больше, чем мог бы, а Джо сопротивляется совсем немного меньше, чем должен был бы. И всё приводит к тому, что выпрямившийся Джо прижимается к груди Каспара и делает будто неконтролируемое движение ещё чуть-чуть вперёд, будто его толкает тот самый ветер или звук, что он приносит. Джо попадает своими губами в чужую улыбку и остаётся там на пару мгновений, потому что лицо Каспара расслабляется, и он на секунду прихватывает шершавую от ветра кожу. Они стоят так, прижатые друг другу губами, закрывают глаза, дышат медленно, полной грудью, словно получив наконец возможность вдыхать достаточно, еле шевелят вновь встретившимися пальцами и на какое-то время остаются в замершем положении. Это не тот момент, когда хочется делать больше, всё становится хрустально понятно через тихое сопение и медленное поглаживание рук, и, в общем-то, оба чувствуют какую-то дикую трепещущую лёгкость, которую так страшно спугнуть лишним движением. Кажется, жизнь становится легче, и они просто хотят прочувствовать это всеми замороженными частями своего тела, останавливая себя, наивно полагая, что останавливая время.        — Каспар… открой глаза, — даже не отстраняясь, говорит Джо вполголоса, чтобы звучать как можно уместнее.       — Нет. Там дождь, грязь и холодно, — морщится Каспар, зажмуривая глаза ещё плотнее.        — Ну и глупый, — произносит Джо, отходя на полшага, понимая, что это заставит друга посмотреть вокруг. — Снег идёт.        И Каспар в детской радости распахивает глаза, чувствуя на щеках уже давно не мокрые капли, а лёгкие снежинки. Они летят из узкой полоски розового неба между домами, светятся от горящих ламп и опускаются на землю, плечи, волосы, ресницы, нигде не остаются, превращаясь в воду, но всё-таки кажутся настоящим чудом.       Очередной обмен тёплыми улыбками, и Каспар всё же вспоминает о мёрзнущих ногах, руках и начавшемся зуде в носу.        — Пойдём домой, а? Я думаю, от этой ночи мы взяли всё, что могли.       — Даже больше.       В кармане рука в руке, в ботинках целый Лондон, внутри что-то горячее вермута. Мир становится чуть приветливее.       И через два дня один из них полетит в Южную Африку, другого поезд унесёт в соседний город к семье, но сейчас они, может, и не совсем довольны быть захолодевшими и мокрыми, но безоговорочно счастливы. И ещё есть время поменять билеты.