***
Любовь — это быть вместе и в горе, и в радости, и в говне под названием «ипотека, трое детей, отсутствие личной жизни и желания жить». Микки плюется, на такое дерьмо он не подписывался. Хороший трах и удачно вставившая трава — то, что он считал залогом успеха. Но никак не трясущиеся руки при первых маниакальных фазах твоей второй половины. — Господи, Йен! В момент, когда рыжему мерещатся пришедшие по его душу военные, он на слабых ногах носится по дому с битой наготове и готов залезть в ближайший шкаф. Галлагеру кажется, что там его точно не найдут, но Милкович думает совершенно по-другому. Он понимает, что еще бы секунду он решил полежать в кровати, и этот сумасшедший угрохал бы собственную сестру. — Посмотри блять. Никого здесь нет, — брюнет хватает парня за грудки и выталкивает на холодный воздух как есть — в трусах и майке — сначала на одно крыльцо, потом на другое. Микки пробирает до дрожи. Это первый раз, когда он видит рыжего таким испуганным, и по началу хочется просто закрыть за собой дверь. Уйти куда подальше, стереть все номера и больше никогда не совать в это дело нос. Милкович считает себя не готовым ко всему этому до такой степени, что на место оцепенения мгновенно приходит злость. Йену хочется выколоть глаза, чтобы он не смотрел с такой надеждой на успокоение. Йена хочется вырубить, связать и увезти в другую страну, да там и оставить, чтобы больше не слышать в его голосе панику и не видеть его дрожащие плечи. Но вместо того, чтобы ударить Галлагера по лицу, брюнет крепче хватает того за майку и отбрасывает в сторону биту. Если не пришиб одну сестру, значит, захочет прибить кого-то другого. Отпрысков в их семье для этого дела было предостаточно. Через пару дней Светлана поднимает на уши весь город — Галлагер забрал Евгения и уехал бог знает куда, «разыщи своего трахаря, иначе негде вам будет жопы друг другу лизать». Микки хочется орать, да за что ему все это? То, что Галлагер двинутый, Милкович знал и без всего этого дерьма. Пусть катится, от этого всем одни только плюсы. В груди перестанет что-то сдавливать, когда приходит осознание, что одного страстного секса Микки становится недостаточно. Это не любовь, твердит себе парень, когда ослабевшие пальцы не справляются с зажигалкой, и начинает накатывать ужас. Скоро это пройдет. — Где этот рыжий пидор? — врывается Милкович в дом своего недопарня, на ходу открывая дверь в туалет, залезая головой в шкаф и пугая едва проснувшуюся Фиону. Это было ни в какие ворота. Микки хватило кучи украденных чемоданов, которые ему пришлось отвозить обратно в аэропорт, хватило бессонниц, истерик, он ко всему этому уже почти привык. Он перенес гей-клуб, где Йена накачивали наркотой противные старикашки, и Микки приходилось искать рыжего по всему городу поздней ночью. Он едва смирился с тем, что вся их жизнь теперь в подвешенном состоянии. Но зачем трогать ребенка? Вряд ли Йену просто захотелось сводить его в парк аттракционов или подышать свежим воздухом. Ведь тогда они слишком отошли от маршрута, оказавшись за тысячу километров от дома. — Успокойся и сядь, — резко выдает старшая Галлагер, когда Микки начинает материть собственный мобильник, и заваривает кофе. Милковича передергивает. Так сильно, что Фиона взволнованно отшатывается. Был бы это кто-то другой, Микки уже давно дал бы по роже. Разнес бы кухню, перевернул бы всю гостиную и вынес бы напоследок пианино. Но это дом Йена. И Микки просто рычит — да что ты мелешь? Вот ведь отбитая семейка, их биполярный брат угнал чужую машину и чужого ребенка и теперь ошивается в соседнем штате, а они совершенно спокойны. — Он же Галлагер. Галлагеры всегда возвращаются, хотите вы этого или нет. Когда полицейский приводит растрепанного потерянного Йена к семье, Микки забывает все, что хотел с ним сделать до этого.***
Любовь это ходить друг с другом за ручку, смотреть по ночам сопливые фильмы и ставить фотографию своей второй половинки на аватарку в фейсбуке. Любовь — это все мимими и сюсипуси, от которых Милковича практически тошнит. Куда практичнее иметь в легкой доступности рот, никогда не отказывающий в превосходном минете. Микки думает, что на той стадии было намного проще. Все происходит быстро. Фиона говорит, что откладывать больше нельзя. И вот они в психиатрической лечебнице, девочки в слезах, а Йен целует Евгения так, словно больше никогда не увидит. Милковичу хочется фыркнуть. Ему хочется крикнуть, смачно выругаться матом, ударить самого себя по лицу, потому что в груди начинает ныть с такой силой, что темнеет в глазах. Микки не отходит ни на минуту, держит Галлагера за руку, будто тот может сбежать, и чувствует, как мир постепенно рушится. Видеть Йена таким непривычно и до головокружения больно. — Пойдем со мной, — Йен цепляется за футболку, путаясь пальцами в ткани, и поднимает голову. Его бьет крупная дрожь, он почти задыхается, и Микки кажется, что он похож на загнанную в угол собаку. Пса, которого всю жизнь любили, холили и лелеяли, а потом в какой-то момент выкинули на улицу. Справишься, мол, как-нибудь сам. Милкович обнимает Йена так крепко, как не обнимал еще никого в жизни. Это не любовь, не любовь, не любовь, твердит голос в голове, когда вдруг неожиданно появляется желание разбить закрывающуюся дверь и увезти рыжего обратно домой. А ведь недавно хотелось оставить его где-то в Южной Америке, и от таких резких перемен Милковичу становится страшно. — Ты молодец, — Лип ловит Микки после выхода из лечебницы и, видя, как тускнеют глаза брюнета, пытается ободряюще похлопать того по плечу. Но Милкович резко отходит и грубо прощается. Содержимое шкафов летит на пол, стул ломается о стену, и Микки отчаянно открывает вторую бутылку джина. Он напивается вусмерть, продолжает громить квартиру и почему-то не включает свет. — Я блять молодец! — уже совершенно не сдерживаясь, Микки орет на самых неприятных тонах, когда, заплетаясь в собственных ногах, разбивает себе лицо обо что-то очень твердое. Ему хочется сжечь эту военную форму, взявшуюся из ниоткуда и так некстати, но почему-то крепко вцепляется в нее и плачет так горько, словно жена погибшего в бою солдата. Через неделю поздним вечером Фиона пишет, что Йена выпустили. Микки хотел занести ее номер в черный список, но Галлагеры настойчивые — она бы и домой к нему пришла, и из постели бы вытащила. Идея выкинуть мобильник в ближайшую мусорку возникает так стремительно, что Микки не дает себе времени опомниться. Он долго мнется перед дверью прежде, чем появляется желание сломать себе нос. Выскочил из дома в холод без куртки, на ходу обувая кроссовки, и даже не придумал, что ему скажет. Не придурок ли? — Прости, я опоздал. Микки с выдохом затыкается — дебил, что ты вообще несешь? Рыжий почувствует в его взгляде жалость и прогонит. Он пришел слишком поздно, слишком много времени себе дал на прихождение в себя, он не королева Елизавета, чтобы его все еще тут ждали. Когда Галлагер рассказывал о вскрывшей на дне благодарения вены матери, Милкович отмахивался — она просто чокнутая. Намертво перекрытая. Какой нормальный человек поступил бы так, когда за стеной сидят шестеро его детей? И теперь мысль, что однажды все может рухнуть, начинает медленно его душить. Если это не любовь, то зачем вообще начинать всю эту сопливую хрень? Никому не хочется быть потом выброшенным, как ненужный хлам. Как старые изношенные ботинки, из которых ты давно уже вырос. Йен смотрит на него так спокойно, что Милкович едва пересиливает себя и ложится рядом. Целует в лоб, слегка морщится от прикосновения уже не дрожащих пальцев на едва зажившей ссадине и вздыхает. Сейчас Галлагер, наконец, чувствует себя в безопасности, и все остальное уходит на задний план.***
«Поцелуешь меня, отрежу язык», — вдруг всплывают у Микки в голове его же слова, которые теперь кажутся воспоминанием вовсе не из его жизни. Словно вырванная страница из чьего-то альбома. Милкович усмехается. Йен с ног до головы в брызгающем во все стороны пиве и похож на мокрую крысу, и это привлекает сильнее, чем любая до трусов раздетая девушка. Он снова тянется к парню за поцелуем, облизывает кровоточащие губы и уже не разбирает, какой сейчас час. — Давай-ка мы снимем твою куртку. Рыжий послушно ее стягивает, даже не отрываясь от губ Милковича, и смотрит так возбужденно, что Микки мгновенно тянется к ремню. Глаза Галлагера снова горят, и такое совсем не хочется упускать. Стадион когда-то стал самым любимым местом Микки и ассоциировался только с голой жопой Галлагера. Это место у всех на виду, но Микки плевать на каждого любопытного спортсмена, который захотел бы прогуляться по стадиону именно в этот момент. Когда Галлагер, совсем не сдерживаясь, стонет ему в ухо, Микки забывает все на свете. — Я только что понял, что у нас не было настоящего свидания. Они ведь не такие. Они никогда не появятся в хорошем ресторане на стиле, не будут есть столовыми приборами, вытирая рот салфетками с надписью «Сизлер». Но пока Йен не протрезвел, эта мысль кажется ему отнюдь не странной. Галлагера развезло с одной единственной банки пива, и это то, чего не доставало очень долгое время. Парни поют песни протяжно, иногда вовсе не попадая в ноты, но Микки плевать. Он позволяет Йену запрыгнуть на спину и смеется так громко, что соседи, наверное, уже давно все проснулись. Хоть какая-то польза от этой блядской болезни, думается брюнету, когда Йен смотрит откровенно и прижимает парня к ограде. Он чувствует на себе этот счастливый взгляд и ему хочется оттрахать рыжеволосого прямо здесь, на пороге их дома.***
— Жаль, когда лишают близкого тебе человека, правда же? Руки Микки предательски трясутся. Ему хочется размазать голову Сэмми о стену, но он вспоминает выражение лица Йена и медленно опускается на ступеньки. Галлагера повязали так быстро, что никто ничего не понял. Милковичу кажется, что если бы не подоспевшая в самый последний момент Фиона, он бы смог сделать хоть что-то. Он бы разбил носы солдатам, разбил бы стекло уезжающей машины и уберег Йена от этого всего. Мир действительно рушится. Йен не чокнутый. Йен не чокнутый. Почему он заслужил все это? Любовь — это яркие цветы в воздухе, бабочки в животе и теплое чувство успокоения. Разве эта ваша любовь может так сильно ранить? Микки тошнит от подкатывающей к горлу паники. В голове взлетают роем тысячи мыслей — договориться с судьей, выкрасть Галлагера из тюрьмы, пристрелить эту чертову Сэмми и закопать ее на ближайшей свалке, — и каждая идея кажется до идиотизма невыполнимой. Он подмешивает Слотт в кофе снотворное, и думает о том, как скоро все это закончится. Как скоро он увидится с рыжим лобком, и все, наконец, станет на свои места. Но когда у Сэмми не прощупывается пульс, ноги подкашиваются сами по себе. Почему всегда все идет не так, как Микки хочется? Почти через неделю Милкович перестает считать дни и пытается убедить себя, что ему все это больше не нужно. Йен сбежал. Его никто не держал, твердит как мантру Микки и закрывает дверь прямо перед носом Липа. Это была не любовь. Он перестает в надежде поглядывать на входную дверь, выпускает мобильник из рук и впервые за всю свою жизнь перед сном пьет снотворное. Стоило только закрыть глаза, как он видел измученный взгляд Галлагера, и ему становилось невыносимо тошно. Микки клянется — он не будет за ним бегать, ему хватило всей нервотрепки, с него достаточно. Пусть лучше Галлагер не возвращается, не попадается ему на глаза, так будет лучше для них обоих. Ему нужно совсем немного времени, и тогда все это несомненно закончится. Но когда звонок вырывает Милковича из сна, тот едва успевает на ходу схватить куртку. С экрана телефона глядят десять цифр знакомого номера, гудки такие долгие, словно весь мир в одно мгновение решил остановиться. Словно весь мир разом обернулся против него. — Ты пытался убить мою сестру? — голос Галлагера хриплый, словно от простуды, и Микки слегка ежится. Он бежал так быстро, что теперь силуэт рыжего слегка двоится в глазах. Милкович рычит. Она сдала Йена военным, разрушила все, что Микки так бережно строил, она ведь даже ему не сестра. Микки сделал это исключительно ради него, но Галлагер на него даже не смотрит. Это не любовь, когда трясутся поджилки, заходится сердце и только ревущая вдалеке полицейская сирена отвлекает от желания разбить рыжему нос. — Ты мне ничего не должен, — слышится холодное прощание, и Микки закрывает глаза. Плевать. Когда Микки уводят к полицейской машине, у него случается дежавю. Его свадьба, подсобка, пьяный злой Галлагер и долгое молчание. Йен сбежал в армию от всего этого пиздеца, и идея сесть в тюрьму теперь не кажется такой страшной. Морозный воздух словно обжигает легкие, и Милкович повторяет как умалишенный — потерпи, скоро это пройдет.***
Любовь это смесь дофамина, окситоцина, эндорфина и серотонина. Все это на химическом уровне, где-то у Милковича под кожей и жжется до такой степени, что бросает в дрожь. Микки даже не думает, откуда он знает такие заумные пидорские слова. Любовь — это причины войн, самоубийств, это желание верить глазам напротив, когда тебе говорят «я дождусь тебя, восемь лет это не так долго». Первые несколько дней Микки забывает о понятии сна. Мысль о побеге не выходит из головы. Он думает без остановки, думает так долго, что хочется удариться головой о стену. Хочется засунуть два пальца в рот и вытошнить все чувства, которые по закону подлости нельзя было оставить за пределами тюрьмы. В первую же встречу он начистит Галлагеру морду до такой степени, что его семье придется рассылать похоронки. В камере холодно, и не спасает даже сворованное из другого крыла одеяло. Милкович пытается спасти себя дрочкой, представляя нереально сексуальную девушку, но вместо сна накатывает только головная боль. Так бывает часто, когда день идет не по плану. Не перепадает хорошей травки, не в самый удачный момент заканчивается туалетная бумага, не просыпаешься под споры Дебби и Карла. В кармане мнется потертый снимок, переданный Светланой, и Микки думает, что такой отпуск пойдет ему на пользу. С фотографии загадочно смотрит Галлагер, и Микки сует ее под подушку. Из головы скоро выйдут все химические реакции, именуемые этим ужасным чувством, нервная система придет в норму и он, наконец, перестанет себя жалеть. Проходит пара недель прежде, чем Милкович зажимает непонятного смазливого мальца в коридоре и не успевает себя остановить. Он ломает его веснушчатый нос, хватает за рыжие волосы и практически пытается задушить. Одно лишь маленькое отличие — Галлагеру Микки дышал в шею, а этот пацан едва достает макушкой до его плеча. Если бы не подоспел охранник, шепчутся за спиной, пацану могла бы понадобиться неотложка. За завтраком Микки вдруг понимает, что не может дышать. Воздух словно не такой, тяжелый и горький, не как рядом с Галлагером. Вздохи получаются рваные, словно легкие рвутся на мелкие кусочки. Парень пытается ухватиться рукой хоть за что-то, и лица перед глазами расплываются, сливаясь в одно серое пятно. Ему кажется, что лучше бы он задохнулся. Набитая на скорую руку татуировка ноет словно воспаленная. Микки хочется содрать ее вместе с кожей, повернуть время вспять и сказать самому себе, что жалеет. Ему кажется, что он конченный придурок, что он гребанное сыкло, сентиментальная пидрила. Все лестные слова заканчиваются, когда он понимает, что пиздец как вляпался. Евгений сказал первое слово. Мэнди снова не ночевала дома. В баре дела идут просто замечательно. Галлагер забрал все свои вещи. Светлана неодобрительно качает головой, когда телефонная трубка трескается у Микки в руках. Он бы мог сидеть с Лиамом, пока все заняты своими делами. У него самого ведь есть ребенок, он немного знает, как за ними ухаживать — главное не давать в руки ножи и кокс. Он бы мог помочь с ремонтом, о котором как-то заикнулась старшая Галлагер, хотя ничего не понимал ни в шпаклевке, ни в выборе обоев. Микки бы нашел сотню причин, благодаря которым мог бы еще вернуться в тот дом. Но вместо этого смотрит через тонкое стекло на чуть похорошевшего Йена и думает, что это все же конец. Это уже не пройдет. Этим же вечером фотография смывается в унитаз.