Your heart in my hands

Фанфик писался под глубочайшими впечатлениями от этой песни: Nomy — Your heart in my hands

Она всю свою жизнь посвятила балету. С самого детства была окутана мечтой стать известной балериной, выступать на сцене, быть тем самым примером идеальной девочки. Она морила себя голодом, днями пропадала на тренировках, не обращая внимания на кровоточащие раны на ногах. Она была невесомая, гармоничная, утонченная. Она была… А он с самого детства был влюблен в нее. Защищал от дворовых хулиганов, обеспечивая ее безопасностью, каждое утро провожал до школьного автобуса, нередко пропуская свой, и рвал любимые цветы мисс Марвел, чтобы порадовать любимую соседскую девчонку. А она нежно трепала его неестественно розовые волосы, называла его «сакуренышом» и говорила, что всегда будет помнить его, что бы ни случилось… А потом они выросли. Ее пригласили в Джульярдскую школу, что находилась в таком далеком Нью-Йорке, а его призвали в армию. — Каждый раз, когда тебе будет плохо, смотри на небо и вспоминай меня, — он нежно шептал эти слова ей на ухо, крепко обнимая и прижимая ее хрупкое тельце к себе. И она чувствовала себя защищенной, в безопасности. Она плакала, когда садилась в мягкое кресло самолета, а он лишь улыбался, сдерживая свою боль внутри. Она плакала, когда самолет взлетал, отчаянно смотря в иллюминатор, выискивая взглядом его нежную и ободряющую улыбку. А он бежал вслед за самолетом, игнорируя осуждающие взгляды людей. Он все еще помнил тот мимолетный прощальный поцелуй. Помнил вкус ее губ. Помнил ее запах и ощущал ее теплое дыхание. — Люси, я люблю тебя, — тихое признание сорвалось с его губ и эхом отбилось в сердце. А дальше — хуже. Ежедневные звонки, сообщение, связь по скайпу — все это разрушил один лишь гребанный миг. Началась война, и Нацу отправили на фронт. Совсем еще юного, не чувствовавшего настоящего вкуса жизни парнишку отправили в самый центр неистовых сражений. Ему пришлось слишком рано познать всю ту боль и горечь. Но он все еще не переставал верить, надеяться на лучшее и… любить. Ту единственную, что, казалось, была предназначена ему судьбой. Свою Люси — невесомую, гармоничную и утонченную девушку, уверенно шагающую к своей цели. А она каждый день изнуряла себя недоеданием и отчаянными тренировками, смотря сквозь запыленное окно на небо и вспоминая его… Она должна стать успешной балериной, чтобы он гордился ей. Должна стать идеальной, чтобы у него не было повода бросить ее. Должна. Просто должна… — Эй, Драгнил, хватит в облаках витать! Если ты не заметил, то мы на войне. Здесь нет места мечтам. Нацу только сжал крепче оружие. Они лежали на сырой земле, старательно скрываясь от врага. Капли дождя путались в его волосах, застилали глаза. Посеревшее небо изредка украшала устрашающая молния, сопровождаемая раскатами грома и нескончаемой стрельбой. Нацу уже устал считать, сколько в этой войне погибло его товарищей. Он уже успел очерстветь, стать выносливым. Но по-прежнему любил. И это его спасало. Он должен жить, пока жива она. Он не хотел показаться романтичным сопляком, но во всех сражениях его сопровождала фотография Люси, аккуратно лежавшая в нагрудном кармане. Прямо возле сердца. Она была своеобразным талисманом, приносящим удачу. Во всяком случае, он верил в это. — Нацу, тебя главный зовет. Я прикрою, — совсем рядом раздался громкий голос товарища. Он ободряюще улыбнулся ему и занял позицию. Под ложечкой тревожно засосало, словно там открылась пустота. — Нацу, тут с тобой связаться хотят, — командир как-то странно посмотрел на вошедшего в его, так называемый, кабинет. Словно произошло что-то ужасное. Сердце, почему-то, пропустило удар. — Да? — парень в два шага преодолел расстояние от входа до письменного стола командира, на котором стоял доисторический аппарат. В черной трубке послышался взволнованный женский голос, что-то лепечущий о неожиданных поворотах судьбы и прочей ерунде. И он, несомненно, принадлежал матери Люси. — Что случилось? — Нацу не мог сдержать эмоций. Он чувствовал, что с Люси что-то случилось. С его Люси. Неловкое молчание, а потом резкие слова. Всего лишь три слова, которые он никогда не хотел услышать. Ее. Больше. Нет. Трубка выскользнула из его рук и с грохотом упала на старчески скрипящий паркет. Он просто стоял, не в силах пошевелиться. В сердце защемило. Он просто не мог поверить. — Нет… Нет! Вы все врете! Нет! Этого просто не может быть! Он резким движением руки смахнул все содержимое с письменного стола. По щеке, усеянной мелкими шрамами, скатилась скупая слеза. Все вмиг разрушилось. Его планы и мечты, успешно выстроенные в крепость, обрушились, оставляя после себя груду камней и пыли. — Успокойся, парень, никому не бывает просто в этой жизни. Благодари Бога, что ты еще жив, — мужчина соболезнующее похлопал его по плечу, давая понять, что он не один. — Да лучше бы я сдох! Сдох, слышишь! Одним движением руки он стер слезы, что безостановочно катились по его щекам, и, игнорируя все предупреждения командира, выбежал из кабинета. Сейчас ему хотелось только одного: умереть. Тупая боль пронзила все тело парня. Он стиснул зубы до крошева. Боль была адской. Рубашка пропиталась кровью, которая текла по спине и по груди. Парень рухнул на побитый асфальт, на котором сразу же образовалась темно-красная лужица крови. Он зашипел от боли. Пуля прошла сквозь его сердце…