Путь наверх

Тусклый свет едва втекал через крохотные окошки под потолком. Свет почти не разбавлял полуподвальную тьму, слегка разжижал ее, окрашивая все в грязно-серый. И казалось, вместе с ним внутрь нехотя вваливался выстуживающий самую душу декабрьский холод. Монголия попробовал вдохнуть глубже, но от этого засаднило в груди, резануло следом острой болью и нехорошо отозвалось в перетянутой грубой веревкой шее. Перетянутой с тем садистским расчетом, чтобы не быть угрожающим, но неудобным до болезненного, вынуждая держать голову практически в одном положении. Он закашлялся, надсадно и тихо, будучи не в состоянии хоть как-то активно пошевелиться. Все так же веревка охватывала запястья и щиколотки, растягивая между толстых деревянных брусьев рамы. Надежных таких, основательных, из мореного дерева - он такие не сломал бы и в лучшие свои годы. Веревку, может, попытался бы порвать, но всю остальную конструкцию - нет, не сладил бы. Сейчас он, правда, даже чужим людям толком не смог сопротивляться, но его явно опасались по привычке. По очень-очень старой привычке того, кто командовал этими людьми. Эрдэнэ усмехнулся едва заметно своим мыслям, медленно выдохнул, округляя губы и наблюдая, как в пахнущую волглой штукатуркой, мышами и сапогами серость выплывают полупрозрачно-белые легкие клубы пара. Холодно, тут на самом деле изрядно холодно. Холод, впрочем, его не пугал, никогда за свою жизнь он не поддавался ему. Даже сейчас, несмотря на всю плачевность своего состояния, он все еще дух страны. Все еще что-то может, хотя бы - не сдохнуть в этом тесном промерзлом полуподвале до прихода Китая. И не свихнуться в четырех стенах, лишенный не то, что возможности видеть и слышать живых людей, но в принципе хоть как-то наблюдать окружающий мир. Китай хорошо знал его. И Китай очень хорошо знал, какие против него выбирать методы, чтобы уязвить как можно сильнее. Эрдэнэ нелюбезно улыбнулся в пустоту: а еще Китай так забавно злился, когда из раза в раз не добивался основной своей цели, несмотря на все усилия и ухищрения. Хотя сам каждый же раз думал, что добивался, даже удивительно. Точно это не он тут был самым старым, бесконечно многое повидавшим на своем веку. Звук из-за двери донесся тоже глухой, немощный какой-то, словно окружающая чуть разбавленная мгла жрала и звуки тоже. Монголия несколько удивился, что первым делом услышал не шаги, а позвякивание ключей. Тот, кто пришел, долго искал нужный в связке, зашелся больным рваным кашлем, но в конце концов дверь отпер. В глаза ударил показавшийся нестерпимо ярким желтый трясущийся огонь керосиновой лампы, засвечивая черты лица вошедшего. Хотя Монголии не надо было их видеть, чтобы понять, кто это. Китай. В мире Эрдэнэ для Китая не существовало человеческого имени, только название страны. Китай слишком старательно на это работал. Ван Яо вошел неторопливо, рассматривая пленника с хищной прищуренностью. Выглядел Монголия очень неважно: торчащие ребра, осунувшееся лицо, коса, от которой осталась хорошо если половина. Нездоровый блеск темных, таких темных глаз, понять бы еще, от чего это, от общего болезненного состояния, проистекающего из положения его земель, или снова от каких-то своих размышлений. Китай заранее скрипнул недовольно зубами – о чем думал степняк, угадать было практически невозможно. По крайней мере, он сам из раза в раз не угадывал. Приходилось давить на самое очевидное, на страстное до болезненности стремление Монголии к воле во всех ее проявлениях. В задумчивости Ван Яо постучал себя пальцем по подбородку, точно напряженно раздумывая, что именно он будет делать дальше. Эрдэнэ издевательски покривил губы, так, будто это он был тут хозяином положения, ни разу не веря в показанную задумчивость, и с глубоким внутренним удовлетворением понаблюдал, как раздраженно морщится Китай. Совершенно недостойно сильного победителя. - Хорошо висишь, - полувопросительно проговорил Ван Яо, составляя на ранее не замеченный Монголией колченогий столик лампу и складывая туда же какие-то вынутые из-за пазухи бумаги. Эрдэнэ попробовал было вытянуть шею, чтобы получше рассмотреть их, но добился только того, что веревка сильнее врезалась в горло. - Хорошо, - прохрипел он, возвращаясь в прежнее положение. - Сколько уже? Неделю? – продолжил казавшийся бесцельным и почти бессмысленным разговор Китай, подходя к Монголии, легко проводя ладонью по натянутым веревкам и не менее натянутым рукам степняка. - Шесть дней, - равнодушно отозвался Эрдэнэ, припоминая, сколько раз мрак становился совсем уж непроглядным. - Надоело? – почти участливо осведомился Ван Яо, слегка склоняя голову к плечу и тем же легким движением поглаживая пленника по волосам. - Надоело, - констатировал очевидное Монголия, весь напрягшийся от касаний. Он не желал, со всей страстностью не желал, чтобы эти руки даже просто приближались к его коже, но никакой возможности уклониться у него не было. Можно было только сосредоточенно дышать и представлять да хоть бы ползающих по телу змей. Все приятней, чем… Он содрогнулся, когда теплая, узкая, мягкая ладонь скользнула по середине груди и ниже, до самого пупка, едва не зарычал. То, что у обычных людей служит прелюдией для любви, у Китая было прелюдией для издевательства. Хотя сам Китай, возможно, и не считал свои действия таковыми. - У тебя есть возможность все прекратить, - тонко улыбнулся Ван Яо, шепча Эрдэнэ на ухо, грея его свои горячим дыханием. - Что подписать? – поинтересовался Монголия, истово жалея, что оставленного ему пространства для движений слишком мало даже для того, чтобы попытаться укусить Ван Яо. - Какой ты быстрый стал, - негромко посмеялся Китай, голос его на мгновенье стал похож на перезвон фарфоровых колокольчиков. Проследил кончиками пальцев веревку на шее Монголии и отстранился, сделал шаг назад и положил ладонь на те самые принесенные бумаги. – Для начала – аннулировать свои договоры от 11 и 15 годов. Он посерьезнел, а Эрдэнэ про себя выдохнул с неимоверным облегчением, вслух проговорив с простоватой безмятежностью. - Какие именно? В те годы было много много всего заключено и подписано. - Вот эти, - вроде бы спокойно произнес Ван Яо, но Монголия заметил, с каким выражением, с какой смесью брезгливости, напряженности и почти испуга он взял в руки две гербовых бумаги. Подошел ближе, давая возможность рассмотреть во всех подробностях, все подписи, все слова, двуглавых орлов на некоторых печатях. Эрдэнэ накоротко закрыл глаза, стараясь удержать лицо, стараясь не заорать в отчаянии и не биться, как муха в паутине. Да, естественно, об этом можно было догадаться. Да, это не стало откровением, но горькой болью – стало. - Нет, - проскрипел Эрдэнэ. – Никогда. - Надеешься, что второй участник договоров помчится выполнять свои обязательства? – издевательски провоковал Ван Яо. Монголия промолчал, но посмотрел прямо, горящими чистой упрямой яростью глазами, и едва заметно оттянул уголки губ. - Не помчится, - с показным сожалением покачал головой Китай, поворачивая бумаги к себе и почему-то тоже особо пристально изучая печати. – Свернули головы орлу. Да ты, наверное, и сам слышал? – он потрогал Эрдэнэ уголком одного из договоров по груди. - Революция – не смертный приговор, - как мог твердо ответил Монголия. Еще он приметил, что на столе остался и другие листки. Обожгло неприятнейшей догадкой – неужели письма? Личные письма, приходившие с одиннадцатого года, по одному в год. Хотя в прошлом не было. И в этом тоже. «Революция», - твердил самому себе тогда Эрдэнэ, - «Это всего лишь революция. Это как болезнь, тяжелая, но излечимая. Все пройдет». И самому себе же признавался, что боялся не только потери сильного политического союзника, его протектората. Боялся смерти или сумасшествия воплощения Российской Империи, которого в жизни не видел. Только очень хотел верить, что это вырос тот самый мальчик с чародейскими фиолетовыми глазами. Хотел верить, улыбался с его писем, в которых собеседник так легко перепрыгивал с донельзя официального на личный, почти семейный тон. Хотел верить и всем своим существом надеялся, что еще немного, и непременно встретится с ним, получит возможность поговорить с глазу на глаз. - Ему – приговор, - едко усмехнулся Ван Яо. – За него очень основательно взялись. - Вот, значит, почему ты стал такой решительный, - презрительно скривился Эрдэнэ и сплюнул на пол. - Это так достойно, так смело и так неожиданно. Он рассмеялся клекочущим, ненормально громким смехом, глядя тем не менее с лютой ненавистью на Китай. Который аж отступил еще немного, сминая нервно углы бумаг. Но быстро собрался, изобразил на лице почти-равнодушие и предупредил. - Монголия, у тебя нет никаких союзников. А это значит, что ты будешь моим. Несмотря ни на что. - Тогда зачем нужны все формальности с договорами? – заметил Эрдэнэ и улыбнулся уже издевательски. – Если они уже недействительны из-за смерти одной из сторон? – он запрокинул голову, опять сосредоточенно выдохнул пар, понаблюдал, как он уходит к потолку и тает, и хлестнул звонко словами, - или на самом деле ты ничего не знаешь?! Но так хочешь, чтобы твои фантазии стали реальностью! - Мои фантазии всегда становятся реальностью, - высокомерно ответил Китай, но незаметно для самого себя продолжил отступать к двери. Точно тощий обессилевший степняк и правда мог вырваться, обернувшись фениксом или каким еще мифическим зверем. Вырваться, возвыситься и повторить один из худших кошмаров, что когда-то переживал Ван Яо. - И что же ты себе нафантазировал? – хмыкнул Монголия, которого уже забавляла такая реакция Китая. Они как будто вернулись лет так на семь сотен назад, он снова был – ханом, а Китай – его добычей. – Прибрать к рукам половину России? - Это было бы неплохо. Но это не основное, - поджал губу Ван Яо. – Основное – ты должен быть моим. Всегда. На последних четырех словах он рванул вперед, почти касаясь Эрдэнэ грудью и бешено блестя глазами. Посмотрел так близко, часто и слегка сорвано дыша, удерживая сумасбродную, темную, злую страсть. То ли мстительное стремление до конца времен видеть своего завоевателя своим рабом, то ли, и правда, что-то иное, болезненно-извращенное, завязанное на памяти, как он изображал полное смирение, как учил своего завоевателя премудростям плотской любви и как в те далекие времена бесстыдно стонал в его руках. - Никогда, - выдохнул ему в лицо Монголия. – Через что бы мне ни прошлось пройти - я стану свободным. - Не станешь, - проворчал Ван Яо, роняя договоры на грязный пол, наступая на них и тяжело ведя ладонью по боку Эрдэнэ от пояса шаровар вверх. - Стану, - упрямо возразил он, снова вздрагивая, когда эти липко-дурманящие, как опиумный дым, ладони стиснули его уже с двух сторон. – Кем угодно буду, чьим угодно, но только не в твоем доме. Он посмотрел вниз, где втаптывались в затхлую грязь черные гербовые орлы – зрелище отрезвило, добавило сил. - Раз ты такой упертый баран, - прошелестел Китай в шею Монголии, - раз ты не хочешь, чтобы все было по-хорошему, то будет по-моему. Аннулировано будет все возможное. От моего имени, как хозяина слишком строптивой провинции. Признаться, допустившего некоторые ошибки и имевшего несколько лет непростительной слабости. Но более того не повторится, можете быть уверены. Последние фразы он проговорил так, будто кому-то докладывал, а потом снова фарфорово рассмеялся, продолжая, однако выдерживать безопасную дистанцию, несмотря на всю близость. - Делай, - преувеличенно равнодушно ответил Монголия, прикусывая нижнюю губу. – Только не удивляйся потом, когда я сплету себе аркан из твоих потрохов, - и оскалился совершенно по-звериному, забился в веревке и зашелся в бессильном кашле. - Вот только сначала ты будешь стонать и умолять, чтобы было еще, еще, быстрее, больше, - с адской смесью пошлости и ярости прошептал Китай, оказываясь за спиной у Эрдэнэ, хватая его зубами за загривок и ведя руками по животу вниз, совсем вниз, сминая в пальцах грубую ткань и то, что она скрывала. Опьяненный вечным сопротивлением – и в то же время полным отсутствием сопротивления, опьяненный возможностью полностью показать, в который уже раз, все прелести и ужасы своей полной власти. - Пусть так, но что это изменит в нашем будущем? – почти философски поинтересовался Монголия, тяжело сглатывая и замирая совсем, когда хватка веревки на шее чуть ослабла и под нее протекли все те же теплые мягкие пальцы. Покрылся недостойными мурашками от слишком непонятного и острого чувства. - А это мы сейчас проверим, - прохрипел невидимый Ван Яо, резко дергая шаровары Монголии вниз. Эрдэнэ зажмурился, но где-то глубоко про себя исполнился спокойствием. Это уже было. Это все переживаемо. Путь наверх никогда не был легким, но значение имеет только, кто все же взлетит. Каким путем – не так уж и важно.