Жизнь в двадцать пять

Кафе неполное, поэтому тихая музыка с плоского экрана настенного телевизора ничем не заглушается. Я слушаю вполуха и просто машинально, на уровне въевшейся профессии, узнаю жанр и исполнителя, даже не оборачиваясь. – Тебе уже двадцать пять. Когда ты собираешься задумываться о семье? Пожимаю плечами, делаю глоток кофе: – Не знаю. – Незамужняя девушка в твоем возрасте вызывает лишь сожаление. И сплетни. Я смотрю на отца и думаю, что он был бы отличной тетушкой-старой девой. Той, которая зорко следит за всеми родственниками и которая уверена в своем нерушимом праве всех их поучать. Госпожа «я-знаю-как-надо-правильно-жить-всем-в-мире». – Папа, ну какие еще сплетни? – Обычные. Я не хочу, чтобы о моей дочери судачили наши соседки, – он хмурится и откладывает в сторону палочки. – О чем они могут судачить? – Да о том же, о чем и об остальных. Ты работаешь в шоу-бизнесе, постоянно вращаешься среди всех этих… – он пренебрежительно кивает на висящий за моей спиной телевизор. – Папа, во-первых, это моя работа, – если бы такие разговоры не повторялись каждый раз при встречах, я бы, наверное, разозлилась. – Во-вторых, обо мне не говорят по телевизору. – Но наши соседки знают. – Потому что ты им сказал, – напоминаю я и снова отпиваю кофе. – Сказал бы, что просто в офисе работаю. – Магуяма-сан видела тебя в одной передаче за спиной того парня. Того парня. Я мысленно закатываю глаза. Да-да, если парень не «белый воротничок» или не работает на заводе, для отца то он – только «тот». – И что? – А то, что они могут подумать, что ты… – он хмурится, неодобрительно поджимает губы, – … делаешь с ним это! И не только с ним. Говорят же, что все девушки в шоу-бизнесе доступны. – Мало ли что говорят. – Ты ведь еще девственница? С шестнадцати лет я слышу этот вопрос… в который раз? Я отсчитываю про себя десять секунд и тяну как можно укоризненнее: – Папа, как ты можешь такое спрашивать у меня? Он сдавленно кашляет в кулак, затем удовлетворенно кивает: – Я лишь беспокоюсь за твою репутацию. Не хочу, чтобы твой будущий муж упрекал меня в этом. – В чем? В добрачном сексе? – мое терпение на исходе. На язык так и просится вопрос – как же тогда я родилась всего через пять месяцев после их свадьбы, а? – С тебя и так хватит слухов! – он сурово сдвигает брови. – Папа, по-моему, на них обращаешь внимание только ты, – я все же сдерживаюсь и махом допиваю свой кофе. – Думаешь, если бы твоя мать не умерла пятнадцать лет назад, она бы не поддержала меня?! Думаю, нет. Сколько помню ее – она всегда улыбалась, легко, задорно, весело… И всегда говорила – не забудь, что это твоя жизнь и твои правила. Будь в ней счастлива! – И вообще, тебе надо оставить эту работу. Что-то новенькое! Я удивленно смотрю на отца, который на глазах приобретает дополнительную уверенность от моей реакции: – Да-да, сменить работу. Уверен, в Токио можно найти работу, которая бы более подходила честной девушке. Откуда, кто вдолбил ему в голову все эти пуританские мысли?? Откуда это в нем? Или он таким образом пытается замолить свои грехи молодости? То есть – я грех? И поэтому меня надо исправлять?? Я мысленно перебираю все вопросы, которые так и хочется задать, затем все варианты ответа на его предложение. Спасибо тебе, работа, что у меня такой взбалмошный подопечный, и поэтому мозг уже просто натренирован на быстрый поиск альтернатив не устраивающих меня ситуаций. – Хорошо, – я спокойно соглашаюсь, дожидаюсь его улыбки, а затем делаю завершающий аккорд, – только в таком случае я не смогу больше спонсировать твои теплицы. Он замирает на несколько секунд, а затем сникает. Пальцы начинают нервно перебирать салфетку. Думай, думай. Что окажется сильнее – страх перед сплетнями и «благочестие» дочери или же любимейшие хризантемы и заветная мечта «вывести сорт с лепестками цвета золота и подарить его Императорской чете»? Молчание я воспринимаю, как свою победу. Вот только глаза у отца – загнанного зверя. Ладно-ладно, дадим ему шанс выбраться из ловушки. – Тебе, кстати, хватило в прошлом месяце? Или, может, мне присылать больше? Сейчас все дорожает – и электричество и удобрения. – Нет, все нормально. Пока хватает, – он оставляет в покое салфетку и берется за палочки. Якисоба наверняка уже остыла, но ест он ее с показным аппетитом. То есть, взял себя в руки и воспользовался предоставленным шансом. Вот и хорошо. Может, теперь, когда есть угроза его цветам и теплицам, он станет меньше говорить о том, что моя работа не подходит «честной» девушке. За спиной музыка сменяется рекламой. Отец какое-то время следит за ней, словно забыв обо мне, но затем я вздрагиваю от его острого взгляда: – Встречала его? Оборачиваюсь. Знакомое лицо. – Конечно. – Не вздумай в него влюбляться! – Папа, во-первых, в него влюблена половина Японии. И не только женская. Во-вторых, он слишком высокая звезда, а я слишком рациональный человек, – может, еще кофе заказать?.. – А в-третьих? Нет, не буду – не усну до двух ночи. – А в-третьих, ни у кого нет шансов, – я пожимаю плечами в ответ на недоуменный взгляд. – У него уже есть девушка, – вспоминаю Кёко-сан и невольно улыбаюсь. – Милая, добрая, старательная. – Вот! – он с назидательным видом поднимает указательный палец вверх. – Видишь? Милая, добрая девушка! Это означает, что она чистая и невинная, – логическая выкладка потрясает до мысленного хихиканья. А ведь он это серьезно! – И вот такие, именно такие ценятся мужчинами! Видишь, за ее чистоту и доброту она получила первый приз – лучшего жениха в стране. Интересно, а если бы он увидел ее в гневе, когда она из милого ангела превращается в самого натурального дьявола? Или в образе Нацу или Мио? Я давлю смешок и согласно киваю: – Она заслужила. Папа, мне пора. – И все же – подумай о своей жизни! Двадцать пять, а ни семьи, ни детей! У нас с твоей матерью уже был ребенок! Вдох-выдох-вдох-выдох. – Я подумаю, папа. Береги себя. Выхожу из кафе, направляюсь в сторону стоянки такси. Вот честно, я бы все поняла, если бы мне это говорила какая-либо сердобольная тетушка. Правда, слава богам, моя родная тетя абсолютно не такая ханжа. Шутка ли, третий любовник за два года. Или мама. Или те же соседки-домохозяйки. Все же это женщины! Но отец… Это выматывает больше всего. Студия погружена в легкий полусумрак. – Привет. – Привет, – Шо снимает наушники, и я слышу, как из них едва слышно звучит музыка. – Как встреча? – Как обычно, – я картинно падаю на диван и прикладываю руку ко лбу. – Отец когда-либо меня доконает своими претензиями. – Не общайся. – Тебе легко говорить… – Конечно, легко. Это ж не мой отец. Я слежу, как он вновь погружается в свой мир музыки и слов, где нет места лишним людям. Пока не родится новая песня. Наконец, он с удовлетворенной улыбкой откидывается на спинку кресла и стаскивает с головы наушники. – Шо, а твои родители много от тебя требовали? – М? – он оборачивается, призадумывается, затем пожимает плечами. – Ну, женить хотели. – На Кёко-сан? – Ага. – А ты бы женился? – Тогда? Нет, конечно, – он пренебрежительно фыркает. – Нам по пятнадцать было! – А сейчас? Слежу, как каменеет его лицо. Не ответит, да? Или все же переборет себя? – Нет. Пусть живет, как хочет, – он начинает собирать исписанные листы с электронной клавиатуры. Ты сам-то себе веришь?.. – Кто бы моему отцу это вложил в голову… – Сама скажи. – Он меня не послушает. У него на уме лишь хризантемы и то, что мне двадцать пять и я не замужем. – А почему ты еще не замужем? – листы аккуратной стопочкой занимают левый угол стола. Вот же… тролль. Ну вот что ему сказать? – Потому что ты мне не предложил. – Предложил что? – он оборачивается с удивленным лицом. – Замуж. – Ты что, с ума сошла? Мне не больно, разумеется. Да, я люблю этого грубого наглого самовлюбленного типа. Но в отличие от Кёко-сан, я прекрасно знаю, что моя любовь ему не нужна. Ему вполне хватает своей влюбленности в себя. Не больно – я взрослая женщина, просто обидно. – Наверное, – я оглядываю студию, затем поднимаюсь. – Что ж, ты прав, впору задуматься о своей личной жизни. Сколько же можно жить твоей, верно? До завтра, Шо. Он успевает перехватить меня за талию со спины у самой двери. – Погоди, Шоко, – ухо обдает горячее дыхание. – Ты чего? – Ничего, – я чуть качаю головой. – Я устала, Шо. Ты тоже не отдыхаешь. Так что… – Ну прости… – он все же с силой разворачивает меня к себе и просительно заглядывает в глаза. – Я ж не говорю ничего. – Насчет чего? – Ну, насчет твоего замужества… Я прекрасно помню, как могут доставать родители по такому поводу. Да и не только по такому… Ну хочешь, выговорись мне, а? Только не уходи. Я молча смотрю на его лицо. Такое близкое, красивое. В глазах просьба, какой-то затаенный страх. Чего боишься, Шо? Одиночества? Или того, что я, как и Кёко-сан, не прощу твоей любви к самому себе, и уйду? Шо, милый, но я же не она. Неужели до сих пор не понял? Мое молчание он расценивает явно по-своему – к выражению глаз добавляется заискивающая улыбка. Не могу смотреть на него такого. – Ты огорчишься, если я выйду замуж? – я осторожно убираю ему челку с глаз. – Очень, – он не бравирует, и эта честность расслабляет. – Не бойся, я подожду, пока ты не дашь свой последний бенефис и не объявишь об окончании карьеры. Короткий ехидный смешок ясно говорит, что кое-кто тоже расслабился и вновь нацепил на себя маску светского тролля: – А ты уверена, что сможешь столько ждать? – Ну ты же скрасишь мое ожидание, – да-да, именно такую реакцию я и жду – горделивая полуулыбка, взгляд через полуопущенные веки. Да, Шо, ты для меня лучше всех звезд вместе взятых. Потому что хоть на время, но ты бываешь моим. Только моим. Улыбка просится на губы, как и пока еще слабые желания, но прежде, чем я позволю себе отреагировать на его реакцию, надо выполнить свою работу менеджера. – Ты покажешь, что написал? – Ты еще спрашиваешь! – он расплывается в уже довольной улыбке и ведет меня к дивану. – Это станет хитом! Я не сомневаюсь. Ни в том, что новая песня станет хитом, ни в том, что мне двадцать пять и мне не жаль ни единой минуты, проведенной рядом с Шо. Это моя жизнь и мои правила. А отец… отца я женю. Чтобы и он не сомневался, что надо быть просто счастливым в своей жизни.