All those friendly people

\ Все начинается с того, что Минсок падает. Сустав под коленом звонко щелкает, скейт со скрипом улетает в противоположную от него сторону, и время вокруг на секунду останавливается. Солнце на открытой площадке скейт-городка, ослепляющее и тяжелое, припекает неимоверно, плавит город. Деревянная рампа греет кожу, хлопковая ткань майки неприятно липнет к телу и только мешает, а пот крупными каплями стекает по лбу и заливает глаза. Минсок вытирает его тыльной стороной ладони, с первого раза не получается, ресницы слипаются, и он смаргивает пару раз, чтобы рассеять туман перед глазами. Минсок откашливается и переворачивается на спину, глубоко дышит, но от этого не становится легче, в горле пересыхает, а боль в колене медленно перетекает из острой в ноющую, монотонную и раздражающую. Минсок стучит кулаком по земле, оставляя на ней мокрый след от пота. Последний раз так больно было несколько лет назад. \ Минсоку двенадцать, когда он впервые решает убежать из дома. Родители снова ссорятся, беспощадно и методично, с криками, взаимными обвинениями и битой посудой, а он не может вспомнить, когда они вообще нормально разговаривали друг с другом. Его день рождения скатывается в привычную будничную драму, и он выбегает из дома, захватив с собой питьевой йогурт и подаренный каким-то там по счету дальним братом баскетбольный мяч. Солнце слепит слабо греющими лучами, Минсок щурит глаза и спотыкается на пороге. На горизонте поливает дождь, а воздух вокруг пропитывается влагой и совсем немного нарастающим волнением. Оно набухает где-то глубоко внутри, грозясь вот-вот вылиться наружу. Так всегда бывает по весне, когда думаешь, что в этот раз уж точно что-то да изменится, но ничего никогда не меняется. Минсок отряхивает от грязи руки, обтирает их об спортивные штаны и запоздало понимает, что рассекать по улице в одной водолазке все еще прохладно, но, если подумать, это куда терпимее, чем возвращаться домой и, глядя на все то, что там происходит, понимать, что его родители уже вряд ли станут счастливее. Выбегая со двора, он оглядывается, всматриваясь в знакомые окна, и выглядит таким потерянным, будто один на всем белом свете. У тебя есть только ты — Минсок это быстро понимает. Минсок знакомится с Чанёлем все в те же двенадцать, тот восхищенно глазеет на его новенький рыжий мячик и потирает грязными руками разбитую коленку. Кровь на ней запекается и нарастает некрасивой коркой, впрочем, его это особо не волнует. — Какой клевый, если дашь поиграть, то я возьму тебя в свою банду, — говорит Чанёль, указывая на мячик. Чужие банды Минсока не волнуют, он целый день носится с этой тяжелой оранжевой штукой по округе и не знает, что с ней делать. Кольца на всех площадках высокие, мяч тяжелый и оттягивает к земле руки, к концу дня они так сильно ноют, что в лопоухом парнишке Минсок находит свое спасение, тут же соглашаясь на все, что тот предлагает. Чанёль оказывается совсем простецким мальчишкой, нескладным, говорливым и слишком шумным. Он ведет его на площадку, знакомит со всей своей уличной шпаной и говорит, говорит, говорит так много. Минсоку вскоре даже хочется отойти, перевести дыхание и, возможно, больше не разговаривать с этим заведенным, но Чанёль резко замолкает, просто улыбается в ответ на его растерянный взгляд и это его спасает. \ — Иногда мне кажется, что тот мяч не стоил потраченных мной на тебя нервов, — Чанёль вырастает перед глазами широкой тенью, и Минсок впервые за день спокойно выдыхает. У Чанёля широкие плечи, он перегораживает ими палящее солнце. — Я тебе хён, вообще-то, — роняет он и перекатывается то ли на живот, то ли на бок, прислоняясь щекой к нагретой рампе. Ему бы сейчас просто отдышаться и унять дрожь во всем теле, а там снова на ноги и, может быть, что и получится, - иди, куда шел, Чанёль, у меня тренировка. — Лучше скажи, когда ее у тебя не бывает, — Чанёль опускается на корточки и пальцами убирает с его глаз взмокшую челку. Минсок перед ним все такой же тощий и мелкий, как когда-то в детстве, и свободные шорты с любимой безразмерной майкой висят на его теле, оставляя столько места, что при желании можно будет вместить в нее их обоих, - хён, ты так точно себя погубишь. Если бы все было так просто, Минсок кивает и лениво обводит его взглядом, поднимает руку, чтобы убрать чужие лапы от волос, но на полпути сдается, роняя ее на землю. Я тебе собачка, что ли? Хочется спросить, но Минсок в том самом состоянии, когда не хочется дышать и жить. Чанёль добирается до чувствительного места за ухом, чешет взмокшую кожу, и Минсока отпускает. \ Родители снова ссорятся и это совсем не так, как в детстве. В какой-то момент Минсок просто перестает на них злиться, это больше не задевает и не волнует, дом постепенно становится тем местом, где Минсок только ночует. Он находит себе цель и упрямо следует своему продуманному плану. У него тренировки, соревнование на носу и приз, который все время маячит перед глазами. На это нужно много сил, которых Минсоку, кажется, не хватает. Ему хочется чего-то нового, яркого и отвлекающего. Он осветляет волосы и красит поверх вырвиглазным розовым, таким, что когда проезжает на скейте по улицам, люди в ответ кривят губы и усмехаются. Минсоку нравится, он молод, он свободен и все это мелкое и незначительное хоть немного, но отвлекает. Когда ты всю свою осмысленную жизнь катаешь на доске, не думая о том, как и куда тебя занесет случай, перейти на что-то закрытое, ограниченное и ущемляющее становится по-настоящему сложно и почти нереально. Минсок перестраивается слишком долго. Он не считает себя ребенком улицы или как еще называют тех, кто проводит на ней все свободное время. Он просто с детства любит свободу, когда ветер приводит в порядок мысли и остужает кожу, когда он волен укатить туда, куда захочет, куда угодно, лишь бы подальше от дома. Минсок помнит, как родители в запале, после очередной ссоры, притащили ему вот это, бесполезное на колесах, будто бы оно могло сгладить все острые углы и утащить из паутины страхов. Утащить-то утащило, только никому от этого не стало лучше. Стоя на краю, когда за спиной четыре метра прямо в ад, а перед ногами столько же, но по наклонной, а кровь бьет по горящим щекам и остается неровными пятнами на коже, думаешь только о том, что сейчас нужно сделать — согнуть колени, наклонить вперед корпус и чуть развести руки. Если подумать, четыре метра высоты не такая уж и большая цена его страху. Тот концентрируется глубоко внутри и лезет вверх по горлу, сковывая тело. Минсок стискивает зубы. И посмеяться бы сейчас, долго и с надрывом, при всем огромном выборе — боязнь высоты — издевка, не иначе. А после — шаг вперед, звон в ушах и пустота во всем теле. Теперь так выглядит его свобода. И так каждый день, с обрыва вниз с открытыми глазами, и вроде бы привыкнуть должен, только страх все равно не отпускает. Так легко ничто никуда не уходит, тело клонит вбок, а клокочущая внутри эйфория затихает. Рампа сковывает и принижает. Минсок все это ненавидит. \ — Хён, хён, хён! — Чанёль забегает в парк неуклюжим вихрем, как только он один может. За спиной у него болтается чехол с гитарой, вместе с ним Чанёль кажется совсем необъемным и громоздким, — пойдем, ты мне сильно нужен, — он тянет Минсока с земли, пока тот переводит дыхание после отработки стойки на руке в минирампе, плечи болят, а кисти рук трясутся. Он все никак не может уловить, в какой момент ему поднимать ноги, чтобы не свалиться и не переломать себе шею. Он почти не сопротивляется, когда Чанёль тащит его на буксире в сторону дороги. — Тут напротив открылся инструментальный и там есть мастерская. Мне нужно настроить гитару и заменить струны, а я еще не такой мастер, чтобы самостоятельно это сделать. — Я-то тебе зачем там нужен? — Минсок незлобно фыркает, поправляет задравшиеся шорты и удобнее перехватывает чужую руку. Пальцы Чанёля длинные, жилистые, кожа на них грубая и мозолистая, натертая струнами. — Так с тобой веселее. Да и когда я еще смогу вытащить тебя оттуда? — Чанёль кивает в сторону площадки и ведет плечами. Минсок знает, что ему вся эта затея с тренировками не нравится, но пока он помалкивает и не особо лезет. Знал бы Чанёль, что на самом деле происходит внутри Минсока, оттащил бы давно к себе домой за ухо. — Через несколько дней будет готова, — у парня за прилавком мягкий акцент, он совсем не режет уши, покрасневшие веки, а глаза — сеть лопнувших капилляров. Зачем ты сюда приехал, парень, думает Минсок, и обводит комнату взглядом. Истертые временем половицы скрипят, на потолке люминесцентные лампы, часть из которых перегорела, а стены все в акустике, Чанёль даже засматривается, стараясь перетрогать каждую гитару, проводит по грифу руками, не обращая внимания на то, каким его одаривают взглядом. Здесь душно, вдоль стен стоят еще не распакованные коробки, пахнет травяным чаем, немного деревом и еще чем-то таким, что Минсок распознать не может. У него кружится голова, он отходит ближе к двери и мысленно подгоняет Чанёля. \ Чанёль забирает свою гитару через неделю, довольный и собой и жизнью. «Того парня из музыкального зовут Лу Хань и он приехал из Пекина, а еще он круто играет на гитаре», — пишет он в какао, пока Минсок борется со шнурками на своих убитых кедах. «Это тебе так, на заметку. Зайди к нему, если вдруг заскучаешь на своей рампе», — присылает он следом. Заскучаешь тут с вами, думает Минсок и оставляет сообщения без ответа. Небо заволакивают плотные, серые тучи, воздух становится тяжелым, вязким и дышать полной грудью становится труднее. Чанёль так быстро находит общий язык с новыми людьми, и Минсок неожиданно для себя понимает — он завидует вот таким открытым всему миру людям. Наверное, думает он, это все улыбка Чанёля — широкая, искренняя и обезоруживающая, она к себе располагает. Лу Хань находит его сам. — Привет, — говорит он на следующий день, садясь рядом, когда ближе к ночи Минсок разваливается на лавке, даже не в состоянии самостоятельно доползти до дома. Легкий ветер ерошит его волосы, и он чувствует, как засыпает. Все тело ломит, а мышцы болят даже там, где Минсок меньше всего ожидает. Он обессиленно утыкается лицом в согнутую руку и тяжело дышит, и время сейчас такое, которое не располагает к новым знакомствам или чему-то в этом роде. И он почти засыпает в неудобной позе, но просыпается, когда его тянут на себя. — Вставай, а то так и заночуешь на этой лавке. Заночую, не впервой, кивает Минсок, но за чужие плечи хватается крепче. От Лу Ханя пахнет гелем для душа, обычный синтетический аромат, ничего особенного или запоминающегося, но Минсоку почему-то нравится. Он медленно вдыхает этот запах, прикрывает глаза и задерживает дыхание. В груди становится тесно и настроение такое, что хочется просто упасть лицом в подушку и проспать столько, сколько он когда-либо мог себе представить. — Ты всегда такой убитый? — спрашивает Лу Хань, подтягивая Минсока выше, когда тот сползает по его плечу и утыкается носом куда-то в подмышку. — Не понимаю, о чем ты. Со мной полный порядок. — Я думаю, ты врешь, — говорит Лу Хань. Минсок на его плече резко выдыхает. — Я думаю, ты много болтаешь. На самом деле Лу Хань оказывается хорошим парнем, просто Минсок редко кому доверяет. \ — У тебя круто выходит! — кричит Лу Хань, когда Минсок откатывает перед ним свою программу. Его глаза блестят, как у ребенка, которому вот-вот обещали подарить игрушку, он машет Минсоку, смотря снизу вверх, пока тот стоит на рампе, и козырек от кепки отбрасывает тень на его лицо, — покажи что-нибудь еще, я хочу похвастаться перед друзьями. — Кажется, ты должен сидеть в своем душном магазине, — Минсок снимает шлем и протирает пот салфеткой. Внимание Лу Ханя ему приятно, но больше от него неловко и неуютно. Хань растрепанный и теплый, шумный, и по громкости почти не уступает Чанёлю. Он привлекает на себя взгляды, а заодно и на Минсока. — Мой магазин, мои правила. Сегодня я весь день с тобой и тебе не отвертеться. «Ему нужен кто-то, кто не я», — пишет Чанёль Лу Ханю, — «Меня он просто уже не слышит». Лу Хань быстро понимает, с Минсоком нужно говорить, как это делает Чанёль, бесконечно долго и серьезно, на отвлекающие темы и на те, которые его больше всего волнуют, чтобы выяснить все то, чем он недоволен, на что обижен. Но вместо этого Лу Хань молчит, заставляя говорить самого Минсока, чтобы он выкладывал все из себя, отпуская то, что его так давно держит. — Ты как обиженный на весь мир котеночек, которому в детстве недодали ласки, — как-то говорит Лу Хань и ерошит розовую шевелюру Минсока. Они сидят в кафе, за окном поливает дождь и где-то далеко слышны раскаты грома. Минсок грызет трубочку от ананасового сока и долго-долго смотрит в небо. Его руки, с которых не сходят синяки и царапины, заклеены пластырем. — И все-то ты у нас знаешь, — Минсок огрызается чисто из вредности. Он постепенно привыкает к обществу кого-то, кроме Чанёля. — Скажи, почему это, — Лу Хань кивает в сторону скейтборда, лежащего у ног Минсока, — так для тебя важно? — У меня осталось около месяца, чтобы подготовиться к самому тяжелому соревнованию в моей жизни. Призер получает грант на учебу в другом городе и… знаешь, — пытается объяснить Минсок, — это отличный шанс свалить отсюда? Не знаю, как объяснить, чтобы ты понял, просто оно всегда было со мной — желание как можно быстрее уехать отсюда. Неделя проходит одна за другой, а Минсок начинает приходить в магазин не из-за того, что ему сюда нужно из-за Чанёля, а к Лу Ханю. Он рассказывает о своем скейтборде и о всех тех трюках, которые его волнуют. А потом вспоминает о рампе и о том, как тряслись и подкашивались в первый раз колени, как хотелось все просто бросить. Это то самое свое, о чем никто не знает, Минсок просто берет себе за правило никому об этом не рассказывать. Его переживания и страхи абсолютно бессмысленны и не имеют роли, если ничего не значат для другого. — Ты смелый, Минсок. — Скорее глупый. — И это тоже, — Лу Хань кивает, — но это поправимо. Он берет его за руку и крепко сжимает, Минсок даже непонимающе вскидывает голову, но больше Хань ничего не делает, просто молчит, просто смотрит и улыбается. Минсоку от этого становится чуть менее гадко, и что-то вязкое внутри отступает. Если по-честному, он может придумать много причин, почему все получается именно так и никак иначе. Почему время, которое он тратит на Лу Ханя, того стоит и почему он так счастлив с тех самых пор, как его встретил, но он решает, что все это он сохранит на то время, когда ему совершенно нечего будет делать. / Бывают моменты, когда Минсок лежит дома в своей кровати, за дверью спокойно и тихо, а родители вроде даже мирно что-то обсуждают, тогда он думает, что, в принципе, ему ничего не нужно, его и так все устраивает, и гнаться за целью становится бессмысленно. У него есть дом, который, может, не идеальной, но свой; есть дело, в которое он вкладывает душу, и есть Чанёль, немножко придурок, но очень хороший и понимающий. А еще у него есть Лу Хань, с которым странно, непривычно и все совершенно по-новому, неловко, необычно. Спокойно. — Покажи ее мне, — говорит Лу Хань, когда Минсок весь взмокший и усталый вваливается к нему домой и бубнит о том, что после тренировки тело болит так, будто все внутренности вывернули наружу, ему нужен душ и кровать, а лучше сразу веревку и мыло. Лу Хань стучит пальцами по своей шее и взглядом указывает на минсоковскую, туда, где над краем майки виднеется татуировка. Минсок садится на пол между его ног и тянет подбородок ближе к груди, чтобы Лу Ханю было удобнее ее рассмотреть или потрогать, если захочется. В первые дни, когда Минсок только набил ее, Чанёль все вис на нем, не отлипая, лапал за шею, тыкал пальцами в повязку и раздражал так сильно, что дико хотелось врезать. — Говорят, что за классным тату мастером можно хоть на край света, — Минсок запинается и нервно трет ладонью свою шею, — на край света, конечно, не получилось, но эту я набил в Пусане. Минсок замолкает, подбирая слова, чтобы Лу Ханю стало понятнее. — Весь выпускной класс я копил деньги, мне показалось, что это будет отличным для меня подарком. Туда и обратно добирался на попутках, а когда вернулся, представляешь, меня даже никто не хватился. Минсок замолкает, а Лу Хань водит пальцами по чернильным лепесткам мандалы, сердцевина которой выполнена в дотворке, отчего она кажется объемнее и живее. Ханю все это нравится: татуировка, кожа Минсока под его пальцами и то, как он ему доверяет.  — Возможно, тебе пора прекратить добиваться их внимания. Ты уже взрослый мальчик. И все-то ты знаешь, думает Минсок, наклоняясь ближе к Лу Ханю. Тот гладит затылок и шейные позвонки, и от этого немного щекотно и тепло, совершенно по-новому. А потом Лу Хань убирает руку, и Минсок задерживает дыхание, когда его шеи касаются губами. — Она красивая, Минсок, — шепчет Лу Хань, лбом прижимаясь к его затылку, — и ты тоже. Что же ты делаешь, одними губами произносит Минсок, когда чувствует, как чужие руки касаются его плеч и спускаются ниже, царапая кожу короткими ногтями. Сердце в груди сжимается, во рту пересыхает, а ладони потеют, и Минсок не знает, куда себя деть, просто поворачиваясь лицом к Лу Ханю. — Может, просто перестанешь себя мучить, м? — Хань за шею притягивает его к себе, прижимаясь своим лбом к его, — все это не такая большая проблема, какой ты ее рисуешь. И, если позволишь мне вмешаться, вдвоем нам будет легче. — Но зачем тебе все это нужно, Хань? — Потому что это ты. Минсок замирает, широко раскрыв глаза, кажется, все его тело застывает, а кровь перестает течь по венам-артериям, и копившаяся внутри горечь пропадает. Ведь такого не бывает, только не с ним. — Хань, — последнее, что он выдыхает, и его выдох ловят губами. Лу Ханю нравится голос Минсока, где-то там, внутри себя, он теряется, когда тот произносит его имя, осторожно, но со всей серьезностью, он повторяет его имя раз за разом, пока Лу Хань не может прекратить целовать его губы. Просто он хочет сделать так, чтобы Минсок наконец понял, что если ему и недодали в детстве тепла и ласки, то это сделает он, медленно, шаг за шагом отдаст то, что ему так не хватало все это время. \ В какой-то момент сил начинает не хватать ни на что. Минсок загоняется. Все начинается с того, что он падает. Сустав под коленом мерзко щелкает, скейт со скрипом улетает в противоположную от него сторону, и время вокруг на секунду останавливается. В город приходят грозовые тучи, тяжелые и черные, как самое глубокое озеро, они медленно ползут по небу и приносят в город прохладу. Дождь остужает горячую кожу, прибивает пыль к асфальту и приносит запах озона. Когда Минсок звонит Чанёлю, тот уже знает — что-то хорошее он сейчас вряд ли услышит. — Приходи в парк, — слышит он на том конце трубки, и звонок срывается, а Чанёль тут же подрывается с места, натягивая по пути толстовку. Минсока он застает у рампы, промокшего и опустошенного, он тяжело дышит, перетягивая какой-то тряпкой ногу, и Чанёль замечает, как сильно она опухла. — Хён? — он подходит к нему со спины и кладет на плечо руку, — ты как? — Отведи меня к нему, — Минсок смотрит на ногу, все еще задыхаясь, и его руки трясутся, — отведи! Чанёль неловко молчит и, чуть подумав, соглашается. Он вообще на все согласен, лишь бы Минсоку стало чуточку легче. Он подхватывает его под руки и заставляет опереться на свои плечи. Ему кажется, что каждый новый шаг дается очень сложно, будто они вдвоем стали тяжелее. Минсок рвано выдыхает где-то под ухом и приволакивает ногу. — И на что ты надеялся, хён? — говорит Чанёль, оглядываясь назад, где осталась рампа, перила и еще черт знает что, на чем Минсок выполняет свои трюки. Его скейт валяется неподалеку, и Чанёль решает, что заберет его позже. — Я просто вдруг понял, что все это мне больше не нужно. Хотел проверить, если сейчас откатаю всю программу, значит, ошибаюсь, а если нет, ну, это уже как посмотреть и… — Ты такой придурошный, — одними губами говорит Чанёль и стучит пальцами по входной двери ханевского дома. И стоит только ей открыться, Минсок хватается за домашнюю футболку Лу Ханя и утыкается носом в его шею, а на душе Чанёля становится невыносимо тоскливо. Минсок такой маленький, несамостоятельный и жутко зависимый, цепляется за Лу Ханя, становясь как будто бы меньше и незаметнее. Хань смирно стоит в объятьях, будто так уже давно привычно между ними, поднимает руку и зарывается пальцами в его спутавшихся мокрых волосах. Перебирает слипшиеся пряди, гладит затылок, а потом спускается ниже и медленно поглаживает по спине. Чанёль встречается с ним глазами — ты здесь лишний — говорит Лу Хань одним взглядом, и Чанёль все понимает, позволяя себе еще раз взглянуть на сжавшегося в его руках Минсока, а потом прикрывает за собой дверь, замечая, как Хань целует того в лоб и что-то шепчет на ухо. — Доигрался, — говорит Лу Хань, когда входная дверь закрывается. — Даже не спросишь меня, как это получилось? — Здесь нечего спрашивать, Минсок, — Лу Хань чувствует, как становится влажной его футболка от волос Минсока и его частых выдохов, — и, если раньше я не настаивал, то сейчас я хочу, чтобы ты бросил заниматься этой ерундой. У нас с тобой впереди так много времени, что мы точно что-нибудь придумаем. Возможно, Хань прав, и ему нужно найти что-то новое. Минсок ничего не говорит, просто соглашается негромким мычанием. «У Лу Ханя вообще-то есть свободная комната», — Чанёль предупреждает в какао просто между прочим, когда следующим утром Минсоку туго перетягивают ногу. Ходить с повязкой оказывается почти невозможно, и Лу Хань стоит у дверей кабинета, чтобы помочь довести его до дома. «И я ни на что не намекаю». А следом присылает улыбку, и это снова его спасает.