И при луне мне нет покоя

— Фарма, прекрати. Тайрест мотнул головой и вытянул шею, чтобы лучше видеть экран, на котором проецировались созданные им юридические акты. Он пододвинул руку к клавиатуре, касаясь бока Фармы, чтобы внести очередные поправки в статью. Он боготворил и обожествлял совершенство. Ведь совершенством являлся всемилостивый Праймус. Фарма тоже любил совершенство, которое довело его до грани, с которой он соскользнул, сверзившись во мрак — идеал оказался опасен. Он сошел с ума. Чумной доктор, замерший на секунду, продолжил ковырять пальцем просверленную дырку на груди верховного судьи. Тайрест догадывался, что таким образом врач успокаивает себя, хотя беспокоиться не было причин. Успокаивает расшатанные цепи и занимает руки, что норовили пожужжать. Закусив губу, он самоотверженно вертел пальцем стенки дыры, протирая внутри грубый металл. — Фарма… Доктор нехотя вынул палец, зачем-то просовывая его в рот, пробуя червивость на вкус. Он знал, что, как у любого судьи, у Тайреста была своя система предупреждений. Он всегда нарушал, но последнюю черту предпочитал не переходить. Тайрест подключил вторую руку, чтобы ускорить процесс редактирования, и доктор ощутил приятное сдавливание с боков — его лишили одного наслаждения, но наградили другим. Он завертелся, зная, что рискует получить еще один предупредительный сигнал — законодателю не нравилось, когда его работе мешали — и прильнул, слушая тихий шелест чужой вентиляции. Пальцем сонно провел по округлым краям отверстия, с интересом поскреб. Такое гладкое снаружи и столь шершавое внутри. Тайрест и сам не понимал, как так получилось, что доктор беспрепятственно залез на своего спасителя и сейчас сидел у того на коленях, удобно устроившись и бесконечно елозя, чтобы не сползти. Сам представитель судебной и законодательной власти в одном лице восседал в кресле, часто корректируя собственные тексты. Ему приходилось касаться джетформера, склоняясь и печатая принятые на месте исправления. В такие моменты Фарма — рост которого был не ниже роста старшего по годам и по званию — прижимался к нему теснее, борясь с желанием перекинуть ноги и обвить ими торс судьи. — Хватит, Фарма! Тайрест отстранился, сверля возмущенным взглядом улыбающегося доктора, который имел вредную привычку, увлекшись, обнимать его за шею и кусать острые грани его звездообразного шлема. — Да? — мурлыкнул тот, не переставая улыбаться, пальцами шаловливо проходя по линиям точеной металлической короны. По фараонскому подбородку. По сжатым в тонкую полоску губам. Легкая улыбка, прикрытые глаза, расслабленная поза — он любил нежиться под руками жреца правосудия. — Я тебя избаловал… — проворчал законодатель, не предпринимая, впрочем, никаких попыток спихнуть наглеца. — Слезь с меня, Фарма, твои крылья заслоняют мне весь обзор. Он слегка нажал на поднятое крыло, несильно сдавливая пластичный металл. Второй формер выгнулся, подаваясь вперед, зубами и под языком сжимая готовый вырваться стон. — А то что? — пальцы давили уже на дыры, что были проделаны в спине. Фарма успевал ощупать своего избавителя буквально везде. — Накажешь меня? — Я выношу приговор, а не привожу его в исполнение. Обратись к Стар Сэйберу за этим. — Фу, он нудный фанатик, — доктор прекратил свои манипуляции и заметно присмирел. Кажется, он даже расстроился. — Зато послушный в отличие от некоторых, рассевшихся на мне. Новая компания была ему по вкусу, по его извращенному вкусу — бывшего руководителя медстанции окружали экстравагантные личности. Стар Сэйбер прожигал его ненавистью, которая плескалась во взгляде и едва не выходила из берегов — острый язык приходилось прятать под разлитыми в ложной улыбке губами, после того, как Фарма имел неосторожность высказать мнение о религии в целом. Локдаун не скрывал холодом покрытое презрение, колючее, как иглы хирургов, когда Фарма пытался командовать его бандой бандитов и не рассматривал его товарищей всерьез, воспринимая висельников разной масти не как организованное войско, а как сброд некрофагов. Один ощущал себя Мессией, огнем и мечом опуская народы на колени, склоняя головы непокорных, в противном случае отсекая их и рубя — он убивал, всегда молясь. Словом можно ранить, словом можно убить — так делал из карательного отряда Калигула-Тарн — а Божьим — просветить напоследок. Его учение — свет, за которым следует беспросветная тьма. Мастер клинка пленил Круг Света, тогда как сам был одурманен гипертрофированной верой, которая подпитывала не менее слепую ярость к инакомыслящим. Отточенные взмахи и выверенные росчерки экскалибура завораживали, тогда как меч прочерчивал себе в воздухе путь к шее глупца. Его слова были не менее остры. Сектант мог просверлить мозг религиозными речами, вкладывая пафос в каждую букву. Фарма с садистским удовольствием заварил бы его вокалайзер. А другим пациентам — включил на полную мощность, пока разделывал бы тело. Он любил разные музыкальные жанры и оттенки, будь то контральто, сопрано, тенор и баритон. Врач без границ, ценитель искусства! Он заставлял распускаться скрытые таланты, пробуждаться от серости черно-белых дней. Второй не склонял ни голову, ни колено, ни одной из сторон не присягая на верность, кроме единственно правой — финансовой стороны. Он брался за любое дело и за большие деньги от, как правило, государственных служащих и высших должностных лиц. Благодаря немалым вложениям охотник за головами нашпиговал себя оружием разного калибра, а по причине солидного дохода смог набрать налетчиков, сборище мародеров, и купить пиратское судно. Наемник был удобным партнером по бизнесу — гарантировал заказчикам конфиденциальность и чистоту выполняемой грязной и мокрой работы, без взрыва размазанных пятен вокруг тела жертвы — это был не его почерк. Только не абстракционизм. Гарантировал вплоть до того момента, пока кто-то другой не предлагал более выгодную сделку. Продажные шкуры… Слово «успех» здесь пропахло деньгами. Сэйбер не раз крутил угрожающе обоюдоострый меч в сильных руках, как Дамоклова предвестие, проходя мимо, давящим взглядом пригвождая к бренной земле. Шайка разбойников и головорезов Локдауна пыталась окружить смазливого доктора, но взревевшая алчным зверем пила заставила задуматься над целесообразностью своего желания, к счастью, Тайрест оказался неподалеку и разогнал бандитскую свору. С доктором, в чьи руки и под чей скальпель ты можешь попасть в любое время, не стоит портить отношения. А вдруг дрогнет рука? Тайрест знал, нахальства и самомнения этому субъекту не занимать. И как его угораздило наткнуться именно на умирающего от собственного вируса вирусолога? Однако несправедливо было винить в бесполезности Фарму — безумец контролировал его ненормальную тягу к самобичеванию и определял степень повреждения, вовремя оказывая помощь в критических ситуациях. Доктора нужны везде. Даже если это был сумасшедший доктор. — Добрый доктор Фарма, не будете ли вы так любезны покинуть меня наконец? И облегчить его участь? Нет. Взобравшийся на колени своего покровителя работник красного креста, вольготно свесив ноги, улыбнулся и принялся вновь скользить пальцем по выдолбленным отверстиям, временами соскальзывая и проникая внутрь. Компания его новых друзей оказалась менее унылой, чем чрезмерно правильные и предсказуемые Амбулон и Ферст Эйд. Дельфи наводил на него зеленую, как плесень, тоску. А он любил менять друзей. Его тянуло к эксцентричным личностям, будь то подразделение Тарна, Дьявола десница, или троица Тайреста, Цербера голова. Он любил внушать ужас, порождать хаос, наводить страх, дерзить опасностям и поддразнивать смерть, обрывая нити судеб и плетя свое собственное кружево, и, как сейчас, глумиться над прихвостнями Тайреста. Ходить по лезвию над пропастью… без своих несущих плоскостей. Верховный Судья Кибертрона гневно расправил крылья, раздвинув заманчиво блестящие лезвия. Вероятно, его заостренные массивные крылья должны были отпугивать недругов и неприятелей, но Фарма воспринимал встопорщенные элементы как признак симпатии, как если бы пернатое распускало свое великолепное оперение только для самки и ни для кого больше. Фарма не удержался от соблазна воспользоваться случаем и протянул руку с целью потрогать ровную гладь начищенного лезвия. Тайрест не только приютил под свои разрозненные клинки-крылья залетного птенца, он снабдил его самым лучшим оборудованием, поставил на крыло — подарил руки — и держал рядом, ни в чем не притесняя. Влияние и состояние, что заработал сильный мира сего, разработав нормативно-правовые акты, обеспечивали будущее не только судьи. Имя, не полученное от активации, а заработанное тяжким трудом, даровало власть. Он олицетворял ветвь власти у ссыхающегося дерева. А Фарма любил властных персон. Доктору нравилось играть беспрекословное повиновение тем, кто испускал поле харизмы — харизматическим лидерам. Все, что знал Фарма, это кодекс профессиональной этики врача, но и его он предал. С законопослушностью дела обстояли плохо, но автобот, кажется, был бы не против подчиниться такому маэстро. Тот патриций, он плебей. Он меньше доктор, чем убийца, врач, которого пациенты обходят стороной. Уже несколько раз он предлагал, едва не обволакивая предложение в просьбу, полетать вместе над чудотворной луной. Проветрить зашлакованные работой мозги. Мессатинские снега, воплощавшие вечный покой, не шли ни в какое сравнение с плодородными землями безымянной луны. Но Тайрест отмахивался, строка за строкой проверяя законодательные акты, написанные его же рукой. Он полагал, что слишком многое позволяет новому члену своей команды. И обоснованно боялся, что не далек тот день, когда Фарма войдет в его покои посреди ночи и, легши рядом, уснет — так сильно обожал его больной доктор. Обогревал бок болезненной любовью. Тайрест заменил ему Рэтчета. Несравненного, незаменимого. Ха. Юного гения привлекали старшие меха. Вечный, как Нова, судья был не менее строг, но более… ласков. Закон суров, но он закон. Он обладал мудростью древних, хранил в себе опыт прошлых лет, оберегал память сменяющихся поколений. Его разум, будто сфинкс, олицетворял сокровищницу бесценных знаний тысячи свитков. Он разгадывал сокровенные тайны, он делил пьедестал с великими, когда другие взбирались на эшафот. Он вел летоисчисление чуть ли не с сотворения мира, пока его рассудок не помутился от бессилия предотвратить нарушения, сломать вращавшееся колесо червоточины, разомкнуть порочный круг страстей. Обмануть природу греховных желаний. Тайрест был одержим идеей очистить Кибертрон от скверны, как Гальватрон в свое время, от злополучного пути, по которому пошли правители планеты и за которыми он не уследил; от грязнокровок и их чумазых ступней, что ходили по Кибертрону, утопая в нечистотах, втаптывая в грязь его славное величие и честь. Он считал, что совершает подвиг, стирая с лица тех, кто осмеливался попирать гордость его родины. Законотворца трясло от мысли одного их существования, как клейма, который выжгли на лице и так страдающей планеты. Их не было в планах, насилия над матрицей он не мог допустить, они ошибка программы. Казалось, Верховный Судья и Главный Законодатель вознес себя на уровень Праймуса, словно падший небожитель, низвергнутый с небес и изгнанный из царства, летящий камнем стремительно вниз, бьющий крыльями о скалы. Он пал… После чего перьев лоск окунулся в чернила воронья, затянулся перепонкой остов, трезубец обратился в посох, рога вросли в корону и хвост невиден стал из-под плаща. Он воспарял мечтой миллионов и опадал ниспосланной карой. Вершитель судеб оказался ничуть не менее безумен, нежели Фарма, но сохранял внешнее спокойствие, здравомыслие и благоразумие. Тайрест не гнушался добиваться цели разными средствами, водя дружбу с обоими знаками, ведя беседы с представителями инопланетных держав. Он поддерживал связи как со сливками светского общества, так и с гнилью низших слоев. Разящим мечом во имя справедливости был у него Стар Сэйбер, новый выгравированный для общества идол на замену отжившему герою былых времен — Ультра Магнусу. Он являлся его правой рукой. Орудийным огнем во славу возмездия был у него козырь, припрятанный в рукаве, сокрытый от глаз, что действовал из-за кулис внешних событий. Фарма не раз слышал, как Тайрест беседовал с фигурой с затемненным лицом и искаженным голосом, который навевал смутные воспоминания… волновал искру. Он бросал вызов богам кибертронского пантеона. Вместе они — воры в законе, отшельники, что при других обстоятельствах могли бы вознестись до седьмых небес. Скитальцы во времени и пространстве, моральные уроды, бесславные ублюдки, обездоленные демиурги, чья песенка еще не спета. Сборище злодеев из детских сказок, пугала из старых страшилок, которым не важен цвет инсигнии, лиловый ли, алый — все почернеют со временем. Кому казнь, кому ссылка, кому заточение — за преступлением следует наказание, и гильотине неважны предпочтения преступника. — Ты невыносим, — роптал Тайрест, стараясь не обращать внимания на выдыхавшего ему в шейные шланги седока. Фарма смелел от дня ко дню, но не предпринимал активные действия лишь потому, что ожидал знака. Частые вакханалии во времена, когда он носил звание доктора ДПП, сделали его зависимым, и сейчас голод давал о себе знать. Там он смог раскрыть свой потенциал, принять свою сущность, отринуть былое, тогда как Дельфи, будто цветущий сад, обнесенный колючей проволокой, вновь запирал его мысли и чувства. Был ли это шабаш темной силы — пляски у кипящего котла и у алтаря нечестивые игрища — преступные деяния и разгул животных страстей которой покрывала тьма, или нет, но Фарма не спешил развевать дурную славу празднеств и убеждения десептиконов, что расступались перед ним. Тайрест еще не знал, на что его новый друг был способен, и скоро ему, Фарме, не будет нужды притворяться. ДПП воспитали его, заставив сбросить старую кожу и облачиться в новую, стать настоящим. С отрядом пришлось расстаться, позже они ушли с Мессатина, оставив разгребать все проблемы ему. Вальпургиева ночь кончилась, но, приметив судью, который, кажется, благоволил к нему, Фарма понимал, что еще обширно поле его искушенной фантазии. Тайрест так же заставил его вылупиться из скорлупы, преобразиться из гадкого утенка в прекрасного лебедя. — Скажи, что из всех я лучший. Скажи, — начал клянчить Фарма, трясь носом о грудные пластины. Магнус выступал лицом, являвшим его интересы. Но он подвел его, и время цепного пса кончилось. Максимус взялся за продолжение дела его, вобрав в себя всю полноту исполнительной власти, но не подходил под критерии Тайреста, посему законотворец представил миру не менее мощную машину в виде выходца из Круга Света, который тот всем навязывал — как и выбор просветиться либо ослепнуть. Фарма знал, у Тайреста большие связи, особенно в среде бывших сенаторов, он еще нарастет себе военную мощь и организует войско. И наживет фаворитов. — Хм, — это всё, что удавалось вытрясти из молчавшего изобретателя Эквитаса, машины суда. — Я не слышу «Верховный Судья». — Ваша честь? — Фарма, не прекращая улыбаться, вскинул голову, продолжая цепляться за некровоточащие, но и незаживающие раны. — Или мне следует вставать, когда ты идешь? Тайрест — скорее инстинктивно, но все же — поддержал его под спину. Он знал, что стоит погладить чужую паховую броню сначала пальцем, затем тремя, потом ладонью, как Фарма откроет ему искру, лишь бы он довел начатое до конца. Остроконечные черты лица, наэлектризованный голос, отдающий приятной статикой помех… Доктору так хотелось взяться за длинные выступы чужого шлема, что… он остановился, когда ощутил, что составитель законопроектов Кибертрона пусть и мягко, но безапелляционно разворачивает его от себя и спускает вниз. — Разве доктор закончил осмотр? — Фарма, я покажу тебе, только, будь добр, встань и оставь меня работать. Показать… показать его глубокое покаяние, самоистязание в личном кабинете. В подтверждение своих слов он расправил ладонь, трансформировав пальцы в остро заточенные сверла. Фарма, помедлив, поднес было руку к режущему инструменту, как Тайрест перехватил его кисть. — Нет, что ты! Порежешься. Уколешься. Фарма, ты должен беречь свои руки. Они самое дорогое, что у тебя есть. Он поднес к лицу синие пальцы и припал губами. Фарма прищурился, оставшись довольным таким исходом событий. Он проделывал это уже не раз, прикрываясь наивным любопытством и глупостью молодых лет — при условии, что у него самого жужжали вместо рук пилы — и Тайрест глотал наживку, возможно ощущая ответственность старшего перед младшим. Рэтчету, должно быть, поклонники ежедневно целовали руки не без мысли о том, как бы эти самые руки заставляли тело изгибаться изнутри… одного такого он уже видел. Он не собирался манипулировать своим покровителем, но… Он должен быть его любимцем, а не кто-то иной, будь то Локдаун или Сэйбер. Тайрест был претор. У него был понтифик. У него был его эскулап. У него в руках власть, которую стремились отнять многие. На его текстах зиждился строй, тогда как сам автор растерял свою безупречность. Совершенство… Кажется, оно, как космический дух, не имеет на карте границ, поскольку неуловимо, поскольку никто не заплывал настолько далеко, не шел в погоне за горизонтом, не летал в темнеющие дали. Оно как ускользающая линия соприкосновения неба и земли, расплывающихся в непостоянных цветах акварели. Как садящийся на западе и восходящий на востоке плавящийся диск, бежит по небесным телам, заставляя вращаться планеты. Совершенство, будто выдуманный миф, оставляло за собой след из павших, кто был верен, но солгал. Совершенство неприступно и недостижимо, жестокий бог для своих последователей. Приблизиться без возможности коснуться, без шанса обогнать и сопроводить… это так больно. Совершенство неощутимо. Предел его — утопия, до которой уважаемый ранее и забытый ныне судья мог дотянуться рукой. Он почти достиг мечты. Но мечта его отвергла. Не все трансформеры попадают в рай. Понтий Пилат все еще скорбит об ущербности тленного мира…