Брат мой, враг мой

Война была окончена. Рета, хмурясь, пробежался взглядом по списку из сорока восьми фамилий. Оставалось лишь надеяться, что эта бумага, если и не подарит ему свободы, то поможет спасти жизнь на трибунале. Сорок восемь человеческих судеб на расчерченном листе - только часть тех, кого он спас лично: известные деятели культуры, изобретатели, политики, представители павших династий - все, в чьей чистоте крови когда-то усомнился Высший военный совет - Кайги, ныне низверженный, все, к чьему мнению теперь могли прислушаться пришедшие к власти победители. Глаза слезились от недосыпа - кандзи плыли перед глазами, и он небрежным жестом отложил список на стопку нетронутых газет. Читать их не имело смысла - первые полосы пестрели новостями о состоявшемся военном трибунале над верховными членами Кайги, приговор которого Рета мог легко предугадать: "За тяжкие военные преступления и преступления против человечества приговариваются к смертной казни через повешенье". Он не разделял всеобщего ликования победителей. Равно как не чувствовал личной боли за происходящее. После недель допросов, бессонных ночей наедине со своими страхами, отказов от еды из-за пропавшего аппетита в нем не осталось ничего, кроме бесконечной тупой усталости. Резко вдыхая носом, Рета рывком поднялся к пианино в углу квартиры. Замер на пару мгновений, занеся руки над клавишами, и тяжело опустил их, выбивая из расстроенного инструмента глухой мрачный стон. Хотелось сыграть что-нибудь тяжелое, мощное - чтобы хоть как-то сдвинуть с души глыбу, которой придавило сверху. Но играть он так и не научился. Все умел: воевать, проектировать машины, готовить, пилотировать самолеты, подделывать документы, даже раны шить, а музыка прошла мимо. Так, зазубрил подростком механически несколько произведений на забаву Дайки - уж очень тот хотел - на этом все образование и закончилось. Теперь и не ради кого было. Не нужна покойникам музыка. Постояв с минуту в оцепенении над инструментом, Рета прошел пару кругов по комнате, в конце концов заваливаясь на кровать. Несмотря на все физическое истощение, он не мог сомкнуть глаз и просто лежал, лениво блуждая взглядом по фотографиям на стене. Лица на них воспринимались отстраненно: узнаваемые, но словно чужие. Как замылившие глаз физиономии из рекламы. На пыльных карточках были запечатлены мама с отчимом - отцом Дайки - на их свадьбе и потом на летней даче в саду, он сам в форме рядового первой республиканской войны, улыбающийся чему-то стоваттной лампочкой, Дайки - хмурый школьник и лейтенант-выпускник в парадном кителе. Рета одно за одним прокручивал в голове воспоминания, с равнодушием архивного работника наблюдая за ретроспективой их семейной драмы, развернувшейся на фоне двух войн. Их история, может, и не была запутана сильнее, чем множество других семейных историй. Просто влияние ее на судьбу страны оказалось значительно большим. Два сводных брата: один из идейных вдохновителей кровавого режима Кайги - Аомине Дайки - и защитник грязнокровых, подпольный диссидент - Аомине Рета. Судьба провела их через две войны от самых близких друзей до идеалогических врагов, но так и не смогла развести окончательно. 1. Лет за пятнадцать до первой войны ученые Республики всерьез заинтересовались необычным феноменом, появившимся не более пары поколений назад - генетическая мутация в отдельных районах страны привела в появлению уникальной группы людей. Их физические данные, устойчивость к заболеваниям, интеллект на порядок превосходили среднестатистические. Исследователи моментально окрестили их "особенными", начав эксперименты в целях вычислить уникальный генетический код, способный вывести все человечество на новый эволюционный уровень. Все было хорошо до поры до времени: добровольцы из числа "особенных", на которых проводили эксперименты, были невероятно популярны и любимы как некое олицетворение "будущего страны и планеты". Их именовали героями, о них снимали документальные фильмы. У Дайки на стене тогда даже висели плакаты. И они с Ретой постоянно дрались во дворе за то, кто сегодня будет изображать нового любимого героя из телевизора. То, что для детей было игрой, у взрослых всегда на раз обрастало политическим контекстом. Часть публичных "особенных" набирала влияние, породив нечто вроде реформаторского общественного движения. Правительство побаивалось их смелых оппозиционных настроений, но не могло возражать напрямую - любое официальное слово против оборачивалось резким приростом сторонников движения. А потом нашлись и те люди, что желали выжать из их противостояния все материальные выгоды, что оно могло принести. Разжигая попутно зависть, нетерпимость и вражду между простыми людьми. 2. - Мы не звали вас на площадку, - одноклассник жестко кинул мяч в грудь Рете, - поищите другую. - Да ладно вам, четыре на четыре получится, - попытался сгладить ситуацию Рета, - мы с Дайки можем в разных.. - Что в словах "пошел отсюда, генетический урод" тебе было не ясно? - рявкнул менее терпимый парень, грудью выступая навстречу. Прозвище неприятно резануло слух, Рета поморщился. Напряжение между обычными людьми и "особенными" возрастало с каждым днем по всей стране - в каждом городе, дворе, школе. Любая драка грозила исключением, но они все равно вспыхивали тут и там. Рета знал, что зачинщиком, как более сильного, скорее всего признают его, и, покачав головой, поспешил уйти с площадки, пока не подошел Дайки. С его нравом без драки бы точно не обошлось. Завидев брата вдалеке, он приветственно замахал ему рукой, натягивая на лицо одну из беззаботнейших своих улыбок. 3. Дрязги были мелкими, но случались все чаще. Никто и задуматься не успел, как шаг за шагом страна была втянута в гнилую политическую интригу. Дворовая неприязнь вылилась в забастовки по всей стране. Одна за другой принимались нелепые поправки к законам, что документально подчеркивали разницу между сторонами, появлялись радикально настроенные группировки из числа притесняемых "особенных". В полгода противостояние выросло до масштабов гражданской войны. Это казалось невозможным еще вчера - но случилось с ними. Правительством был отдан приказ поместить под контроль все районы, где рождались необычные дети. Их легко было вычислить - по крепкому спортивному телосложению, необычной яркой внешности - как будто сама природа подчеркивала их эволюционное преимущество. Все "особенные" были обязаны пройти процедуру регистрации и встать на учет, предполагавший полный контроль за передвижением и контактами. Сводные братья Аомине записались в добровольцы сопротивления, не дожидаясь появления регистраторов в их доме. К тому моменту они едва окончили школу - но даже процедура поступления в университет для таких, как они, после всех принятых поправок представляла собой унизительную государственную проверку на наличие сомнительных связей и подбор "наиболее подходящей специальности". На деле это означало профессию, где они не смогли бы оказывать никакого влияния на государственный строй и наиболее важные отрасли военной и гражданской промышленности. Всю разгоревшуюся вскоре войну они прошли спина к спине. Возможно уже тогда было видно, что боевой пыл, который у Реты был желанием добиться равенства, у Дайки означал желание доказать свое превосходство. Тогда они не думали об этом. Деля на двоих скудную еду, тесные палатки, они мечтали о конце войны и не более. 4. - Ложииись! - дурниной заорал Дайки, напрыгивая Рете сзади на спину, сбил с ног и прижал собой к земле. - Что? Налет? Атака? - мышцы пружиной сжались в теле Реты, готовом в долю секунды рвануть с места. Вокруг же стояла звонкая вечерняя тишина, нарушаемая стрекотом цикад да смехом солдат вдалеке. Сбитый с толку, Рета не сразу сообразил, что Дайки трясет, а через несколько секунд тот уже задыхался от хохота, скатившись с брата на землю и размазывая грязной рукой по лицу слезы смеха. Рета протормозил еще добрых полсекунды, а потом кинулся на брата с кулаками. - Ах ты! Сволочь! Да кто так шутит! - они катались по сырой траве и мутузили друг друга, рычали, шипели, издавали еще с десяток неопределенных животных звуков. Градус острого дневного напряжения таял с каждой щедро отвешенной оплеухой. Только вдоволь измяв друг друга, они уселись спиной к стене какой-то деревянной сараюшки, пытаясь отдышаться. - Завтра будет тебе атака, - все еще посмеиваясь проронил Дайки. Цыкнув, пососал нижнюю треснувшую губу, - командир Касамацу дал приказ - выступаем на высоту. - Уу, значит, накрылась теперь самоволка? Выспаться надо, - Рета с тоской глянул за реку, где на горизонте стоял нетронутый боевыми действиями городок. В нем был древний, но все еще действующий кинотеатр и даже клуб. - И пожрать хорошо. Пока есть что. Идем, - Дайки одним рывком встал, протягивая Рете руку, - Сегодня поваром Бакагами, он с прошлой недели торчит мне добавку. - Наперегонки! - завопил Рета, без предупреждения вырываясь вперед. Дайки, возмущенно рыкнув, рванул за ним. Это было легко - с хохотом бежать через поле по пояс в траве. Пусть даже война шла второй год. Они были молоды, они были здоровы, они были рядом - и какая-то бешеная энергия вперемешку с подспудным, никогда не отпускавшим страхом перед завтрашним днем гнала их вперед, заставляя жадно упиваться каждым моментом и всем увиденным вокруг. У казармы кто-то из вредности поставил Дайки подсечку - Рета пришел к финишу их импровизированной гонки первым, за что сразу был объявлен "бесчестным жуликом". К вящей обиде Дайки добавка к ужину досталась всем, и выбитый у Кагами должок сгорел попусту. Отряд ел шумной, веселой, но изрядно поредевшей после недавней атаки компанией. После полутора лет войны привыкалось и не к таким вещам, поэтому они не задавались мыслью о том, чью порцию получили в довесок. Сегодня - им, а завтра их ужин отдадут кому-то. Вечер был на удивление хорош - теплый, тихий, со сладковатым запахом чуть прелой травы, нагретой солнцем. Один из солдат вытащил невесть откуда добытую гитару - и к ночи они всей толпой горланили дурные солдатские песни, пока Касамацу на пинках не разогнал отряд спать. 5. - Ложииись! - Дайки сбил его с ног, прижимая ко дну окопа, и у Реты промелькнуло четкое ощущение дежавю - только в следующий миг вместо смеха рядом раздался грохот взрыва и их забросало ошметками земли. Он почувствовал тяжелый удар по каске. В глазах потемнело, молнией мелькнула мысль - только не терять сознания. Рядом упал подкошенный осколком снаряда сержант Морияма. Голова звенела, Рета упускал драгоценные мгновения, продолжая лежать на земле, но как назло думалось о лежащем рядом Морияме, который, как и многие в сопротивлении, "особенным" вовсе не был - так за что воевал-то? - Вставай! - Дайки грубо рванул его за ворот формы. - Вставай, если не хочешь остаться тут лежать с ним. Они перебежками рванули к высоте, удерживаемой противником. 6. Их часто посылали в разведку вместе - ни у кого не получалось лучше и чище работать в паре. В отряде лишь дивились их слаженности, да и только. В ту вылазку, летом второго года войны, они получили приказ разыскать своего же связного, попавшего в плен. Выкрасть или убрать по обстоятельствам - пока тот не выдал под пытками секретную информацию о дислокации повстанцев. Дорога к вражескому тылу отняла у них два изнурительных дня без сна и отдыха. И сама военная часть противника охранялась на отлично - по периметру дежурил двойной караул, не в пример повстанцам вооруженный до зубов. Словом, если связному не повезло оказаться раненым - что было наиболее вероятно, учитывая дознавательные методы военного времени - вытащить его из этой передряги живым не представлялось возможным. О жалости, впрочем, братья не думали. Пленным предназначался подвал за штабным зданием. Дайки, прокравшись тенью, в один удар снял часового у входа (Рета подхватил бессознательное тело, заволакивая внутрь) и включил фонарик, выхватывая из темноты бетонные стены подвала. Две секунды - идеальная работа. В легкие ударила вонь гниющего мяса и мочи - пришлось судорожно уткнуться в рукав, чтобы не вывернуло. На полу грязными кулями лежало несколько тел. Все "особенные" - яркие волосы, рост. - У него голубые волосы, ищи, - тихо проронил Дайки, мягкими шагами двигаясь вглубь помещения. Аккуратно перевернул ближайшего пленного, бившегося в лихорадке, поджал губы и шагнул дальше. - Нашел, - голос Реты прошелестел из дальнего угла. На полу лежал мальчишка едва ли лет пятнадцати. Голубые волосы в запекшейся крови. Худой и мелкий - будто и не "особенный" вовсе. Рета мягко потормошил его за плечо: - Эй, ты живой? - Да он же... Ребенок совсем, - изумленно прошептал присевший рядом Дайки. Мальчишка застонал и открыл глаза, обводя их мутным блуждающим взглядом. Все его тело было сплошь покрыто уродливыми следами от перенесенных пыток. Рета приподнял его, стараясь не сильно потревожить раны, и мальчишка, осознав внезапно, что рядом с ним свои, просветлел в слабой улыбке. - Я ничего им не сказал. Голос его тоже был совсем детским, несмотря на хрипоту. И удивительно спокойным. Рета с холодеющим сердцем подумал, что мальчишка понял, понял, что его не спасать пришли. И не боялся. Он выполнил свою задачу и принимал судьбу с тихой гордостью, от которой у Рёты в животе узлом скручивало внутренности. Лихорадочно он начал прикидывать, смогут ли они вытащить мальчишку из подвала. По всем подсчетам выходило, что шансов нет. - Мы не оставим его здесь. Рета вздрогнул от напряженного звона в голосе Дайки. Даже в темноте в его глазах угадывалась та упертая решимость, побороть которую не было под силу даже командирам. - Мы не можем. - Мы не оставим его здесь! - Дайки с жесткостью повысил голос, забываясь в эмоциях. Рета молнией сжал его запястье, призывая опомниться и не привлекать внимание снаружи. У двери застонал очнувшийся часовой. Дайки выхватил нож, чтобы с разворота метнуть часовому в шею - он никогда не промахивался даже в самых бесформенных бросках - но тут все вокруг внезапно загрохотало. Стены затряслись, с потолка сыпалась пыль и куски штукатурки. Снаружи раздался оглушительный вой воздушной тревоги. - Бомбят, - прошелестел Рета, вжимаясь крепче в стену. - Наши бомбят. Как их не засекли радары? - Не знаю. Молчи. Дайки подтянул раненого связного ближе к стене, прижимая к себе спиной. Вражеский часовой пытался слиться с противоположной стеной, в панике встречаясь с ними взглядом. Тоже совсем мальчишка. И Рете стало страшно. Впервые до такой степени, что перехватило дыхание. Умереть в бою было естественно - но не вот так, не так бессмысленно, от рук своих же. В старом вонючем подвале. Авиации было невдомек о миссии маленького отряда. Никто не знал, что они тут. Стены ходили ходуном. Уши закладывало от грохота очередного взрыва. Рета выдохнул сквозь сжатую до судороги челюсть, пытаясь успокоить себя. Впервые в голову пришла глупая мысль, насколько ему осточертела эта война. Ему хотелось жить. Вражескому часовому хотелось жить. Даже страшно им было одинаково. - Заткнись, Рета, - зло отрезал Дайки, - Не думай так громко. Дайки тоже было страшно. 7. Весна в том марте никак не приходила. Морозные ночи особенно добивали и без того измученных солдат. Палатки абсолютно не помогали согреться, и повстанцы набивались в них по пятеро-шестеро вместо двоих, прижимаясь друг к другу в тонких спальниках. Верх пытались утеплить полиэтиленом, грубой ниткой пришитым к полотнищу палатки. Дайки еще в ноябре раздобыл Рете настоящий горный спальник, держащий температуру даже на морозе, и теперь, когда погода стала совсем невыносимой, без зазрения совести под ежевечернее возмущенное шипение Реты заворачивался в него же. Это было что-то вроде каждодневного ритуала - Дайки, не спрашиваясь, втискивался всем своим немаленьким ростом в спальник, а Рета шипел, отбрыкиваясь, отговариваясь теснотой и тем, что "молния не выдержит две такие туши". Вдвоем в спальнике было просто ужасно тесно. И очень-очень тепло. Рета даже привык засыпать вот так - вжатый до невозможности пошевелиться в тело брата, крепко обнимающего его поперек талии, чтобы сэкономить хоть немного пространства. Кроме них тут же спали Куроко и Кагами - их лежбище частенько походило на большой переругивающийся комок. Рета и Тецуя предусмотрительно ложились каждый раз между Дайки и Тайгой, иначе те порывались еще и подраться из-за неосторожного слова. - Ха-ха. Как спят солдаты из правительства, вообще не представляю. У них, говорят, вообще метаболизм медленнее. Подохли б что ли все на морозе, сделали бы милость. - Тш. У них вон у всех мешки - теплее чем у Аомине. - И вообще, командир-то как-то спит, - все они примолкли на минуточку, задумавшись, как там зимуется Касамацу и их товарищам по отряду, кровь которых грела меньше, чем у "особенных". 8. - Ты. Да, ты, - изможденная женщина яростно тыкала пальцем в грудь Дайки, - Это все такие как ты виноваты! Это вы во всем виноваты! - отчаяние в ее голосе росло, оставляя все меньше места здравому смыслу. - Если бы не ваше сопротивление! Вы сделали еще хуже! Зачем, зачем вы развязали эту войну? Может, было бы лучше, послушайся мы правительство, может, все бы утихло! - голос ее спускался то на шепот, то переходи в глухой вой. - Мои сыновья! Один погиб на вашей войне, а другой теперь умрет от голода! - она бы кинулась на грудь Дайки, если бы сельчане не удержали ее за руки. В их лицах, тем не менее, читалось похожее осуждение. За их спинами догорал склад с продовольствием, который должен был кормить до весны всю деревню и их отряд сопротивления. Как правительственные войска пронюхали, что местные снабжают их провизией, только предстояло выяснить. Если будет кому. Без еды они продержатся еще меньше чем без оружия. - Прошу Вас, не обвиняйте в том, что произошло Дайки-кун, - спокойный голос мальчишки-связного заставил женщину замереть в ужасе. - В этом нет его персональной вины, как и никого из нас. - Нет, Тецу, помолчи, - он твердым жестом убрал руку Куроко с предплечья. - Я понимаю. Понимаю, что виноват в том, что все сегодня остались без еды. В том, что потеряли наших братьев. Не только я, но и я тоже сегодня не смог их защитить. Но за это я и сражаюсь! За то, чтобы такое больше не повторялось, чтобы никто не смел смешивать нас с грязью просто за другой набор генов. И я клянусь отдать свою жизнь за то, что делаю, если потребуется. Дайки все говорил. И Рета помнил молчание, повисшее на деревенской площадью. То, с каким недоверием, надеждой, опаской, а кто-то восхищением смотрели на Дайки. Как сияли глаза Куроко. Кажется, это была его первая торжественная речь в жизни - он всегда избегал любых публичных выступлений. Но не последняя, далеко не последняя. 9. На следующее утро той запоздавшей голодной весны, когда уставшие и промерзшие повстанцы разгребали с местными обгоревшие доски, на стене деревенской администрации с хрипом ожил радиорупор. Рета до сих пор помнит, каким неестественным был тот момент - в лучших традициях фантастических фильмов. По радио говорили об окончании боевых действий. Война была закончена. Под давлением международного сообщества было заключено унизительное для обеих сторон мирное соглашение. Соблюдение прав сторон жестоко регламентировалось извне, что еще больше разжигало тихую ненависть во вчерашних противниках. Конфликт был грубо и механически подавлен, не погашен, не исчерпан - и все понимали, что подобное искусственное завершение войны рано или поздно выльется в новую. Каждая из сторон чувствовала себя униженной и неотмщенной. И не было объединяющей идеи, способной примирить их. Но так хотелось верить в лучшее. По условиям мирного договора "особенные" получили часть мест в новом парламенте, а также право учиться в любых вузах и заниматься любой незапрещенной деятельностью. Они смотрелись ярче в политике, были успешнее в науке, они лучше работали, их производительность превышала показатели других рабочих в полтора-два раза - все это не могло оставаться незамеченным. Разница порождала ядовитую зависть одних и снисходительное пренебрежение других. Мир сторон был хрупок и лицемерен. Казалось - любой вздох может разрушить шаткое равновесие. И все же, обескровленные, они исступленно держались за этот призрачный мир, делая вид, что идут к нормальной жизни. После войны Дайки не оставил армию и поступил в Высшую командную академию. Он надеялся, что так - держа руку на пульсе - всегда будет способен защитить своих близких. Рета же смог пробиться на авиастроительный факультет гражданского инженерного института - мечтал создавать что-то по-настоящему значительное своими руками. 10. - А, Рета. Заходи. - пришедший раньше всех Акаши Сейджуро стоял у окна, изящно прислонившись к подоконнику с чашкой чая в руках. Он выглядел таким непосредственным и расслабленным, говорил так мягко, что у Реты создавалось впечатление, что это он находится у Акаши в гостях, а не наоборот. Акаши всегда был таким. Умудрялся выглядеть радушным хозяином положения в любой ситуации. Увидев его, холеного, роскошного, никто не смог бы подумать, что всю войну тот провел в лагере для политзаключенных, едва не умерев от голода. Отец Сейджуро был одним из первых "особенных", пришедших к власти еще до гражданской и возглавлявших политическую оппозицию. С таких и начались чистки накануне войны - семья Акаши пережила все: нищету, болезни, разлуку в разных тюремных лагерях. В присутствии Сейджуро обычно умалчивали его прошлое. Сам он всегда умел тонко над ним иронизировать. - Твоя матушка подала чай и пирог, присоединяйся, - он радушно повел рукой, приглашая Рету к столу, где вскоре должны были собраться друзья семьи. Рета уселся на крайний из стульев у большого стола, накрытого человек на двенадцать. В их доме снова собиралось множество людей. В основном студенты - друзья Дайки и Реты. То, что большинство из них было "особенными", Рету тогда не беспокоило, коль так уж сложилось. Среди них были и одни из главных идеологов будущего Кайги: будущий первый советник Акаши Сейджуро; глава медицинского корпуса, от чьих экспериментов погибнут тысячи людей - Мидорима Шинтаро; глава корпуса внутренней охраны, хозяин мрачных тюремных застенок - Мурасакибара Атсуши. Все они на тот момент были товарищами Дайки по молодежному общественному движению, призванному поддержать еще неокрепших после войны беженцев из числа "особенных". - Атсуши будет счастлив увидеть фирменный пирог Аомине-сан, - Акаши сел напротив, обаятельно улыбаясь. И мало кто мог противиться этому обаянию, Рета был готов поклясться. 11. Возможно, все началось именно тогда. - Эволюция,- говорил Акаши на их собраниях,- рано или поздно все равно вытеснит старый вид людей - и если этот процесс систематизировать, разделив людей на подконтрольные группы - можно будет быстро и бесконфликтно поднять страну с колен, - размышления его со временем приобрели яркий "кастовый" оттенок. - Ты говоришь о контроле рождаемости, вот что. Это есть явное ограничение свободы. - Мидорима был главным оппонентом Акаши в любых его рассуждениях. - Это бескровное разрешение конфликта, - разноцветные глаза Акаши сияли возбужденным блеском. - Через два-три поколения вся страна будет состоять лишь из особенных, и таким образом - равных людей. Представьте - сверхнация, в которой не будет места конфликту между сильным и слабым. И глаза слушающих горели тем же блеском в ответ. Казалось бы сумасшедшая мысль находила новый и новый отклик в бесчисленных сердцах "особенных" студентов. Рета был в ужасе от всеобщего помешательства, но Дайки увидел в этом надежду. Мысль об их неизбежном эволюционном превосходстве захватила его, и как ни ругался Рета с братом, он упустил момент, когда студенческое увлечение стало навязчивой идеей, повсеместно распространяющейся как чума. Согласно идее Акаши, все население условно делило людей на три категории: чистокровных, т.е. особенных, нечистокровных, и полукровок - тех, в чьих клетках был латентный новый ген, могущий проявиться в последующих поколениях. И первоочередное право на рождение потомства должны были получать только особенные. Нечистокровным вменялось мирно доживать свои дни, не мешая эволюции. В официальных же хрониках началом режима Кайги политологи считали момент запуска "великого эксперимента". Получив, наконец, расшифровку генного кода эволюционировавших сограждан, группа ученых под покровительством парламентской партии "особенных" вернулась к довоенной идее об искусственном усовершенствовании людей. Это было даже проще, чем принудительное ограничение рождаемости - в один миг сделать "особенными" всех и тем самым погасить конфликт в корне - даже у остальных партий появилась надежда, что возможность такого уравнивания приведет к настоящему миру. "Особенным" дали зеленый свет. Это стало отправной точкой. Эксперимент был не завершен, десятки операций заканчивались неудачно, но парламентарии силой поставили их на поток, пытаясь перебить количество качеством. Они сочли это единственным шансом примирить стороны. И за десять ближайших лет Республика изменилась до неузнаваемости. 12. - Сиба, а давай его укусим за вредность? - Рета хитро прищурился, поглаживая развалившегося по центру гостиной ретривера. Они синхронно уставились на Дайки, будто Сиба понял смысл заговора. Дайки лишь нахмурился, садясь ровнее в кресле. - Не надо меня кусать. - Дайччи, ну ты можешь найти для меня время хотя бы в мой день Рождения! Ты не можешь не прийти! - Рета сел на пол у кресла, обезоруживающим жестом кладя голову на колено Дайки. Дайки неловко дернул складку военных брюк, собравшуюся под щекой Реты, но запустить пальцы в золото волос так и не решился. - Кайги собирает чрезвычайное собрание в этот день. Я могу пропустить его, только если буду мертв. Режим Кайги в геометрической прогрессии набирал тогда обороты. То, что было студенческим объединением для поддержки беженцев, стало за десять лет правящей партией Республики, проводящей политику чистоты крови. Посредством медицинского освидетельствования людей действительно стали делить на чистокровных - ранее именовавшихся особенными, полукровок - тех, в чьих генах был нужный код, могущий проявиться в следующем поколении, и группу людей с грязной кровью - безнадежных, с эволюционно устаревшим генетическим материалом. Последним в пока еще добровольном порядке предлагалось пройти процедуру генетического усовершенствования. Удачные результаты экспериментов массово транслировались по телевидению, создавая пропаганду процедуре, неудачные - тщательно замалчивались. Рета с искренней неприязнью и ненавистью встречал каждое нововведение Кайги, военными интригами пришедшего к власти. Дайки же, так и увязший в идеях "кастовости", стал одним из основателей и лидеров этого режима. Теперь он носил звание никого иного, как Главы военного республиканского корпуса. Наверное, отношение Реты к брату уже тогда и всю последующую войну было слегка шизофреническим. Он упорно продолжал делать различие между домашним Дайки и повсеместно известным тайсё Верховного совета. Пытался раз за разом что-то доказать ему, переубедить, не веря в безрезультатность своих действий. - Дайччи, когда-нибудь это заставит нас ненавидеть друг друга, - Рета задумчиво поглаживал его руку, привалившись боком к креслу, - Ты знаешь, как мне мерзко все, чем вы занимаетесь. Дайки хмыкнул, перехватывая пальцы Реты. - У нас очень странное отношение к происходящему, не находишь? Не принимая убеждений друг друга, мы по-прежнему сидим вечерами у камина. Это либо душевное расстройство, либо лицемерие. - он все-таки запустил пальцы в волосы Реты, перебирая пряди. - И что из этого ты предпочитаешь? - улыбнулся Рета. - Не знаю. Впрочем, ты можешь ненавидеть то, что я делаю, сколько угодно, пока не мешаешь мне. Рета мгновенно вскинулся, в очередной раз готовый затеять ссору, как в прихожей раздались голоса пришедших в гости родителей. Он смерил Дайки едким взглядом и направился к двери. Следом за ним увязался оживившийся Сиба. 13. - Получи грязнокровая свинья! - крики из подворотни привлекли внимание братьев Аомине во время возвращения с прогулки. - Ответишь мне за гражданскую, тварь! - компания крепких подростков швыряла по кругу пожилого школьного учителя. Со времен первой войны, которую его сын добровольно прошел на стороне правительства, все в их районе знали, что в крови учителя нет и капли "особенности", но миролюбивый нрав и бывшие ученики из числа влиятельных чистокровных крепко защищали его ото всех чисток. - Эй! - братья ворвались в круг, разрывая его и отгораживая учителя от подростков. Оба встали в стойку, готовые к драке - плечом к плечу, как раньше. - Уличные столкновения запрещены законом. - тихое рычание Дайки заставило подростков замереть. Один из них посерел лицом, узнавая в стоящем перед ним самого тайсё Аомине. - Но... Господин Аомине! - голос его звенел напряжением. - Он нарушает постановление! Он незарегистрированный грязнокровый! Вы должны... - Здесь я решаю, кто грязнокровый! - рявкнул Дайки. Лицо его потемнело от гнева, делаясь еще смуглее. - Увижу вас еще раз - отправитесь на принудительные работы. Солдат Кайги уже тогда боялись как чумы - что говорить о его верховных членах. Подростков сдуло в мгновение ока. Братья, подняв учителя под руки, проводили его до дома и без лишних слов передали на руки заботливой соседке. А старик все бормотал, улыбаясь разбитыми губами: "Спасибо, спасибо Дайки". И Дайки хмурился, делая вид, что не слушает его. Домой шли в гробовом молчании. Только разуваясь, Рета высказал наконец мысль, что грызла его всю дорогу. Звучала она ровно и тихо - словно высказанная шнуркам на ботинках, а не Дайки: - Среди людей, которых вы ущемляете, заставляете страдать каждый день, тоже есть всеми любимые и замечательные учителя, врачи. Просто хорошие люди. Но не у всех есть друзья в Кайги. Кто заступится за них? Дайки дернулся как от пощечины. - Не путай политику социальной селекции и этих бандитов, Рета. В Кайги хотят всего лишь установить четкий и понятный всем порядок, чтобы разрешить этот бесконечный конфликт. С помощью этой систематизированной ... Рета с улыбкой жалости покачал головой. - Но вы и развязываете этим бандитам руки! Это вы даете им возможность думать, что они имеют на это право! Унижать "низшие касты"! - он вздернул голову, ловя взгляд брата, пытаясь прожечь его этой мыслью. - С бандитами разберется полиция, Рета! Закон един для всех! - Какая полиция, какая полиция, Дайки? В твоей полиции остались одни "чистокровные", которые радостно закрывают глаза на весь этот беспредел! - Рета с пренебрежением выплюнул кастовое слово. - Тебе это ничего не напоминает?! Если нет, могу подсказать! Вы с Акаши вконец помешались! - Я не собираюсь обсуждать с тобой то, чего ты не понимаешь! - бросив сумку на тумбу, Дайки тяжелым шагом пошел к гостиной, - Если правила не установим мы - их установят другие! Страна десятки лет стоит на грани войны! А мы хотим изменить все изнутри, мы хотим только порядка. И все. - Да пошли вы со своим порядком! Это плохо закончится, Дайки! Мира не навязать тиранией! Неужели ты этого не понимаешь? Хлопнула дверь кабинета, где Дайки запирался ото всех скандалов с Ретой. А их на почве разногласий становилось все больше день ото дня. Дайки слеп - думал тогда Рета. Но все еще надеялся. 14. Из-за быстро растущего числа сторонников режим Кайги ожидаемо вылился в подобие фашистского: в случае отказа пройти процедуру генетического усовершенствования, которая в половине случаев все еще заканчивалась трагически, грязнокровые принудительно сгонялись в лагеря и резервации без права заводить "бесполезное" потомство и занимать государственные должности. Их использовали как черную рабочую силу. Любое сопротивление жестоко подавлялось. Иногда зачищались целые районы. Военачальники, чьи руки были развязаны введением чрезвычайного положения в стране, уничтожали порой целые семьи за одного сопротивленца. Полукровки тоже обязаны были подтверждать свой статус, многие из них находились на полулегальном положении. В зависимости от ценности генетического материала их делили на четыре категории - по числу поколений, через которые мог родиться чистокровный гражданин. Не надо говорить, что люди четвертой категории оценивались едва ли выше грязнокровок. Международные сообщества, призванные гарантировать соблюдение мирного договора, только разводили руками. Идея об искусственном выведении совершенной расы людей чумой перекинулась и на соседние страны. Это начало напоминать гонку вооружений - кто первый станет сильнее. Союзным государствам не было дела до Республики, когда гражданская могла разгореться на их собственной территории. Едва кампания о разделении была начата официально, Рета, в пух и прах разругавшись с отчимом и Дайки, демонстративно покинул столицу, поселившись в одной из провинций, все еще сохранявшей относительную автономию от режима. В то время, когда его брат усиленно сколачивал военный корпус Кайги, Рета, пользуясь семейными связями и состоянием, начал снабжать друзей-грязнокровок фальшивыми документами, предупреждал их об арестах и давал беженцам деньги. Чиновников, пытавшихся ему помешать, он ловко запугивал своей громкой фамилией, а порой фальсифицировал подпись Дайки, являющуюся лучшей пропускной грамотой в Республике. Множество его прежних боевых товарищей, тех, что не шли за Кайги, уходили в подполье, присоединяясь к зарождающимся силам нового сопротивления, состоящим, к злости режима, из людей всех категорий. Они звали его с собой, но Рете была противна сама мысль о всякой войне, до начала которой теперь уже оставались считанные недели. В один из таких дней к нему инкогнито заехал сам великий тайсё Аомине. Рета с пренебрежением оглядел его строгую форму, не желая подойти ближе к брату даже ради приветствия. - Я приехал передать тебе письмо о назначении, - хмуро процедил Дайки, кладя на стол папку с гербовым тиснением, - Ты поставлен на должность главного инженера завода Накадзима. Завод Накадзима был самым крупным в Республике центром производства военной авиационной техники. Может, раньше Рета и мечтал о подобной должности, но сейчас она четко означала сторону, которую его вынуждали принять. - Ты издеваешься, да? - он вспыхнул, как спичка, сгорая от желания набить Дайки морду, - Ты предлагаешь мне производить самолеты, которые вы потом спустите на людей? - от злости перехватывало дыхание, и он сам не заметил как подался навстречу брату. Дайки в приступе ответного бешенства сгреб его обеими руками за ворот рубашки. - Ты! Ублюдок, ты хоть представляешь себе, скольких трудов мне стоило выбить тебе эту должность? Ну и что ты собирался делать, примкнуть к сопротивлению? - он вздернул Рету так, что затрещала ткань, - Мне докладывают о том, что ты тут творишь, прикрываясь фамилией! Сколько, как ты думаешь, эта информация будет доходить до Акаши? - Лучше сопротивление, чем Кайги, - голос звучал совсем задушенно, и Дайки поспешно отпустил рубашку. С нечитаемым выражением на лице он сел за стол, сжимая края гербовой папки. Рета следил за ним взглядом, потирая горло. - Не глупи, Рета. В сопротивлении ты будешь бельмом у всех на глазу. Тебя прирежет ночью какой-нибудь одержимый фанатик за родство со мной, - глаза Дайки беспокойно блестели, -Самолеты на заводе будут проектировать с тобой или без тебя - но там работает шесть тысяч человек, Рета. И почти все полукровки. Дайки не высказал вслух крамольной мысли, но суть Рета уловил. И сразу додумал больше. Официальное трудоустройство в государственной компании, если и не гарантировало статуса "почетного гражданина", приравненного к первой категории, то прочно защищало полукровок от всех бесчисленных унизительных проверок. А там, где нет проверок - найдется место и для людей грязной крови. Были бы фальшивые документы. А документы для человека с фамилией Аомине достать не составляло труда. Да и статус главного инженера одного из самых крупных заводов страны открывал для него доступ практически ко всем остальным производствам. 15. На заводе он проработал почти до конца войны. Полукровки, грязнокровки стояли у его кабинета нескончаемой очередью. Одних он устраивал в цехи, другим через внутризаводской медицинский корпус помогал оформить документы на получение более высокой категории, третьим - вовсе скрыться из страны. Генерал Аомине, разумеется, знал, чем занимается его брат, - и, тем не менее, не мешал. Лишь снисходительно рекомендовал не подставляться уж совсем в открытую. Однако к увещеваниям Дайки Рета оставался глух. Бесконечные громкие выходки в защиту своих рабочих. Три привода в отделения военной полиции по подозрениям в предательстве и передаче важных чертежей сопротивлению. Нелестные публичные отзывы о режиме. Спасало раз за разом его только покровительство брата. 16. Куроко призраком прошел в его кабинет, минуя очередь полукровок. Рете оставалось только поражаться такому бесстрашию - как активного члена сопротивления Куроко Тецую разыскивали самые элитные ищейки Кайги, а он посреди бела дня заявлялся в кабинет человека с фамилией Аомине. - Ты хоть понимаешь, что будет, если тебя засекут здесь? Ты не только себя подставишь, - холодные слова Реты в большей степени были формальностью - столь серьезен казался Куроко. - Большая часть Сейрин в концлагере, - Куроко говорил сухо, проталкивая слова, словно они царапали ему горло, - Если кто донесет, что это именно они - их расстреляют даже без приговора. Сейрин являлись одной из центровых группировок сопротивления. Через них проходили все стратегические планы, при их участии обсуждались важнейшие вопросы. - И что ты хочешь от меня, Курокоччи? Я не всесильный бог и не член Кайги. Почему я вообще должен помогать Сейрин? - Рету внезапно разозлила мысль, что Куроко пришел просто воспользоваться его связями, не думая о последствиях, не думая о масштабе сумасшествия этого мероприятия - освободить уже интернированных в лагерь заключенных, в которых в любую минуту могут опознать лидеров сопротивления. - Кагами-кун тоже там. И Касамацу-кун, - Куроко смотрел на него с железным упрямством загнанного в угол человека. Рета откинулся на спинку кресла, с каким-то жалким смешком выпуская воздух. Поддельные документы, все эти выступления и выходки - все было детскими игрушками по сравнению с тем, на что толкал его спасенный некогда связной. Только вот никому еще в этом мире не удавалось усидеть одновременно на двух стульях - он не мог вечно продолжать играть в спасителя грязнокровых и не вляпаться по уши в военное дерьмо однажды. Куроко молча наблюдал за внутренней борьбой Реты. - Я постараюсь. Постараюсь что-нибудь придумать. 17. Толпа заключенных остановила работу, привлеченная шумом у шлагбаума КПП. На территорию лагеря, игнорируя караульного, истерично машущего сигнальными флажками, въехал огромный грузовик. Не дожидаясь полной остановки, из него выпрыгнул хорошо одетый мужчина и направился к командиру охранного подразделения. Он одернул на ходу ладно сидящую форму гражданского служащего первого ранга и громко заявил: - Аомине Рета, завод Накадзима. Мне нужна рабочая сила. Голос его был резок и своей жесткостью подобен голосу знаменитого брата, чьи выступления все не раз слышали в официальных трансляциях. Командир охраны, скованный испугом, мог только наблюдать, как из грузовика выскочил помощник в заводской форме и открыл кузов, начиная загонять туда заключенных. Фамилия Аомине наводила ужас и трепет на любого здравомыслящего человека. А завод Накадзима был известнейшим производством, снабжавшим фронт. Рета, одним своим видом подавляя охрану, стоял неподвижным изваянием. Лишь краем взгляда он отметил как мелькнули в толпе две нужные макушки, скрываясь в кузове. Вся операция заняла от силы десять минут. Грузовик, полный полукровок, беспрепятственно выехал за пределы лагеря, направляясь дальше за город. Выпустили освобожденных у ближайшего леса - дальше спасаться было уже их собственной задачей. Рета сидел, вжавшись в пассажирское сиденье, и изучал глазами горизонт, не обращая внимания ни на благодарности людей, ни на долгие взгляды, которыми молча смерили его Кагами и Касамацу перед тем, как рысью двинуться к лесу. Рета прикидывал в своих мыслях, лишится ли своего положения Дайки, если станет известно, что его брат освободил членов Сейрин. Самого его-то уж точно в этом случае ждали подвалы Кайги и расстрел. И Дайки ему не помог бы. 18. Но Дайки помог. Разборки о том, почему политзаключенные так и не попали на завод, были долгими. Рета потерял счет допросам. Жизнь ему спасало, похоже, только то, что про Сейрин так ничего и не выяснили - рядовые солдаты и не поняли, кто именно угодил в концлагерь. Худший сорт людей, диссидент, пораженец - офицер военной полиции вперемешку с оскорблениями пугал его бумагами со списком "неопровержимых и серьезнейших улик". Приказ на его арест был подписан лично главой корпуса военной охраны - Мурасакибарой Атсуши. Дайки появился через неделю. Черный как туча, он молча кивнул ему на выход и двинулся следом, прожигая дыру в лопатках одним взглядом. Похоже, и ему, наконец, надоели выходки брата. Военные действия к тому моменту были на границе перелома - союзным странам все-таки удалось побороть "чуму" у себя, и они, наконец, обратили внимание на ее источник, перебрасывая войска к повстанцам Республики. Несмотря на все военные преступления Рета не мог, упорно не мог ненавидеть брата. И, похоже, тот отвечал ему полной взаимностью. Это было чем-то большим, чем родственная привязанность, которую могла разрушить непримиримая разница взглядов. После вызволения из тюремных подвалов Кайги Рета ехал в служебной машине тайсё Аомине, притихнув мышью. Он смотрел на суровый профиль Дайки, не в силах не замечать черты родного человека за жесткой маской военного убийцы. Дайки вышел из остановившейся у дома машины, молча выволакивая Рету под локоть, и твердым шагом направился к крыльцу. - Жди меня здесь. Две минуты, - он отдал отрывистый приказ водителю, больнее сжимая пальцы на плече брата. Рета был уверен, что едва закроется дверь - ему устроят самую грандиозную выволочку из всех, на что способен Аомине - так жестко сжимались его губы, так резко очертило линию челюсти. Рета даже приготовил свою отповедь, чувствуя как поднимается в груди вожделенная ненависть. Возможно это могло помочь им расставить, наконец, все по своим местам и разорвать мучающую обоих связь. Входная дверь захлопнулась с оглушающим грохотом, и у Реты потемнело в глазах - так сильно приложил его затылком Дайки, прижимая всем телом к стене. Рета замер, чувствуя как тело пробирает дрожью - пальцы Дайки до боли сжимались на его теле, он притягивал его к себе, судорожно вдыхал воздух носом, уткнувшись в шею. Рету колотило все сильнее, он чувствовал боль и страх, идущие от Дайки, он обнимал сам, запуская пальцы в короткие волосы на затылке, подставляя удобнее шею под горячее щекотное дыхание. Притирался всем телом, стараясь не оставить между ними и миллиметра. Руки Дайки жестко блуждали по его спине, сжимали плечи, бока, притягивали больно и крепко. Рета уткнулся носом в его висок, покрытый испариной, и втянул носом родной запах. Вечность спустя в дверь позвонил шофер, робко напоминающий своему тайсё о времени. Дайки замер, продолжая тяжело прижимать брата к стене. Рета боднул его ласково лбом, перехватывая взгляд. Но в глазах напротив не увидел совсем ничего, ни тени тепла. Тем контрастнее ощущалось нежное прикосновение пальцев Дайки к его щеке перед тем, как Дайки отошел. Глядя мимо, он вытащил бумажный конверт из внутреннего кармана кителя, передал на вытянутой руке. - Что это? - собственный голос показался Рете чужим, севшим. - Паспорт на фамилию твоего родного отца. На всякий случай, - заметив недоумение на лице Реты, он холодно продолжил, - Мои позиции сильно пошатнулись после твоей последней выходки. В войне перелом, мы отступаем. Акаши считает тебя моей главной слабостью. Поэтому фамилия Аомине больше не поможет тебе. Больше не добавив ни слова, он вышел, оставив Рету недоуменно смотреть на иероглифы "Кисе" в графе личных данных. В тот день они в последний раз виделись лично. 19. - Да плевать я хотел на Кайги! Вы зайдете ко мне в кабинет тогда, когда подойдет Ваша очередь! - Рета захлопнул дверь перед носом столичного чиновника, возомнившего, что всех проверяющих должны встречать с подобострастием и распростертыми объятиями. Скандал. Очередной скандал пятном на его репутации. Напряжение последних дней не отпускало - его поминутно трясло от ожидания чего-то непоправимого. Дайки обозвал бы его "безмозглым придурком". Может, так оно и было. Но он нутром чуял, как вокруг всех них сгущались тучи. Кайги вынужден был отступать под натиском сил противника и ощеривался против всех, кого мало-мальски можно было заподозрить в измене. Все прежние каналы Реты были перекрыты: кто-то арестован, кто-то решил самостоятельно схорониться вперед. В ночь, когда арестовали его сообщника - главу отдела продаж Накадзимы, Рета спокойно собрал чемодан и покинул квартиру, не дожидаясь, пока военная полиция придет и за ним. Документы на имя Кисе Реты не вызвали у проводника в синкансене никаких подозрений. 20. Арестовали его уже миротворцы союзных войск. Спустя месяц после подписания членами Кайги соглашения о капитуляции. Рета пришел к ним сам, не без причин опасаясь преследования в дальнейшем. В розыске были все, кто занимал высокие посты в Республике. Он надеялся, что добровольная явка и информация о его антиреспубликанской деятельности во время войны смягчат возможный приговор. Однако офицеры миротворцев склонны были рассматривать его показания о сотнях спасенных жизней как некую сказочку, которыми многие в те дни пытались отгородиться. При вмешательстве Сейрин Рету после череды изнурительных допросов, по крайней мере, перевели под домашний арест в пустующей квартире родителей. Трибунал над ним и прочими высокими чинами Республики должен был состояться вскоре после трибунала над идеологами преступного режима. Настоящее время. - Мы не общались с начала Второй войны, - пренебрежительно кинул Аомине, - Его политические взгляды не оставляли выбора. Он был полным идиотом. - Вы утверждаете, что не виделись с вашим сводным братом около трех с половиной лет, верно? - следователь международного миротворческого корпуса, отрываясь от протокола, смерил его ничего не выражающим взглядом. - Да, именно это я и утверждаю, - ответил в сотый раз за последнюю неделю Дайки. - Не виделся, не вел переписки, не созванивался и не слал почтовых голубей. - Таким образом Аомине Рета, находясь с вами в конфликте, вполне мог быть причастен к антиреспубликанской деятельности? - Я же говорю - ума у него всегда не хватало. - Однако хватило на то, чтобы при всех скандалах продержаться всю войну на посту главного инженера одного из ключевых заводов. Интересно, не правда ли? - Мне надоело повторять одно и то же. Аомине Рета - предатель режима. Все на этом. Я больше не буду отвечать на вопросы. - Дайки скрестил руки на груди насколько позволяли наручники, давая понять, что допрос окончен. Даже сейчас он продолжал смотреть свысока, словно бы хозяином положения был вовсе не следователь. - Что же, я думаю, мы выяснили вполне достаточно. Следователь постучал в дверь, чтобы выйти из дознавательной камеры, часовые выпустили его и замкнули засов. В полнейшей тишине прошло еще минут десять. Охрана все не шла. Дайки устало опустил голову на руки - спать в последние несколько суток ему практически не давали, и он мечтал поскорее очутиться в своей камере с кроватью. Его и остальных членов Верховного совета ожидала мерзкая публичная казнь, за которой с трибун будут наблюдать главы половины союзных государств и лидеры мятежников. Упиваясь своей победой, в "назидание поколениям" они решили транслировать казнь по телевидению - растоптать окончательно все, что осталось от чести Кайги. Большего унижения не придумать. Дверь скрипнула, но шагов не послышалось. Он поднял голову и вздрогнул, чувствуя как спину пробирает ознобом: - Тецу, твою же мать, - он едва уловимо усмехнулся бескровными губами, - Нельзя так пугать. - Здравствуй, Дайки-кун. - Что ты делаешь здесь, мелкий? Куроко чуть заметно нахмурился на прозвище, которое отсылало их к временам первой гражданской, когда он тенью ходил за своим спасителем, взявшим над ним шефство, но мгновенно вернул лицу невозмутимое выражение. Он подошел к столу и достал табельный револьвер. Дайки инстинктивно напрягся всем корпусом. К его удивлению, Куроко спокойно положил пистолет на стол, пододвигая рукояткой к нему. Догадка осенила Дайки спустя пару мгновений: - О чести моей заботишься? Занятно. Я бывший глава военного корпуса Кайги, забыл? Он с усмешкой встретил взгляд Куроко, но выражение лица того оставалось раздражающе неизменным. Ни ненависти. Ни сочувствия. - Один патрон. За Рету-кун. Без твоего покровительства он не смог бы столько всего сделать. - Не обольщайся. - Дайки попытался придать лицу самодовольное выражение. - Тут нет двойных стандартов. Сделав Рету главным инженером и не мешая его играм, я мог полностью контролировать то, что он делает. Целая агентурная сеть следила за выходками моего брата, он мог тешиться тем, что спасает... Куроко спокойно прервал его на полуслове. - Ты просто боялся за него. И больше нет никакого секрета. Ты хотел спасти его любой ценой, даже от него самого. Как и сейчас спасаешь. Я видел протоколы допросов. Дайки нахмурился, не собираясь ничего признавать вслух. То, что он спасал брата даже вопреки здравому смыслу было слишком личным. Но видят боги, он сделал бы все то же самое, отмотай время назад. Куроко неглубоко поклонился перед тем, как выйти. - Спасибо, Дайки-кун. Прощай. Рета лежал на кровати, так и не сумев заснуть. На улице давно уже смеркалось. Он провел очередной бесполезный день в одиночестве в четырех стенах квартиры, ставшей ему тюрьмой. Нещадно разболелась голова, он отвернулся от окна, чтобы уличный фонарь не слепил ему глаза, вызывая новые вспышки боли. Взгляд бездумно зацепился за их с Дайки фотографию на тумбочке - они в военной форме с первой гражданской. Веселые и дурные. Отсылали фото родителям, чтобы те меньше беспокоились. Как будто можно было меньше беспокоиться за собственных детей на войне. Рета тихонько провел пальцами по фигуре улыбающегося Дайки, отмечая, как тому всегда шла форма. И не было в тот миг перед его глазами никакого чудовища из Кайги. Только синие глаза и привычный улыбчивый оскал родного человека. Который защищал его, наверное, каждую минуту своей жизни. Которого до боли хотелось обнять еще хотя бы разочек. На другом конце города в подвалах главной городской тюрьмы раздался выстрел, переполошивший всю охрану.