Его величество Гарци

О том, что у Бетисы родился сын, знали все. Особого значения тому, тем не менее, не придавали, и особенно тот факт игнорировал Гарци. В садах с видом на бескрайнее небо, на недостижимые горы было не до непостижимых способов, которыми его Величество вечный правитель добился от смертной женщины подобного. Или, как некоторые предпочитали называть те способы, «неисповедимых путей Его». Из-за колонн, поддерживавших свод, с которого звезды посреди яркого дня не сыпались в сад лишь чудом, выглядывали Арима, Амеца и Данеле. Только последний на растянувшегося под лучами ангела смотрел без того трепета, который первые два невольно испытывали. - Как думаете, он знает? - Догадывается. - А выглядит таким спокойным. - Быть может, даже не подозревает? - Уверен, ему на ум не раз приходило, только сомнительно что-то, что принял бы это за правду. Взгляните только. Он так себя любит, он точно сравнивал уже себя и юного Береци. - Сравнение уж больно глупо, - Арима заметил без издевки, ему незнакомой, но с праведным недоумением от очевидного отсутствия смысла. - Он тоже так считает, - Данеле не без осуждения качнул головой в сторону любовавшегося собой и миром Гарци. Тот разлегся на скамье из белого, как снег, совершенного камня, полы мантии разошлись, обнажая торс. Нельзя было сказать точно, от чего шло такое радужное, многоцветное и ослепительное свечение – от камней, которыми мантия была украшена, или от него самого. Чем дольше Арима смотрел, тем сильнее у него захватывало дух, тем в том, что называлось его телом, что придавало ему лишь облик, подобный внешности Бетисы, но не служило больше ничему, вскипали чувства высокие, как заснеженные вершины гор вокруг. Хотелось создавать прекрасное, хотелось придумывать звуки, от которых бы сердца таяли, и посылать их в мысли людей, хотелось, закрыв глаза, внушать образы того, что он видел, завуалированные под то, что люди могли видеть своими слепыми по сути глазами. Гарци мечтал, веки его закрытых глаз не шевелились, будто сам он был статуей, обряженной в храмовые дары. Он представлял себе тот мир, что помогал создавать лично, только не тем, каким тот был сейчас – полным войн и распрей, жестокости и боли, страстей в самом ужасном понимании этого чувства. Он не хотел так прямо выступать против всевышнего лишь потому, что знал – осталось недолго. Они с Бетисой были первыми, и пусть он сам, Гарци, всего лишь вторым, но очередь обещала дойти и до него. Он обещал заранее всем людям стать лучшим, кого они знали, не оставлять их молитвы и дары без ответа, не давать им ту «свободу», которой так щедро одарял Бетиса. Ту свободу, которая приводила их в тупик своих желаний, созданных всевышним, и правил, которые он же для них написал. И не то чтобы они были нерушимыми, только оставалось одно условие… Гарци клялся не ставить условий, свет безграничного белого солнца и серебряных звезд отражался в рубинах и сапфирах на его мантии, воспламеняя белоснежную, безупречную кожу, запутываясь в волосах. Те сами путались в цветах, которыми поросли сады, стебли обнимались с локонами цвета теплого света, гревшего воздух. В момент, когда он услышал то же, что ни разу не слышали раньше, но пытались до него донести Арима и Амеца, что хотел Данеле, чтобы Гарци узнал и воспринял, как неизбежное. Что пробудило бы его от иллюзий, от мечтаний о безупречном будущем, о мире, полном людей в его полной власти, столь доброжелательной и благосклонной, что это было опасным, на взгляд Бетисы. Данеле поддерживал его во всем. Он не знал, чем именно была опасна та свобода, которую Гарци стремился дать своим произведениям безграничной воли к существованию, но верил всевышнему. Его воля не должна была быть понятной, Данеле это понимал, его воля должна была быть принята всей душой, открытой для его слов, и исполнена тот же час без возражений. Без единого сомнения, без вопросов. У Гарци обещали появиться вопросы. Его чуткий слух уловил тихий, с хрипотцой трещавших в семейном очаге дров, голос, мягко говоривший то, что Гарци не мог услышать. Так не должно было быть. Этого не могло происходить. Он не слышал этого прямо в тот миг, когда его совершенная оболочка была преисполнена гармонии, как и предполагалось. «Мой маленький подарок. Создание моего создания. Ты особенный, тебе еще лишь предстоит узнать о том, сколь многое тебе принадлежит. Весь этот мир я сохраню и передам в твои руки, когда ты будешь…» Гарци хотелось бы вскочить на месте, да недоумение не позволило. Арима вынырнул из возвышенных грез, Амеца округлил глаза, чуть было не попятившись, но боясь наткнуться на подпиравшего плечами колонну Данеле. Тот лишь, скрестив лодыжки, сложив на груди руки, смотрел на ангела в саду, не отрываясь. Гарци медленно сел, не понимая, что произошло. В его безупречном теле что-то содрогнулось. Белоснежная рука, напоминавшая произведение искусства своими линиями, прижалась к груди, пытаясь нащупать что-то, что ударилось в нее изнутри. «Что это было?..» - Что с ним? - Понятия не имею, - ответил за Амецу Данеле, сужая глаза, хотя ему не нужно было напрягать зрение, чтобы видеть малейшее изменение в положении ангела. «Что?..» - думал Гарци, но уже не о том, что заставляло его тело содрогаться, а уши слышать какой-то странный, глухой и неуютный звук. Стук. Что Бетиса только что сказал? Что? Тысячи лет он, Гарци, был вторым, и теперь… Кем он был теперь? Ведь это его очередь, не так ли?.. Его люди. Они на расстоянии меньше вытянутой руки, они совсем близко, такие запутавшиеся, испуганные, отчаянные, загнанные, будто звери, за которыми вынуждены охотиться для выживания. Им нужен кто-то, кто их защитит, кто им поможет, кто укажет твердой, уверенной рукой, куда им двигаться и прошепчет на ухо каждому, как именно… Кто-то, кто не бросит их в омут собственных догадок, окруженных стеной из ограничений. Ограниченных способностей и возможностей с них и без того достаточно, чтобы ставить им препятствия в желаниях и мечтах. Не это ли Гарци собирался сделать, едва ступив на место Бетисы, который уже потихоньку впадал в слабоумие со своими противоречивыми головоломками, которые заставлял своих подданных решать? Будто мало им было неприятностей в сложном и несовершенном мире, созданном всевышним, и который так никто и не удосужился исправить? То, что билось у него в груди, начало причинять чувство, которого он тоже до того не знал. Он догадывался, что это было, он так долго наблюдал за людьми, что… «Боль?» У него болело все тело, и что-то билось в него изнутри с каждым разом отчаяннее, не давая покоя, заставив забыть о гармонии и безмятежности. Вынудило все же вскочить, взмахнув мантией, чтобы ее расправить, и широким шагом, как можно скорее броситься по небесной аллее. В садах стремительно темнело, свет из густо-белого становился все более рассеянным, прозрачным, пока вовсе не исчез. Горели только звезды, которые так были видны, что различить можно было малейший оттенок цвета огромных облаков света. «Да ты обезумел, Бетиса. Обезумел! Древний, рассыпающийся на клочки безрассудства безумец!» «Поосторожнее в словах, в мыслях, Гарци!» - предупредил его Данеле, растеряв самообладание в момент, сорвавшись с места вслед за ним. Амеца и Арима бросились следом, по другую сторону, взволнованные непривычным беспокойством возлюбленного Гарци. «Что произошло? Что не так?!» «Не думай, Гарци, я тебя предупреждаю!» «Не смей говорить со мной в таком тоне, ты слышишь?!» - он лишь оглянулся, чтобы предупредить начало нотаций, на которые Данеле даже не имел никакого права, и тот остановился, как вкопанный, как статуя, увидев в до невероятного знакомых глазах то, чего там не было никогда. Чего не было никогда в садах всевышнего. Чему не было в них места. Голубые, своей яркостью способные выжечь зрение человека глаза не источали любовь, свет и доброту. Высший архангел был возмущен волей всевышнего. В нем что-то стучало, что-то звенело, что-то кричало, что-то горело, и Гарци не знал, что это, не знал и как это прекратить. И не уверен был, что хотел. - Что ты хочешь этим сказать, Бетиса?! Что значит «передашь мир в его руки»?! Мой мир? Ты передашь ему мой мир? Сколько, как ты думаешь, ты еще будешь всевышним?! Достаточно, чтобы твой… этот твой… Всевышний замер на месте, едва прозрачные двери из блестящей паутины со сверкавшей на них росой распахнулись. Что-то было не так, и это заметил не только он. Оно случилось невероятно быстро, в одно мгновение, которого никто не ждал, не мог предвидеть, но не мог теперь уже остановить. - Что-то не так, друг мой?.. – мягко молвил всевышний, отказываясь верить в то, что ощущал – волны жара, исходившие от воплощения уравновешенности и красоты, света и добра. Свет от него, безусловно, исходил, но совсем не тот. - Изволь объяснить мне, что значили твои обещания твоему… порождению. От смертной. Мир мой, не так ли? Я – второй после тебя всевышний, все имеет срок! Все заканчивается, и время твоего правления – тоже, твоя власть закончится, или ты таким образом пытаешься ее продлить? Ты хочешь править через своего смертного сына?! Он смертен, не забывай это! Это не продлит твою власть надолго, она будет моей все равно, хочешь ты этого или нет! - Почему я могу не хотеть твоей власти, друг мой? Вопрос в другом: почему ты можешь не хотеть власти моего сына? Пусть он смертен, ему даруется бессмертие и все, что могу я, станет его, и в мире продолжит царить благополучие. Свет, который ты ему несешь, одумайся, Гарци, ты не похож сам на себя, оглянись, на кого ты похож?.. - Ты считаешь это благополучием?! Войны, смерть, болезни, страдания тех, кого мы создали – благополучие?! - Ты не смеешь перечить всевышнему, если он так сказал, так правильно! – Данеле взял его за плечо уверенно и крепко, пытаясь не принудить, но успокоить. Отрезвить, попробовать вернуть в то состояние, которое опьяняло Ариму. Арима же задыхался, чувствуя странное «то самое» в груди. В ней тоже что-то болело, он все отчетливее слышал стук. - Кто сказал?! Кто так сказал, глупое ты существо?! – Гарци огрызнулся, взмахнув рукой, рукав с камнями полыхнул пламенем в воздухе, как крыло. – Он так сказал, поэтому так и есть?! Подумай, Данеле, тебе сказали, что он прав, но кто тебе это сказал?! Он сам! Он сказал, что он прав, а ты принял это, но почему?! Потому что он так сказал?! Ты не слышишь, какое безумие в этом всем кроется?! Я сказал, что это не так. Я. Сказал. Значит. Это не так. Кто прав теперь, Данеле? У тебя есть собственное мнение? Собственный разум? - Что есть «разум», друг мой? – оглядев столпившихся в незримом дворце ангелов, переспросил всевышний. - Причины, - не поднимая головы, лишь медленно ее повернув, ответил Гарци без тени возмущения в голосе, уверенно. Даже чересчур, - причины, по которым я должен делать то, что ты говоришь. Принимать твои решения, как свои, как единственно верные. Назови мне хоть одну причину, кроме той, что ты сам себя назвал правым, что ты сам себе дал все, чем обладаешь. Всю власть, которая могла быть моей. Которой я воспользовался бы с большей пользой. - Назови мне причины, по которым ты не хочешь исполнять мою волю, по которым она не может быть и твоей, мой дорогой друг?.. - Я знаю, как будет лучше, «мой друг», - разомкнулись в оскале губы, которые уже не были перламутрово-розовыми, приковывавшими взгляд Аримы. Амеца готов был поклясться, что еще несколько мгновений назад они были, как у статуй, состояли из твердых, но сглаженных линий, только теперь стали красными, как плоды в человеческих садах. Как переспелые вишни, и налились чем-то, как ягоды наливались соком. Ими не хотелось восхищаться издалека, глядя и испытывая возвышенное благоговение. Их хотелось прикусить, как те вишни, смять пальцами, пока не потечет сок, лопнуть о заострившиеся зубы… Заострившиеся? - Друг мой, мы обсуждали твои предложения. Мы знаем, как будет лучше, я знаю, как людям лучше жить, пойми, они не будут счастливы, если мы дадим им то, что ты хотел им… - Теперь уже «мы»? Кто такие «мы», Бетиса? Только секунду назад правил всем ты, и твое слово было законом для всех, для него особенно, - Гарци кивнул на Данеле, который отступил, уязвленный, тоже чувствуя, как что-то дрогнуло в груди, но бросив молящий взгляд на всевышнего, взывая о помощи. Подозрительные чувства рассеялись, будто их и не было. Он готов был пойти за ним куда угодно, и это был не тот путь, по которому хотел пойти Гарци. - Не имеет значения то, что ты думаешь, мой друг. Пойми, я говорю это не из желания потворствовать своим капризам, но из соображения пользы для всех, благополучия всего человеческого рода… - Их благополучие – не твой ли каприз?! - Нет смысла в этом разговоре, дорогой друг, ничего не изменится. Согласен ты со мной или нет, моя воля должна быть исполнена. Так будет лучше для всех. Я – всевышний, и пока это так, мне решать, что правильно, и что будет исполнено. Ты ничего не сможешь сделать. - Ты уверен?.. Самопровозглашенный всевышний, который сам себя назначает на пост, сам себе дает права, сам решает, можно их менять или нет?! Думаешь, у тебя хватит сил их отстоять?! – Гарци наконец поднял на него глаза, распрямляясь и прекращая обращать внимание на лихорадочный стук в груди. Всевышний не узнал глаза самого красивого из своих архангелов. Из ослепляющих, как утреннее небо, омутов они стали самой глубокой пучиной океана, пока за мгновения не стали совсем черными, потеряв последний различимый оттенок цвета. Света. - «Отстоять»?.. – переспросил он, округляя глаза в ответ. Рот Гарци неузнаваемо растянулся, на вид столь же сладкий, как вишни, выдававший уверенность слов, что выговаривал: - Кто сказал, что я приму твое слово? Я не согласен, я отказываюсь подчиняться. И многие не согласны, ты чувствуешь? Ты же слышишь, с кем они согласны?.. Попробуй остановить их, всепрощающий всевышний правитель всея живого? Как насчет твоих безумных правил, которые ты так любишь нарушать, за которые казнишь свои же беззащитные создания? Нарушишь их и теперь? - Не нужно, друг мой! Прошу тебя, остановись! - Да как ты смеешь?! Как… как ты можешь… ты… ты оскверняешь этот дворец! Эти сады! Ты оскверняешь творение всевышнего, как ты можешь находиться… как ты смеешь смотреть в глаза всевышнего?! – Данеле бросился на него, срывая мантию, из-под которой с шорохом выскользнули почерневшие крылья, и не успел вырвать ни одно перо, прежде чем самый красивый из ангелов надломил его крыло у основания и уронил его на хрустальный пол, наступая на спину, чтобы его оторвать. - Гарци!!! Гарци, что ты… как ты можешь, как мог ты… - лицо всевышнего исказилось болью и ужасом, по рукам архангела потекла серебристая, быстро темнеющая кровь. Солнечные пряди его волос стремительно наливались пламенем, пока не потемнели, как глаза, упав черными водорослями на лицо, перекошенное правосудием. Гарци не успел ответить, во мгновение исчезнув в куче тел и крыльев, из которой брызгала на пол и стены сверкающая кровь, быстро превращаясь в багровую, делая из сокрушительно прекрасного дворца место битвы, поле боя хуже, чем в человеческих войнах. Голос всевышнего померк в громкости душераздирающих стонов боли, пока в центре суматохи не начало загораться пламя. За секунды оно разошлось до размеров, ослеплявших даже тех, кто оказался дальше всех и не вмешивался. Дворец горел, всевышний, схватившись за голову, пытался уговорить обезумевших ангелов остановиться, пока не стало ясно, что ничего не вернуть. Гарци добился чего хотел, сам того не осознавая, сам погрязнув в грязи случайно развязанной битвы, оказавшись поверженным и распятым в луже чужой крови. Дотянуться до него не мог ни Арима, ни Амеца, оставшийся без глаза, обоих крыльев и одной руки. - Предатель! – крикнули наконец громче всех, и вверх, к дрожащему своду дворца были воздеты окровавленные руки, державшие вырванные из спины красивейшего архангела крылья. Изуродованный, он лежал на чужих неподвижных телах, пытаясь приподняться на руках, постоянно скользивших в крови. Взглядом ненароком он встретился с застывшим, умиротворенным и нежным взглядом одного из самых юных ангелов. Его головы, лежавшей у паутинистых дверей. В ужасе он замер, забыв, что собирался делать, и из глаз его хлынули слезы, злые настолько, что пол дымился там, куда они капали. Обернуться к Бетисе и обвинить его в том, что происходило, он не успел, вцепившись в схватившие его руки Аримы и Амецы, отползая в угол, подальше от страшно прекрасной оторванной головы. Того, кто с торжеством воздел его украденные крылья к потолку, снесла толпа обезумевших сторонников, наблюдавших за прекраснейшим и светлейшим со дня своего создания. И снова слышно было только крики, крови становилось все больше, отовсюду слышался сумасшедший стук в грудных клетках. Ожившие ангелы превращались в людей, ничем от них не отличаясь, едва теряли крылья, забыв, кто они, единожды познав сопротивление. Они не знали, что такое сражение, не понимали битв, развязываемых людьми, но всего мгновение, и они не помнили, что значило не понимать всего этого. Они не могли вспомнить, каково было слушать, что думал хоть кто-то, кроме них, что значило соглашаться независимо от того, сильнее или слабее тот, кто говорил. Они не знали ранее, как можно сравнивать силу, пока не показали свою, лишь потом осознав, что надеялись на слабость тех, кого терзали. - Тебе достанется ужасный мир, мой дорогой сын… - всевышний на коленях, над телами, закрыв лицо руками, бесслезно рыдал, и дворец содрогался, пытаясь стать прежним, но рушился на глазах. - Всевышний, пожалуйста! Прошу вас, пожалуйста! Умоляю!.. – кричал кто-то из смешавшихся в кучу, покалеченных тел. Тот, кто несколько минут назад вырвал крылья Гарци собственноручно. Его тоже уже были втоптаны в окровавленный пол, среди тел сторонников и противников воли Бетисы. - Я ничего не могу сделать больше, мои дорогие… я больше ничем не могу вам помочь… я не могу оставаться вашим отцом, я отдаю все, что могу, все, что умею, своему единственному наследнику… и быть ему всевышним, как только он будет готов. Гарци не успел сказать ничего, прежде чем дворец и сады накрыла ослепительная вспышка, он только тяжело дышал, чувствуя, как липкая, горячая кровь текла из ран у него на спине, прижимаясь щекой к груди Аримы и держа на руках терявшего сознание Амецу. - Прощайте. Мне очень жаль, что я был настолько… неправ… - переходя на шепот, неуклюже, как никогда никто не видел за тысячелетия, как настоящий человек, Бетиса отползал от чаши, в которую любовался на своего наследника на земле. - Если ты думаешь, что так и будет, ты ошибаешься!!! – Гарци прокричал так, что чуть не потерял голос, перекрывая весь шум сражения, даже крики боли и предсмертные стоны. Замершее на полу дворца тело всевышнего загорелось, вызвав новую волну отчаянных воплей, и куча тел наконец распалась на отдельные составляющие. Израненные, утратившие красоту и остатки гармонии, они было бросились к создателю, но оказались отброшены к сводам зала. Только те, кто подобрался ближе всех, воспламенились следом за всевышним, и заметались, сдирая плавящуюся кожу с лиц и тел. - Будь ты проклят, ты и твой ничтожный выродок!!! Ему никогда не править моим миром, никогда, слышишь?! Я знаю, ты меня слышишь!!! Никогда!!! – выбравшись из объятий потерявших сознание ангелов, он вскочил было на ноги, но поскользнулся на крови и упал на четвереньки. Это его не остановило, он все же подполз к чаше, чтобы увидеть наконец того, из-за кого разрушил небесный покой. - Ты ответишь за это… ты за все ответишь, ты, маленький выродок! И тогда мы посмотрим, кто здесь всевышний. Он не успел насладиться вдоволь планами отмщения, как боль пронзила все тело, и за спиной он услышал крики уже совсем иной тональности. Те ангелы, что оставались в садах, не подступаясь ко дворцу в ужасе, бежали, не оглядываясь, оставалось слишком мало времени, прежде чем Гарци, очнувшись от карающей боли, устремится на поиски своего «соперника». Он срывал с лица кожу, как и метавшиеся по тронному залу ангелы, падавшие на колени, на спины, корчившиеся с оглушительными криками. Кровь в их сосудах закипала, разгоняемая колотившимися в ярости сердцами, пальцы кровоточили от резавшихся когтей, губы лопались, как те самые, порочные плоды, пронзенные клыками. Гарци переходил на диапазон, который больше не слышал никто, который уничтожил бы человека за считанные секунды. Вцепившись в раскалывающие череп рога, он прижимался лбом к липкому ледяному полу дворца в надежде на облегчение, готовый грызть плиты, но ничего не мог сделать и с вырывавшимися из позвоночника костяными шипами, с вырастающими из его собственных лопаток крыльями. Совсем не такими, какими были те, прежние. Обтянутыми тонкой пока еще кожей, пронизанными сосудами и уродливыми в своей влажной нежности. Некогда прекрасное тело изгибалось в центре зала, на узоре мозаики, извивалось под немыслимыми углами, когти вырывали целые фрагменты плит, пока от последнего его оглушительного крика не взорвались со звоном хрустальные своды, погребая под основаниями горы тел сторонников Бетисы. Противники не успели вскарабкаться по рушившейся на глазах опоре, падая и утягивая остальных вслед за Гарци. Ему суждено было очнуться там, где он так мечтал себя увидеть. На самом настоящем, величественном троне. Только в подземельях, далеко от наследника всевышнего, прикованный выжившими ангелами к своему новому трону в новых владениях. Окруженный сторонниками, верившими истово в то, что тот день все равно настанет. Тот день и тот час, когда Гарци освободится и захватит то, что ему полагалось по праву.