Художник

      Комната, еле освещавшаяся светом от маленькой свечи, вся украшена прекрасными в своём роде картинами. На одной из них девушка с огненно-рыжими волосами повешена на эшафоте, а на другой темноволосый юный мужчина «поставленный» на пики. Картины выполнены искусно и являются самым главным украшением этой комнаты, но и они же создают это чувство ужаса. Хотя, сейчас эта атмосфера подходит как нельзя кстати, ведь перед мольбертом с законченной картиной лежит моё охладевшее тело. И как же я докатился до такого? Жаль, что так просто на этот вопрос не ответить. Ну, нужно начать с того, кто я вообще такой. Звать меня Михаэль. С самого детства я занимался рисованием. Уже в пять лет мои картины сходили с аукционов за неплохие деньги. Все мне пророчили безбедную жизнь и так бы и было, если бы не один случай. Я тогда ни о чём не беспокоился. Ох, моё самое великолепное время - юность. Для одноклассников я был обычным шкодным парнем, для учителей - творческим гением. С пацанами мы были не только хулиганами, но и дамскими угодниками. Как же я люблю русских красавиц! Их глаза, улыбки... Как же это всё кружит голову. Жаль, что мой отец старой закалки: он решил сам выбрать мне девушку и, конечно же, она будет моей женой. Ведь она должна быть чистой еврейкой... Раньше у него таких тараканов не было и вот как он мне объяснил: «Михаэль*, ты понимаешь, что для тебя открыты все двери! Ты не будешь как мы - довольствоваться куском хлеба и тёплой печкой. Чистая семья - показатель знати. Гой* тебе парой не будет никогда.» В общем, я был вполне счастливым ребёнком до своего дня рождения. Пришло много народу и знал я меньшую половину. Я только потом понял, что это высокопоставленные чиновники и богатые ценители искусства, пришедшие посмотреть на мои работы и «одарить маленького гения» своим благословением и покровительством. В самый разгар банкета, когда вроде все приглашенные присутствовали, в зал нагло ворвался мужчина в железных доспехах. Он шёл тихо и размерено, в каждом его шаге чувствовалась уверенность, сила и воля. Он решительно шёл по направлению ко мне, и я всё отчётливее чувствовал его ауру. Моё сердце начало бешено биться, подсознательно я искал пути отступления хоть и понимал, что нет никакой угрозы. Что это просто один из приглашённых, пришедших меня поздравить, но страх не утихал, словно я чувствовал приближения собственной смерти. Знал бы тогда, насколько я был прав. Стук его лат эхом отдавался в моей голове, погружая меня в безумие. В голове путались мысли, но я точно знал, что мне нужно спрятаться. Мне нужно бежать! Но ноги словно окаменели, перед глазами появилась пелена. Я пытался двигать руками и ногами, но в ответ на мой попытки раздавался звон цепей. Меня никогда не охватывал такой ужас, как тогда. Мужчина молча протянул мне какую-то коробочку – это и был его подарок. Не принять я просто не мог. Не по моральным или этическим принципам, а потому, что не мог контролировать своё тело. Вручив мне коробочку, странный мужчина любезно покинул наш банкет, не произнеся ни единого слова... После этого меня сразу отпустило, и я решил это списать просто на моё сильное волнение, хотя и сам своим уговорам поверил с трудом. Но делать было нечего, ведь праздник нужно продолжать. Спустя час моё волнение совсем спало под действием весёлой атмосферы и приятных разговоров. Я уже во всю веселился и ожидал своего главного подарка: выступление какого-то всеми полюбившего оратора. Им оказался невысокий мужчина: с тёмными волосами и смешными усиками. Честно, я от него многого и не ждал. Ну, я бы не подумал, что это смешной и чудной с виду мужчина, может заставить толпу слушать его. Весь праздник проходил в главном зале нашего дома, откуда можно было подняться на второй этаж по большой лестнице. Этот непримечательный мужчина с такой уверенностью поднимался по ней, словно знал, что его выступление точно понравится всем. И даже я почему-то заранее стал относиться к ещё не прозвучавшей речи положительно. Он поднялся всего на три ступеньки и, повернувшись резко лицом к гостям, начал свой монолог словно с трибуны. Он начал с простого приветствия на немецком языке - это немного расстроило меня, ведь я не очень хорошо знаю этот язык, но тем не менее частично я смогу его понять. Его речь звучала очень убедительно: хорошо поставленный голос творит чудеса. Создавалось впечатления, что вся его речь, каждое слово отображает его душу, которая больше не может терпеть гнёта... Хотя, на самом деле слова были подобраны очень хорошо, заранее продуманы. Я не многие слова разбирал, но, как позже выяснилось, я смог уловить суть. Да как он посмел прийти в еврейскую семью с такой речью! Я стоял в ступоре, не зная, что делать. Он не может такое говорить, он не может решать кому жить, а кому нет! Это не справедливо... Чем евреи заслужили такой гнев. Самое худшее было то, что все люди, кто не относил себя к гоям слушали его внимательно, с упоением. Каждый, из находящихся в этом зале, считал его речь правдивой - истиной сие бытия. Но такое не может пройти, он не может сотворить такое... Я заметил окончание его речи только в тот момент, когда все зааплодировали ему. Они смотрят на него, как на говорящего истину Бога, но это не так!       - Как Вы можете говорить такое в моем доме?! Вы не есть Господь Бог, чтобы решать за других! - пусть мой слова всего лишь порыв смелости, но мой внешний вид выдавал труса: голос дрожал и ноги еле держали меня.       - Я не Бог. Я лишь выполняю его волю. Изначально так было заложено богом в нашей крови. Арийцы - высшая раса - должны произвести чистку.       - Да о какой чистке может идти ре... - отец одернул меня. Видимо, сейчас не время устраивать политические споры, но почему я не могу защищать себя и свою семью. Не уж то папу это всё устраивает? Пока я находился в замешательстве, этот гнусный мужчина поднялся на второй этаж нашего дома - там находилась моя выставка. Видимо, он был в списке приглашенных ценителей, которые решили заказать или купить картины. Мне так не хотелось, чтобы моё искусство было опорочено его присутствием. В высшем обществе показывать открытую неприязнь к кому-то – является показателем дурного тона. Всем привычнее фальшиво улыбаться, чтобы не потерять благословение этого человека. Так и тут, мой порыв гости приняли не радушно и, под предлогом, что мне стало дурно, я покинул мероприятие и направился в свою комнату. Как я хотел забыть тот день и проснуться опять беззаботным мальчишкой, не знавшим о том чудище, которое собирается подняться по политической лестнице на самую вершину. Я постарался заснуть, как можно быстрее, чтобы не слышать то, что происходит внизу на празднике.       Утром за завтраком мне сообщили, что кто-то из вчерашних гостей заплатил неплохие деньги за то, чтобы я сегодня начал рисовать его портрет вне очереди. Мне не хотелось, но деньги были уже уплачены, так что у меня не было выхода.       - Пап, а кто должен прийти сегодня и когда? - мне правда было любопытно. Ну, кого мне целый день терпеть.       - Адольф Гитлер. Прошу, постарайся угодить ему. - видно было, что отец не очень хочет, чтобы этот Адольф появлялся в нашем доме.       Позавтракав, я пошёл тогда в свою комнату готовить мольберт и краски. Ах, искусство, ты единственное, что сможет успокоить меня в нелёгкую минуту. Так приятно погружаться в этот мир, не думая о его внешнем уродстве, а любоваться его внутренними красотами. Даже в самой смерти есть что-то прекрасное и удивительное. Я думаю так, даже после собственной смерти. Если бы я мог зарисовать её, то это была бы моя лучшая картина. Но не будем отвлекаться... Так вот, я подготовил всё, что нужно к приходу гостя. Даже достал подарок от того странного рыцаря - там был карандаш, видимо, для картин в графике, и кисть. Мне хотелось опробовать их - не просто же так их мне подарили. Я воображал, как буду вырисовывать этим карандашом, как всё это будет выглядеть, даже чуть было не начал рисовать соседний дом за окном, но в мою комнату нагло ворвались. Обернувшись, я не поверил глазам! Передо мной стоял именно тот оратор, который возмутил меня вчера.       - Здравствуй, юный гений. Тебя предупредили, что ты будешь рисовать мой портрет? - он говорил опять уверенно, словно знал, что я не смогу ему возразить.       - А Вы Гитлер, как я понимаю. Можете звать меня Михаэль. Мужчина, стоявший передо мной, слегка улыбнулся и протянул мне руку. - Рад знакомству.       Нехотя, мне пришлось пожать его руку в знак вежливости. - К сожалению, это не взаимно.       - Это со временем исправиться. - видно, что Гитлер мужчина в себе уверенный.       Я не стал с ним спорить - мне с ним детей не растить. Просто решил заняться своей работой - нарисовать его портрет. Я только взял карандаш в руки, как в моей голове чётко обрисовалась не радужная картина: Гитлер стоит за возвышающейся трибуной. Всё его лицо показывает его рвение, желание, стремление. Создавалось впечатление, что не только он болен этими чувствами, вокруг него все заражаются ими. Это так крепко засело в моей голове, что я не мог не нарисовать. В глубине души я сомневался, что я должен это делать, словно я чувствовал к чему это приведёт и чем обернётся для меня, но моё вдохновение, на тот момент, было сильнее меня. Оторваться или отвлечься? Недопустимо! А иначе я спугну это наваждение. Весь мой творческий процесс занял пять часов и всё это время Гитлер сидел спокойно, наверное, продал душу дьяволу за такое терпение.       - Эм, я вроде закончил, можете посмотреть. - я говорил немного неуверенно, хоть и смотрел на картину довольным взглядом. Моя первая картина, в которой я никого не убил. Мужчина с наслаждением встал, потянулся, думая, что я не вижу его, и направился ко мне. Зайдя за мою спину, он посмотрел на получившийся шедевр.       - Это не совсем то, о чём я просил... Но это мне нравится больше. Ты словно увидел мою душу, моё великое будущее.       - Я так понимаю, Вам нравится... - знаете, не хочется находиться так близко с тем человеком, у которого вооруженная охрана стоит за дверью и, готовая выполнить любой приказ этого полоумного человека; все зажиточные люди ходят с такими амбалами. Он лишь хмыкнул в ответ и решительными шагами направился к двери.       - Завтра заберут. - покинув комнату, он громко хлопнул дверью. В этот день я в первые понял смысл продажности искусства. Как я мог вдохновиться этим человеком, как он мог заставить увидеть меня в нём такого политика и деятеля, почему я не смог откинуть этот вариант и просто нарисовать его портрет. Хотя, я не думаю, что именно деньги заткнули во мне здравый смысл. Я ещё никогда не творил с таким упоением, словно вкладываю частичку себя, не своих чувств или мыслей, а именно себя... Своей души, возможно.       Гитлер оказался человеком слова: всё-таки забрал картину себе и даже оставил в знак своего покровительства у нас дома часы. Но встретиться мне с ним в третий раз не получилось - ночью у меня поднялась температура. Чувствовал я себя так на протяжении трех месяцев. Отец даже приглашал врачей, и лекарства помогали снять жар, но ненадолго. За неделю до школы мне стало намного лучше, чему я был особенно рад.       Через неделю мне нужно идти в школу. Я уже совсем забыл про Адольфа Гитлера, пока отец не рассказал мне, что с сегодняшнего дня партия этого безумца становиться правящей партией в Германии. Н-да, 1933 можно считать годом начала национал-социализма в Германии. Пусть отец и не показывал этого, но он сильно переживает за нас, да и я сам понимаю, не маленький уже, если это так продолжится, то нам станет небезопасно находиться в Германии. Нет, нам уже небезопасно. Теперь мне страшно даже идти в школу. Страшно, что мои друзья могут в буквальном смысле всадить мне нож в спину или того хуже их родители. Мы как раз размышляли с родителями, что предпринять можно в таком критическом положении, как наш разговор прервал звонок в дверь. Это оказался Мартин Борман - секретарь и начальник штаба заместителя фюрера. Сильный и, по виду, верный своему делу мужчина - это мне не на руку. Меня сразу отправили на второй этаж, но я спрятался так, чтобы слышать, что происходит внизу.       - Здравствуйте, я пришел к Вам, так как поступил приказ от самого фюрера привести вашего сына. При оказании сопротивления было отдано разрешение применить силу. - Борман говорил чётко, словно сказанное им есть существующая истина и оспариванию оно не подлежит. Словно слова фюрера единственное, что вообще имеет силу. - Вы понимаете, почему я говорю это. Вы - очень уважаемый человек в Германии и должны понимать, что ни вам, ни фюреру скандал не нужен. Просто позвольте мне забрать вашего сына.       Отец всячески оправдывался, лишь бы он ушёл. Но, к сожалению, это не помогало.       - Дорон*, Вы, наверное, неправильно меня поняли, повторю ещё раз...       - Я здесь! Хватит уже давить на мою семью, я поеду с вами. - мне уже не было страшно. Этот псих просто что-то задумал.       Мы ехали довольно долго. Он последний год находился далеко от центра Германии - это мне сказал Борман. Когда мы были недалеко от дома, в котором прятался от мира фюрер, меня огрели прикладом. Даже если бы я мог увернуться от этого удара, то не стал бы сопротивляться. Если они пришли ко мне домой и стали угрожать, то кто знает, что они сделают, если я окажу сопротивление.       Очнулся я в каком-то темном и сыром помещении, голова адски болела, и я не мог пошевелить запястьями; когда глаза адаптировались, я смог разглядеть, что на руках моих новое изобретение германских пыточных – кандалы перчатки. В них невозможно даже пальцем пошевелить. Видимо, хозяина этого помещения очень заботят способности моих рук, он видит в них угрозу. Пока я размышлял о своих грехах и о том, за что я получил такое наказание, ко мне спустился мужчина.       - Добро пожаловать в мой милый дом. – голос казался очень знакомым и до боли противным, побуждал во мне горькое презрение к его обладателю.       - Кто же ко мне имел чести заявиться? – я говорил с какой-то иронией, не в моем положении так разглагольствовать, и за это я опять получил прикладом, но уже в живот.       - Мой юный друг, в твоем положении не тебе спорить со мной. Я прокашлялся: - Здравствуйте, мой фюрер, чем я обязан личному появлению такого значимого человека?       - Ты, Михаэль, отныне мой талисман. Ты своим рисунком напророчил мне победу и теперь ты нарисуешь мне покорение Польши в ближайшее время. Я был напуган, да он, наверное, с ума сошёл! Мой рисунок, да и сотворить такое! Но как бы там ни было, я не буду писать такое.       - Гитлер, Вы спятили! Ни за что я не стану рисовать такое! Я не верю в то, что я помог вам и вашей партии, но даже если и так, я просто из принципа не стану это делать! Вы и ваши идеи… Они ни к чему хорошему мир не приведут. Как же мне Вас жаль, фюрер, Вы не можете стерпеть жестокости этого мира и поэтому решили ополчить всех и привести мир к тому состоянию, в каком видите его вы!       - Заглохни, щенок! – он замахнулся, чтобы ударить меня, но в миллиметре от моего лица остановился. – Нет, я не стану бить тебя. Это не сломит твою волю, сломит только жёсткий режим. Ты останешься здесь, пока не примешь истину, которая сейчас царит везде. Истину, которая сейчас уже у всех в сердцах.       - Хм, а если я просто не стану принимать твою истину и умру тут, то что ты станешь делать? Ведь ты сам сейчас показываешь, что без моих картин ты ничего не сможешь. – я просто доводил Гитлера до кипения, надеясь, что он не сдержится и убьёт меня, тогда я точно не стану ничего ему рисовать и не будет мучений.       - Очень просто. Есть одна вещь, которая точно станет весомым доводом для тебя. Эта вещь очень дорога каждому с детства и ближе, чем это, тебе просто ничего не может быть. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я.       - Да ты не посмеешь так сделать! – если он говорит о том, о чем я сейчас думаю, то… Это будет конец всему.       - Я могу сейчас всё, мой юный друг. Даже твою семью я могу взять под «присмотр». – я не видел лица фюрера, но я просто нутром чувствовал, что он в душе горд собой, что смог угадать мою слабость. Мне так хотелось в этот момент ударить этого заносчивого психа. Его нужно спустить с небес на землю… Если бы не эти кандалы.       Вот с того момента началось наше противостояние. Он пытался сломить меня, а я пытался не сойти с ума. Он развлекался, избивая и мучая меня, а я развлекался тем, что просто проверял его терпение. Эта игра продолжалась довольно долго. Казалось, что, как все наши гости в тот раз, я заражался его чувствами и эмоциями. Его ярость и ненависть, словно передавались мне и от этих чувств моя душа становилась такой же чёрной, как и его.       Но, как бы я не был силён духовно, моё тело долго не может терпеть такие истязания и, видимо, не только я это понимаю, но и фюрер начал беспокоиться об этом факторе. Ко мне спустился Рудольф Гесс - этого человека мне даже представлять не надо. Читал о нём в газетах, один из друзей Гитлера, а точнее один из тех, кто готов отдать свою жизнь за его идеалы. Уже второй человек из близкого окружения Гитлера, кто удостоил меня чести личного визита.       - Хих, здраст... - я еле дышал. - Чёрт, язвить сил нет.       - Радуйся, фюрер решил помиловать тебя и дать тебе шанс проявить свой талант.       Я не мог разобрать, что он говорит, все его слова слились в один пищащий звук.       Он снял с меня кандалы, и я упал на холодный пол. Как же хочется пить. Мужчина закинул меня к себе на плечо и вынес на свет. Ай, как же непривычно, я так долго был в темноте, что сейчас привыкать к свету не так-то просто. Меня просто бросили в какую-то комнату. Как позже выяснилось, эта копия моей. Я нашел под своими красками записку от отца, где он описывал, куда их отправил Гитлер. Всё-таки мне пришлось рисовать картины для фюрера, но после каждой неудавшейся работы меня лишали еды. Я не понимал, чего он хочет от меня, но всё равно брался за кисть. Так я и провёл шесть лет, не покидая этот дом. Он стал моей тюрьмой. Он просил меня рисовать всё тем же карандашом и той же кистью. Каждую часть его плана должна сопровождаться моей картиной. За это время я нарисовал ему двадцать картин и это только те, которыми он был доволен.       Был уже 1939 год, тридцать первое августа. Гитлер вернулся в свой загородный дом после очередного заседания НСДАП*. За всё это время, что я здесь нахожусь, я так ничего и не узнал о своих родителях, и о том, что с ними всё-таки запланировал сделать фюрер, но зато я много узнал про его злые планы: строительство какого-то Аушвиц*. По его словам, это будет начало к завоеванию не только Польши, но и всего мира. Так же моими картинами должны были сопровождаться его ораторские выступления. Публика его обожала, но мне всегда было интересно: правда ли это мои картины так меняют его для людей или же Адольф Гитлер сам обладал необычайной харизмой. Можно с уверенностью сказать одно – он очень боится провала и поэтому продумывает всё до мелочей. Чем больше он нравился публике, тем больше он убеждался в моих способностях. И вот сегодня, в прекрасном расположений духа, он врывается в мою комнату.       - Сегодня мы устранили все преграды, которые могли нам помешать. Теперь ты можешь закончить свою работу. – я стоял перед картиной написанной карандашом «Аушвиц глазами народа».       - Хорошо… - я говорил отстранённо, не хотелось даже думать о том, что он ожидает от этой работы.       - Это будет самое прекрасное твоё творение… Оно будет первым шагом к очистке наций от смрада. – знал бы он, как противно это слышать тому, кто является именно этой заразой для нации.       - Фюрер, а Вас не смущает, что вы просите помощь у еврея? – я говорил с лёгкой иронией, ожидая удара либо ногой, либо прикладом.       - Нет, мой гений, я ведь не прошу, а приказываю тебе, заставляю тебя, ведь, по сути, у тебя нет другого выхода. – опять эта его внутренняя гордость за его низменный поступок.       Так мы переговаривались долго. Он говорил мне, каким он представляет Аушвиц, а внутри меня всё переворачивалось от смрада, который я ощущал от его души. Мы просидели до поздней ночи, и к одиннадцати часам я смог изложить его мысли на холст. Воистину, это моё самое худшее произведение. В смерти есть что-то прекрасное, но не когда она приобретает такую массовость. Первого сентября того же года, Гитлер объявил о начале войны кругу приближённых, и первой своей целью он выбрал Польшу. Я столько слышал от него описаний его мечты, что даже не был удивлён его выбором и так же не был поражён тем, что Польша перестала оказывать сопротивление уже второго числа, а третьего полная победа Гитлера была безоговорочной. И уже на захваченной территории началось строительство нового, доселе невиданного концлагеря. Всё его строительство – от закладки фундамента до внутренней обстановки – должно было пройти через мои холсты. Первая часть от концлагеря – первое здание пыточных - меня ничем не удивляла, она очень походила на тюрьму строгого режима для военнопленных. А вот второе здание было воплощением безумного гения фюрера – три этажа, плюс подвальное помещение для проведения медицинских опытов над пленными. Мне даже не хочется знать, что там с ними творят, но приходится. В подвальных помещениях расположены новые приборы пыток, разработанные врачами и медиками, – мои кандалы были изобретением таких безумцев.       Строительство продолжалось без перерывов и мои творческие муки тоже не знали ни конца, ни края. Спать я не мог - мучила совесть. Ну, я так хотел думать. В голове засел образ одного мужчины, поскольку его вытаскивали из горящего истребителя МиГ - 1, то он один из СССРевцев. Эти видение очень манила меня и глубокой ночью так, чтобы "Тюремщики" не услышали меня, я рисовал портрет этого мужчины. Рисовал я медленно, стараясь, чтобы всё было правдоподобно. Его глаза, скулы, губы... Вообще черты лица я видел так отчётливо, словно это не сон и не галлюцинация, а этот человек правда стоит передо мной.       Так и тянулись дни, а дни перерастали в недели, недели в месяцы, а месяцы в годы... Думаю, что ни один человек не работал столько. О родителях я так и не получал вестей. В 1941 году строительство первого здания Аушвиц закончилось и туда сразу нашёлся первый посетитель. Когда я увидел этого заключённого, то решился дара речи. Это был тот мужчина из моих галлюцинаций, хотя, теперь я не буду эти сны так называть.       Спустя несколько часов я узнал, что этого узника зовут Яков Иосифович Джугашвили. Старший сын самого главы пролетариата - Иосифа Виссарионовича Джугашвили, но известен он нам под фамилией Сталин. Немецким служащим я не стал говорить, кем оказался их трофей. Мне не хотелось ещё больше усугублять его положение. Летний зной, ни еды, ни воды, да ещё каторги - первых поступивших военнопленных отправят на строительные работы второго здания Аушвица.       В день, когда увидел Якова вблизи, мне показалось, что рядом с ним стоит мужчина, но не в военной форме, а в золотых доспехах. Я видел его мельком, всего пару секунд, но мне показалось, что это был именно тот странный рыцарь, который подарил мне этот злополучный набор. Весь день ходил сам не свой, несознательно искал его среди окружающих, но не найдя его, я с облегчением вздыхал. Вечером меня к себе позвал фюрер, и у нас состоялся не самый приятный разговор. Дело состояло в том, что он видел портрет Якова Джугашвили и в курсе, когда я начал работу над картиной. Ему было интересно, понимаю ли я, что «предсказываю». Тогда я ответил, что понятия не имею, как это получилось, что есть вероятность того, что это просто ошибка. Хотя, на самом деле я не был уверен, что это не проделки сатаны. Либо поверив мне, либо посчитав мой ответ незначительным, Гитлер отправил меня в комнату. В коридоре было тихо и пусто - это так подходило под состояние моей души. Подходило настолько, что я не ощущал уже границ между пагубной адской атмосферой, царившей во всей Германии, и опустошающей скорбью, царившей у меня в душе. Почему именно так должно всё быть? Мне было пятнадцать, когда меня втянули во всё это, когда фюрер занял своё место среди политиков, когда мне пришлось в один миг повзрослеть. А я ведь должен был быть ещё, как минимум, пару лет ребёнком, всё равно, что прошло восемь лет, я все равно хочу им побыть. Восемь лет, восемь лет я не видел родных, я не видел ничего, кроме этого проклятого дома, который стал мне тюрьмой. За такое долгое время мне даже ни разу не удалось выйти хотя бы за порог! А ведь я мог бы жить, мог бы влюбиться, возможно даже несчастно, но даже то чувство боли от потери любви не сравнимы с болью, которую я испытываю сейчас – болью от потерянной жизни. Как же я скучаю по возгласам мамы и по смиренной улыбке папы. Почему я не мог прожить свою жизнь по-другому? Я понимаю, что тогда это была бы не моя жизнь. Но почему?.. От этих мыслей мою пустоту заполнили печаль, боль, злость. Я чувствовал, как моя душа всё больше и больше окрашивается в черный, погружаясь в темноту, но с этим я ничего не мог поделать. Пусть я лично не видел ни одного убитого, но я знаю сколько уже невинных людей пострадали: евреи, армяне, русские. Для него нет никаких различий! Даже не важно, ребёнок ли перед ним, он всё равно замахнётся своим мечом, как он считает, правосудия и покарает неверного. Но ведь факт в том, что это не правосудие! Это просто обман – обман себя и окружающих, обман самой судьбы. Всё, что этот сумасшедший фюрер считает истиной, на самом деле не стоит ничего! От волнений и эмоций, захлестнувших меня, мне было тяжело дышать. Словно воздух вокруг пропитался чувствами; то ли моими, то ли ужасные крики и вопли униженных и слабых, от которых плачет сама мать-земля, пробуждают столько боли, что её можно почувствовать даже отсюда. Тогда, впервые за эти долгие годы, я почувствовал, как по моей щеке скатилась слеза. За тем ещё одна, потом ещё. Не могу поверить – заплакать в такой момент? Я правда ещё всего лишь мальчишка. Более - менее успокоившись, я зашёл к себе в комнату и чуть не обомлел от страха. На моей кровати сидел тот самый рыцарь!       - Что вам здесь нужно? Вы кто такой? - скорее всего это следствие недосыпа; сами попробуйте почти год недосыпать.       - Я, собственно, твоё вдохновение. - мужчина осмотрелся по сторонам, осматривая картины, а я всё ещё не понимал намёка. - Один из четвёрки старика. Война. Я пребывал в лёгком недоумений. - Война? Старик?       - Хэх, я и забыл, что у вас тут он немного другое. Я посланник самого Бога - один из четырёх всадников апокалипсиса - Война.        - Я просто не выспался. Мне просто нужно заснуть.       - Даже если ты ляжешь спать, то это тебе не поможет. Я тебе просто не дам заснуть.       Я быстро закрыл дверь, пока не пришли эти амбалы из охраны Гитлера проверить меня. Я был в растерянности.       - И куда же мне спрятать тебя?       - Прятать меня смысл не велик. Они всё равно не увидят меня. Их души не на столько черны, как твоя. Разве что... Этот ваш, не высокий такой... Адольф, кажется. Вот он тоже может видеть меня, но он даже может самого чёрта увидеть. У него не только душа, но и сердце настолько пропиталось грехом, что уже никакое самопожертвование его душу не спасёт.       Мне было уже настолько всё равно на то, что происходит со мной, что я даже не старался искать логического объяснения всему происходящему. Война встал с моей кровати и показал на неё рукой, видимо, приглашая меня прилечь на неё. Ну, что ж, я не откажусь от такого предложения.       - Вообще-то, на заметку, это моя комната.       Мужчина ухмыльнулся: - Не комната, а тюрьма. Ты сам только что об этом в коридоре думал. Об этом не трудно догадаться, ведь я сам тебя подвёл к таким умозаключениям.       - Если ты и правда второй всадник, то чем я удостоился твоего внимания? И что ты вообще хочешь от меня?       - О, превеликий старик, даруй ему понимания... Ты нарисуешь картину «Блокада Ленинграда» в ближайшем будущем.       Я сидел с непонимающим выражением лица, но всё равно попытался вникнуть.       -Ох, кратко говоря, ты должен снять эту блокаду.       -Как ты мне предлагаешь это сделать?       -Думай, Михаэль, думай. - этими словами он отмёл мои дальнейшие вопросы. Я и без него знал, про безумную идею о блокаде и то, что мне придётся это рисовать, но я не думал, что мне придётся её снимать. Раздумывал я над этой идеей всю ночь. Опять не спал. Как же я люблю спать, но моя жизнь так сложилась, что меня разлучили с моей любовью.       На следующее утро я увидел Войну, стоящим у моего мольберта.       -А если я просто не стану выполнять его приказ?       - Это всё равно не спасёт Ленинградцев. Да и ты, отказавшись, навлечёшь на себя беду. Она так и так не минуема, но ускорять её приход я тебе не советую. Родители твои в Аушвиц, отец точно там. Ты с Адольфом сотрудничаешь под страхом смерти, но ведь не своей. Гитлер, сразу после постройки первого здания, отправил твоего отца туда, мало ли, вдруг ты попробуешь сбежать или предать его. Ты умный мальчик, так что, думаю, нутром понимал, что от фюрера этого стоит ожидать и поэтому спорить просто напрасно не стал.       - Однажды, мне он намекал на то, что он может сделать с моими родителями... - я вспомнил те дни в подвале и по спине сразу пробежался холодок. Я надеюсь, что забуду этот ужас после всего этого, если вообще это кончится.       Война повернулся лицом к двери. - Сейчас ты увидишь самые прекрасные творения живописи. Причём сделанные твоей рукой. - его голос показывал его самодовольство, радость, даже гордость. Словно то, о чём он сейчас рассуждал на самом деле и есть прекрасное творение, но я в этом почему-то сомневался.       - Я не думаю, что... - меня прервал стук в дверь. Открыв её, я увидел Гитлера в парадном обмундированный.       Не хочу зацикливать внимание на нашем с ним разговоре и на том, каким образом он меня уговорил поехать в концлагерь. В пути тоже не было ничего, что стоило бы долгого описания. Кроме одного - фюрер был необычайно счастлив. Если бы я не знал о кровавой сущности Гитлера, то даже мог бы подумать, что он вполне милый и обычный мужчина. Но поскольку я знаю, то его такое расположение духа немного пугало меня. Когда мы добрались до места назначения, то сразу было понятно, что радоваться нечему: крики, вопли и тела мёртвых мучеников лежат прям у входа в тюремную часть. От вида гниющей плоти меня чуть не вырвало. Как представлю себя на их месте, аж в дрожь бросает. Что они такого сотворили в своей жизни, чтобы заслужить такой смерти... У этой кучи стоял мужчина в поварском колпаке и выбирал что-то. Как оказалось, он выбирал «свежие» трупы - их используют для того, чтобы кормить пленных. Из этого мяса готовят еду для пленных из второго здания Аушвиц. Как мне это обосновал фюрер, покупать еду для «паршивых еврейских собак» слишком дорогая роскошь, а кормить их всё равно чем-то нужно - рабочая сила в последнее время плохо пополняется. Он даже предложил мне попробовать это «экзотическое блюдо». Только не говорите, что он сам это пробовал?! Или он просто решил отравить меня? Я надеюсь на последнее – это выглядит более реальным. Мы не стали тратит время на первые этажи второго здания и направились в подвальные помещения. Там хозяином был доктор Ариберт Хайм. Так же он известен как доктор смерть. Над пленными, которые могут знать полезную информацию, всегда проводят пытки, но иногда, а точнее почти всегда, он заменяет пытки на опыты. Среди опытов — проведение операций без наркоза, чтобы установить, насколько сильную боль испытывает пациент, а также введение своим жертвам инъекции бензина, воды или яда прямо в сердце. Цель этих «экспериментов» — определить, как скоро наступает смерть от того или иного действия. Так же проводились опыты по отрезанию конечностей –проверяли сколько может прожить человек в определённых условиях. Я слышал, что однажды он проводил опыт по отрезанию головы, но он не обвенчался успехом. Так же проводились опыты с удалением на определённых частях тела кожи. В двух словах: жуткий тип. Честно, я надеялся, что таких страшных людей я не увижу никогда. Хотя, внешне он очень приятен и красив. Думаю, что он мог бы быть очень популярен у девушек, если бы его жизнь не связала с медициной. Гитлер рассказал мне, что Хайм очень любит свою работу в Маутхаузене*, но ради Якова Джугашвили он рад был приехать.       - То есть, вы хотите сказать, что сын Сталина сейчас у... - фюрер лишь кивнул в ответ, а я чуть не упал. Боже, дай ему сил выдержать это испытание в его жизни, к сожалению, короткой. Я не думаю, что он переживёт эту встречу с доктором смерть. Мы прошли по всему Аушвицу, но я так и не увидел своего отца. Мне было страшно осознавать, что вдруг моего отца уже давно нет в живых и, что хуже, может быть его съели. От моих мыслей меня отвлёк лай собак. Мы прошли в только отстроенную третью часть Освенцема. Я был поражен! Место, где содержат собак гораздо стерильнее и кормят их нормально. Даже хорошо! Они тут живут, как короли.       -И за чем вы устроили мне эту «экскурсию»?       -Для того, чтобы ты увидел сколько всего ты сделал. Это всё благодаря тебе. - от этих слов меня словно встряхнуло. Да я и не собираюсь отрицать это. Столько смертей и все на моей совести.       - Михаэль, нам с тобой осталась всего лишь блокада. Ты должен нарисовать самую точную картину. Вот скажите мне, что я мог ему тогда ответить? Возразить? Спорить? Я в центре ада, черт меня подери! Если он почувствует во мне хоть немного сомнения, то мне придёт конец и тогда, не важно жив ли мой отец, они его убьют. Так что я с притворным энтузиазмом согласился. Даже попросил разрешения поскорее вернуться в его загородный дом, якобы чтобы начать работу быстрее. На самом деле в Аушвиц меня просто выворачивало и мне хотелось поскорее покинуть то место. Вечером того же дня, я принялся за работу. Война стоял рядом со мной и всё что-то шептал моим краскам. Как оказалось, он тем же способом, что и кисть с карандашом, заговорил краски, чтобы ускорить действие картины. И восьмого сентября 1941 года я закончил картину карандашом и начал выполнять её в цвете. В этот же день немцы оцепили Ленинград и началась продолжительная блокада. Меня, конечно под влиянием Войны, посетила муза, но это была всё равно очень кропотливая работа и заняла она 870 дней. Фюрер был просто вне себя от радости, когда увидел картину и сказал, что как только она высохнет, он её заберёт к себе в комнату. Я не возражал, эта картина не побуждает во мне хороших чувств, да и я смогу спокойно подумать, как можно отменить действие картины. Сводки с поля боя давно не получал, но думаю, что жертв от голода уже больше нескольких тысяч... Как же меня удивляют русские: несмотря ни на что, они не сдаются врагу. Они настолько верны своим убеждениям, насколько это вообще возможно. Их можно лишить еды, воды и проводить постоянные бомбёжки, но дух их просто так не сломить.       Картина сохла до следующего утра и перед завтраком ко мне в комнату зашли охранники, и, взгромоздив на себя картину, понесли её на второй этаж в комнату Гитлера.       -И что мне делать? Если картина попадёт к фюреру, то я точно никак не смогу её исправить. - я был в полном недоумении, пусть я и шёл за мужчинами, чтобы следить за ней и, если выдастся шанс, сделать с ней что-нибудь, но вот что!       Когда мы поднимались по лестнице, Война подставил подножку охраннику, и я сразу сообразил, что он имеет ввиду. Пусть это было и больно заметно, но я с силой пихнул того же охранника и тот упал, порвав картину! Фюрер был зол, когда узнал про картину, а когда узнал о том, что прорвали блокаду, так его бешенству не было границ. Я состроил грустное выражение лица, словно расстроен, ведь я так старался, а эти «плохие дяди» порвали моё творение. В общем, навешал лапшу на уши, а он поверил, чему, честно, я удивлён. Видимо, я просто заслужил его доверие и заслужил настолько, что во время своего буйства он мне рассказывает о своих планах правления:       Во-первых, убийство Сталина и всех его приближённых. При помощи моих картин это должно быть очень просто. Но... убийство такого высокопоставленного человека! Это же просто прыгнуть выше головы.       Во-вторых, истребление всей еврейской расы. У меня сердце замерло от осознания того, что этот человек либо не понимает с кем говорит, либо не собирается оставлять меня в живых. ***       После его нудного монолога, я со спокойной совестью пошёл в свою комнату, где меня ждал Война.       -Ты сообразительный. Быстро догадался на что я намекаю. - мужчина сидел на моей кровати и начищал свои доспехи.       -Да, но... Это маленькая победа. Нужно что-то решать с фюрером. Он уже совсем спятил! Если продолжить просто выполнять его приказы, то я не могу гарантировать свою безопасность и отца, а если не выполнять, то исход тот же.       - Так просто убей его и всё. - он это сказал, словно это совсем обыденная вещь.       -Если бы это было бы так просто... Если я только попытаюсь, от меня останется лишь решето.       -Ну, тогда используй мой подарок. Но запомни одно: напрямую жизнь забрать нельзя. Всё происходит по отражению. Все события, которые происходили до этого, находили отражение в мыслях Адольфа Гитлера и его поступках. Так и с этим, нужно зеркало. Этот человек должен умереть так же, как и умрёт он. Это всё, чем я могу помочь.       Как бы я не расспрашивал, но он никак не отвечал, он вообще не реагировал. Где я возьму такого человека? Хотя, допустим, он есть, но... Я не хочу умирать! Да, я буду этим человеком, просто никто другой не сможет всё сделать правильно и... Не хочется убивать ещё кого-то. Я мучился раздумьями несколько часов, пока Война, громко громыхая доспехами, не указал на кровать. Он словно скомандовал мне идти спать. Может он и прав, утро вечера мудренее.       Ночь - это для меня самое прекрасное время суток. Только ночью я могу забыть обо всём и спокойно видеть свои сны, мечтать о лучшем месте и о лучшей жизни. Ночью для меня и моей души нет преград. Как будто ночью она очищается от того смрада, что происходит утром. Ночью можно работать и не осознавать это. Конечно, слово «работа» употребляется в переносном значении, но у меня оно имеет прямое.       Утром, не помня себя, я продолжал работать над какой-то картиной. Это был не я, кто-то управлял мной, моими мыслями, даже телом. Охрана заходила ко мне, но решив, что я работаю по приказу фюрера, оставили меня. Но было подозрительно, что даже еды не прошу. Работая над последней картиной в жизни Гитлера, я не хотел отвлекаться на посторонние вещи, да и это меня уже не спасёт. Каждый штрих на холсте - это тоненькая ниточка моей души – короткий момент моей жизни – отбирал у меня энергию, даже простое желание и любопытство к внешнему миру. Иногда мне хотелось закричать, убежать и не продолжать картину, но даже если я уйду, жизни мне уже не будет.       Искусство – вещь не быстрая, но и смерть вещь тонкая, с ней торопиться нельзя. С января 1944 до апреля 1945 продолжались мой муки над картиной и, соответственно, война тоже не планировала заканчиваться. В январе 1945 я закончил картину карандашом. И моя решимость словно улетучилась. Мне было страшно решиться на этот решительный шаг. Жить то хочется! Но если выбор стоит между смертью и жизнью в этом доме, которая приведёт к смерти, то я выберу смерть героя, чем труса.       Пока я губил сам себя, Гитлер потихоньку теряет разум - путает право и лево, не узнавал солдат из разведки, потом были резкие перепады настроения. От врачей он отказывался и уверял всех, что это всё от нервов, а вот ко мне он привёл врача. Я сильно исхудал и отказывался есть - ужасное зрелище: кожа да кости, даже нормально стоять не могу. Врачи, конечно, прописали мне таблетки и специальное питание, но оно только усугубляло ситуацию: Гитлер перестал есть, а меня мутило, трясло как от ломки, но, не обращая внимание на своё состояние, я продолжал писать картину. Так забавно осознавать, что твоя мечта, твоё без бедственное будущее ушло в никуда. Что из-за веления Бога ты лишился всего! Из-за состояния Адольфа Гитлера пошатнулось политическое положение НСДАП. Люди всё ещё верили речам фюрера, но его ближайший круг подозревал в нём безумца и это сомнение переманило удачу на сторону русских войск. Психика фюрера пала под натиском сложившихся обстоятельств: он бился в припадках и от злости избивал свою жену. Пытался выступать, но все речи заканчивались в лучшем случае криком, а в худшем приступом ярости.       Перед рассветом тридцатого апреля 1945 года русские полки уже вели ожесточённые бои с оборонным отрядом третьего рейха. Но и в моей комнате тоже разразилось нехилая битва. Фюреру видятся крысы, для него все и всё крысы, метался в поисках крысиного яда или ещё чего-то подобного. К завтраку охране уже надоело пытаться усмирять буйного фюрера, и они просто пустили всё на самотёк. Если бы они знали, что вся причина бед их обожаемого Гитлера в том, что происходит на первом этаже. Меня, усадив на кресло, придерживает Война.       - Я... нет сил. -Мне было тяжело говорить, хотелось пить, голова кружилась. Но он продолжал поддерживать меня...       Вот так собственно и закончилась моя жизнь. После последнего мазка я потерял сознание, чувствовал, как замедляется сердцебиение, как становиться труднее дышать. Затем была боль, словно изнутри тебя горит костёр, началась кровавая рвота... И всё, я не помню, что конкретно привело к остановке моего сердца, но это случилось. Я умер.       - История моя не из весёлых, да, Война?       - Да, мученик, пойдём домой, старик тебя ждёт. А мне нужно отвести душу Гитлера в положенное место.       - Куда это? -Я был в замешательстве, не уж то мы оба попадём на небеса.       - Знаешь, самоубийц на небе не ждут. -Улыбнувшись, проговорил он и , отдав честь и забрав карандаш и кисть, покинул дом.       Что случилось с фюрером, для меня остаётся загадкой, но отправившись, он закрыл себе путь даже в чистилище. Партия развалилась, и все сторонники Гитлера предстали перед людским судом. Картины, которые я рисовал на протяжении всех этих лет, Красная Армия не смогла обнаружить.       Смерть - прекрасная вещь. Я так считаю и сейчас. Смерть освобождает от душевных мук. Это мой способ обрести ту жизнь, о которой я мечтал. Жаль, но это будет совсем другая история...