Буря

За окном бушует ветер. Ядовитые облака закрывают тёмное небо. Капли дождя свирепо лупят по стеклу. А дома хорошо, тепло. В углу сверкает огоньками ёлочка. Чану и Юнхён, оба в тёплых свитерах, сидят на мягком диване и смотрят глупую комедию. Оба громко смеются, Чану не отрывает взгляда от экрана, а Юнхён – от Чану. Иногда взгляд с широкой улыбки младшего перемещается на беспросветную черноту в окне, но Юнхён не хочет думать о ней. Точно не сегодня. Комедия кончилась, и Чану крепче обнимает Юнхёна, отчего становится ещё теплее, и счастливым голосом поздравляет хёна с Рождеством. Но теперь и Чану начинает кидать взгляд на окно. – Хён, а когда закончится буря? – Скоро, – беззаботно отвечает Юнхён. – Очень скоро. И в награду за хорошие новости получает ещё более лучезарную улыбку и жаркий поцелуй. // Ветер всё ещё бушует. На город опускается плотная пелена дыма. Грязные комья снега липнут к окну. У Чану и Юнхёна всё ещё стоит ёлка, хотя, наверное, уже пора бы её убрать. А по телевизору крутится новая комедия. Парни смеются, жуют пиццу, обнимаются и стараются не смотреть в окно. – Что-то буря затянулась, – как бы невзначай замечает Чану. Юнхён отводит взгляд. – Я думал, она давно должна была пройти. – Да, немного странно, – кивнул Юнхён. – Дай мне ещё кусочек. Чану с самым невинным видом хлопает глазами. – Какой кусочек? – Ах ты ж... Вот прожорливая мелочь, мне только два куска оставил! Чану, нервно рассмеявшись, вскакивает с дивана и убегает подальше от мести разгневанного хёна. // Кажется, по воздуху пролетело вырванное с корнем дерево. Из-за плотного тумана ничего невозможно разглядеть. Смутно, словно сквозь сон, доносится чей-то крик (возможно, детский). Ёлка в июне? Серьёзно? Да, у Чану и Юнхёна она всё ещё стоит. И запас комедий и зимних свитеров кажется бесконечным. – Хён, так ведь не может продолжаться, – хмурится Чану. – Буря не проходит с самого декабря. – Да какая разница, – отмахивается Юнхён. – Нас-то она не трогает. – Что мы будем делать, если она затянется ещё на месяц? – Конечно же, просидим этот месяц тут. – А если она будет ещё год? Или два? Или… всегда? – Значит, мы с тобой останемся здесь навсегда, – улыбнулся Юнхён и потрепал Чану по голове. – Разве это плохо? – Шутишь? Это же потрясающе! И Чану подумал, что он действительно не против остаться здесь навсегда. С Юнхёном. // – Хён, мы же это уже смотрели. – Ой, точно. Тогда надо найти что-то, что мы не смотрели. – Но… такого нет. Мы пересмотрели всё, что у нас было. – Но ни разу ничего не пересматривали. – Точно. Чану встал с дивана и начал возиться с дисками на полке. Юнхён громко о чём-то разглагольствовал, и младший не услышал, как об окно что-то с грохотом врезалось. И не увидел, как по стеклу потекло что-то красное. // И его о п я т ь окунают лицом в торт. Юнхён и Чану по привычке смеются, но со второго раза уже совсем не смешно. Или уже не со второго..? – А ты говорил, надо было ёлку убрать, – сказал Юнхён с набитым ртом. – Вон, она уже простояла до нового Рождества! Вдруг огоньки, весело мигавшие на ёлке, погасли. И стало непривычно темно. Юнхён и Чану крепче прижались друг к другу и невольно посмотрели на окно: там снежинки, прилипая к стеклу, складывались в какие-то слова, подозрительно похожие на «THE END». Героя раз в десятый окунули лицом в торт, и на тёмном экране высветилось очередное «THE END». // Притворяться, что ничего не происходит, уже невозможно. Телевизор давно молчит. Юнхён и Чану пытаются неловкими разговорами заполнить образовавшуюся пустоту, но не получается: уже час они сидят на разных концах дивана, в полном молчании. – Хён, мне страшно, – наконец тихо признаётся Чану. – Ерунда, – севшим голосом отвечает Юнхён. – Нет, правда страшно. Снаружи раздаётся громкий, протяжный, душераздирающий крик. И тут же смолкает. – Я не могу больше тут сидеть, – говорит Чану и поднимается с места, но Юнхён перехватывает его руку. – Ты не можешь просто так уйти, – с тенью прежней улыбки говорит Юнхён. – У нас ещё полный ящик мороженного. Чану неловко улыбается в ответ. // Снаружи так холодно, что можно превратиться в ледышку. Ветер зловеще завывает в трубах. Ядовитый дым стелется по выжженной земле. Небо всё чернее – на нём уже очень давно не появлялось Солнце. В доме тоже холодно – свитера уже не спасают. И Чану с Юнхёном уже три дня не разговаривают друг с другом – они сидят, уставившись в коленки, и думают. Думают. Думают… – Хён, – наконец раскрывает рот Чану. – Нет, – в ту же минуту раздаётся резкий ответ. – Но… – Нет. – Я д о л ж е н идти. – Нет. Я не отпущу тебя. – Но я не могу тут больше сидеть! – Как ты не понимаешь! – потеряв всякое терпение, кричит Юнхён. – Ты не можешь туда уйти! Потому что там… там тебя ждёт только темнота. Боль. И смерть! Я не могу отпустить тебя туда. Юнхён судорожно хватается за край колючего свитера Чану. А Чану смаргивает слёзы и пытается не обращать внимания на мурашки, побежавшие по телу. // Ветер ревёт сильнее обычного. Он ломится в дверь, готовится разломать её на мелкие щепочки. И наконец особенно резкий порыв распахивает её настежь. – ЗАКРОЙ ДВЕРЬ! ЗАКРОЙ! БЫСТРО ЗАКРОЙ, Я СКАЗАЛ! Чану сорвался с места и в одно мгновение захлопнул дверь. «Ну и разошлась она», – хотел сказать Юнхён, но слова застряли в горле. Пол комнаты успел покрыться сосульками. До сих пор было слышно, как свирепствует ветер снаружи. Юнхёну показалось, что он видел снаружи странных существ. И эти ужасные существа, точь-в-точь как в его детских кошмарах, выдуманные или реальные, не выходили у него из головы. Чану увидел, как побледнело лицо Юнхёна. Он пытался привести хёна в себя – укутал его в тёплое одеяло, поил без конца горячим шоколадом и без конца повторял, что больше буря до него не доберётся. – До меня? А как же ты? Чану не хватало сил, чтобы ответить. Юнхён закусил губу до крови. По взгляду Чану Юнхён понял, что это их последняя ночь вместе. // Утром Юнхён просыпается от непривычного ощущения пустоты. Чану нет. Только лежит записка на подушке: «Мы встретимся снова, когда ты будешь готов. Я люблю тебя, хён». А буря за окном становится в тысячу раз осязаемее. Юнхён теряет последние остатки самообладания. Он плачет, воет, разбивает кулаки в кровь. Он всё ещё не верит, что Чану сам ушёл туда, в бурю. Что он оставил Юнхёна одного в попытках спрятаться от того, что рано или поздно его настигнет. // Страх – крики – кровать - пустота – холод – кошмары. Холод – кровать – страх – кошмары – крики - пустота. И так по кругу. Без Чану жизнь в этом доме, когда снаружи продолжала завывать буря, стала н е в ы н о с и м о й. // Пустота – холод – пустота – кровать - пустота. Сколько это продолжалось? Сколько часов / дней / веков потребовалось? Сейчас это неважно. Для Юнхёна это время всё равно тянулось как целая бесконечность. Важно было то, что сегодня этой бесконечности Юнхёну хватило, чтобы понять, что у него есть только один выход. Он боялся не смерти. Он боялся того, что будет до неё, что надо будет бороться, продираться сквозь снежные хлопья, чувствуя, как вездесущие облака раздирают лёгкие, из последних сил цепляясь за жизнь. Как надо будет искать Чану, если он ещё не сгинул в этом ужасе. А Юнхён знал, что не сгинул. И теперь он наконец был г о т о в. Ещё шестьдесят гулких ударов сердца. Ещё три глубоких вдоха. Один медленный поворот дверной ручки. И наконец перед глазами – чернота, перемешивающаяся с белым дымом. И Юнхён уже вдыхает этот губительный воздух, уже летит навстречу кошмару. Но этот кошмар – лучше, чем пустое существование в их с Чану давно уже утратившему уют доме. – Я иду, Чон Чану.