Солнечный день

Ответ на незаданный вопрос он прочел в ее глазах. Стены Скайхолда, да и весь мир, разом исчезли, и только они вдвоем зависли в пустоте, да еще его стол, на котором она сидела. Он не услышал шума падающих предметов, шороха свитков, звона бьющегося стекла. Все это, должно быть, полетело в ту же нескончаемую бездну, когда одним его широким жестом стол был превращен в ложе для них обоих. Мир сузился, и тело, лишившись ориентиров, оказалось словно в невесомости. Он отдался инстинктивному движению собственного тела, в полном обмундировании плавно, идеально верно взобравшись на стол, где обнял ее и слился в долгом поцелуе. Затем в еще одном. И еще. Только очень нескоро, после нескольких бесконечных минут движений языками и губами, вглядывания в глаза и наслаждения этим новым ощущением вседозволенности, в состоянии полной эйфории и бездумья, он почувствовал, что стало невыносимо жарко и доспехи мешают ему и, кажется, ей тоже. Эти ощущения вернули ему чувство собственного тела. Фокус, как со столом, тут не прошел — не получилось избавиться от брони интуитивно. Пришлось оторваться от ее губ, с сожалением отпустить ее плечи и, потратив пару мгновений на поиск верха и низа вновь материализующегося вокруг них мира, резко сев на колени, обратить свой ослепший взор на боковые застежки нагрудника. Глаза отказывались видеть. Вместо этого сознание подставляло ему картину ее полураскрытых губ и бледной кожи ее шеи. На какое-то мгновение он почувствовал себя в ловушке, сколь поспешно, столь же и безрезультатно дергая за кожаные ремни, металлические края и заклепки. В отчаянии попытался стащить нагрудник через голову — идея плохая, как он вскоре понял, едва не вывихнув себе плечо. Всему виной перчатки! Создатель! Демоны побери эти перчатки! Он сдирал их с себя, обливаясь потом, красный как рак от жары и досады, бормоча ругательства, когда чья-то прохладная ладонь коснулась его щеки. — Я сейчас, сейчас… прости меня… проклятие! — Он поверить не мог, что это все происходит с ним. Почему это с ним происходит? — Каллен, — оказывается, она уже сидит перед ним и аккуратно расстегивает пряжку перчатки, пристально глядя на оголенный участок его запястья. — Не спеши, ну куда ты спешишь? — спрашивает она успокаивающе, заглядывая в глаза. А у самой дрожит голос и пальцы стали холодными. Это он чувствует, потому что она сжимает его освобожденную ладонь в своей и целует ее, прежде чем взяться за вторую пряжку. — Я хочу… — «…тебя», хотел бы он сказать, но не решается, а только жадно впивается снова в ее губы, уже почти махнув рукой на все, гори драконьим огнем эта броня. Он уже получил свой ответ, о котором мечтал, но который даже и не помышлял услышать в реальности. Куда же ему теперь спешить, и правда. Вот его мгновение, оно уже остановилось. Стало даже не так жарко. И он какое-то время в состоянии оставаться неподвижным, завороженно наблюдая, как она справляется уже с пряжками брони, покрывающей его торс, склонившись совсем близко и спрятав от него свое лицо. Каллен проводит теплыми ладонями по ее плечам, спине — и чувствует ее дрожь в ответ на эти прикосновения. Он не просто хочет ее. Биться одним пульсом с ней, сражаться плечо к плечу, засыпать, держа ее в объятиях, утонуть в ее глазах. Он хочет широко шагнуть вглубь этой открывшейся для него свободы говорить ей все, что он чувствует, отдаться ее и своим желаниям, не сдерживать страсти, которая давно уже копилась в его теле. И не знает. С чего начать. И слова все пропали. И пульс в ушах шумит прибоем. Но волнение в ее голосе, ее сбивающееся дыхание... Она сейчас тоже за краем. И от радости он улыбается, как дурак, и, избавившись наконец от проклятого нагрудника вместе с плащом, крепко обнимает ее и целует наконец ее шею и волосы, и чувствует такие же объятия и жадные поцелуи, которыми она осыпает его ключицу и плечо. Чувствует, как она нетерпеливо тащит вверх край его заправленной в штаны рубахи и проводит рукой под тканью по его взмокшей спине. От этого касания по телу бегут мурашки, а на место радости вновь возвращается ощущение пойманного в ловушку зверя. И он неожиданно для себя рычит, сжимая ее в объятиях. Да почему же он не может отпустить себя? Ведь в его руках сейчас женщина, которую он жаждет и которая со всей очевидностью желает принадлежать ему. Но он, кажется, не верит собственным глазам. Быть может, она наслаждается его страстью, не понимая, какие желания пробуждает в нем. Пытаясь совладать с изменившим ему голосом, он находит в себе силы отстраниться и почти строго и, кажется, чересчур торжественно вопросить: — Скажи мне, Ингрид, ты когда-нибудь раньше была с мужчиной? И в ответ тут же слышит: — Да, да! — произносит она это поспешно, на выдохе и с таким облегчением, которое выдает ее смущение, нетерпение и желание покончить наконец с вопросами и перейти к делу. Он заключает ее лицо в свои ладони и, проведя большим пальцем по ее губам, любуется заалевшими щеками и особенным блеском в глазах. А после, улыбаясь ей и пожирая глазами ее лицо и плечи, расстегивает и снимает с себя стеганую безрукавку. Блуждая взглядом по выпуклостям ее груди под мягким камзолом, вытаскивает до конца свою рубаху из штанов и, расстегнув ворот, стягивает ее через голову. Подавшись вперед, он проводит руками по плавному изгибу бедер сидящей перед ним женщины, притягивая ее к себе, помогая приподняться. Она обнимает его за шею, а он, стоя на коленях, с обнаженным торсом, прижимается к ней бедрами, заключая снова ее в свои объятия — уже не благодарные, но страстные. Ее камзол. Сколько же на нем пуговиц. Кажется, его хватит удар, пока он доберется до последней, ведь каждая им расстегнутая — это еще один шаг к ее телу, которое так соблазнительно трепещет под неосторожными касаниями его срывающихся пальцев. От предвкушения его член уже давно стоит, и он жалеет, что раньше не снял свой широкий генеральский пояс с тяжелой крупной пряжкой, на которой сверкает заботливо начищенный герб Инквизиции, так ее растак, кто же придумал эти пояса и пряжки и такие тесные штаны. Помоги Создатель мне справиться с этими пуговицами проклятого камзола! Он наклоняется и целует ее обнаженную грудь. Проводит рукой и нежно сжимает в ладони, вызывая ее судорожный вдох. Она путает рукой его волосы, а другой рефлекторно впивается в его плечо. Ему приходится вновь отстраниться. Ингрид наблюдает за ним, прикусив губу. Кажется, она уже знает, что будет дальше, а он понимает, что если не сделает этого, то свихнется, но остатки скромности и пуританского воспитания мешают ему совершить это непринужденно. Он почти виновато опускает голову и расстегивает свой генеральский пояс, испытывая при этом смешанные чувства смущения и облегчения. — Сними их, — слышит он ее голос. Она сидит перед ним на коленях и пожирает глазами его обнаженные красивые плечи, мускулистую грудь, рельефный живот и выпуклость в паху, явственно виднеющуюся без инквизиторской пряжки. Проводя по своим губам пальцами, ладонями продолжая это движение вдоль щек к вискам и, откинув голову, сплетая кисти рук на затылке, так что локти сжимают виски, а обнаженные груди приподымаются выше и глубже втягивается живот. Каллен, наслаждаясь этой откровенно соблазняющей позой, послушно распутывает тесьму и стаскивает с себя штаны, повозившись с сапогами, вместе со всеми остатками одежды, оставшись совершенно голым. — Иди ко мне, — говорит он ей и протягивает руки, и тогда она тянется к нему, опираясь на руки, склоняется к его торсу и целует его живот. И этот поцелуй наконец-то окончательно срывает ему последние оковы сдержанности. Он ложится на спину, увлекая ее за собой, так что ей приходится лечь на него сверху. Его пальцы нащупывают край ее штанов. Он жадно гладит руками по ее пояснице, заводя руки под ткань, нащупывая горячие полушария ее ягодиц. В ответ она напрягается. Ее пальцы сами сжимаются, доставляя ему почти сладкую боль. Она шумно вздыхает от наслаждения, растекающегося теплом от поясницы по всему телу, целует беспорядочно его плечи и шею, что сводит его с ума. Он кладет ее рядом на спину, подложив руку под ее голову, и ласкает другой рукой ключицы, грудь, живот, не останавливаясь на крае пояса, а заводя пальцы дальше, вызывая у нее сладкую улыбку нежности. Она поспешно расшнуровывает пояс, и его рука наконец-то свободно дотягивается до влажного лона. — Я хочу тебя, — вырывается у него уже без раздумий. — Помоги мне. Он накрывает ее рот долгим поцелуем, одновременно с ее помощью спуская ее одежду до колен. — Сапоги! — вдруг смеется она в его губы. И он обессиленно сотрясается, смеясь и нависая над ней, и не может остановиться. Ее сапоги — подношение одного из высокопоставленных орлейских вельможей, стали давно предметом шуточек всего ближнего круга. Варрик как-то заметил по поводу этих сапог, что, по-видимому, орлейские шевалье начинают облачаться в одежду с вечера, чтобы поспеть к началу утреннего турнира. Заминка со сложной шнуровкой, не ослабив которую, невозможно содрать так запросто придворную обувь, отвлекла ненадолго обоих, сбавив накал их страсти. Ингрид с шуточками расшнуровывала левый сапог, тогда как Каллену достался правый. — Леди, — криво усмехаясь и с орлейским акцентом восклицал Каллен, явно подражая манере выражаться героцогу Гаспару, — в этом сапоге ваша ножка изящна, словно юная монахиня перед церковным праведником в полночь. — Ах, женераль, — передразнивала Ингрид уже императрицу Селину, — да вы опасный развратник! Хотите соблазнить меня своими сладкими речами? — Как можно, моя леди, — косясь на прелести леди Инквизитора, возражал Каллен, позабыв про акцент. — Я вот он перед вами, как есть, обнаженный и преданный вам целиком. Целую ваши ноги. К этому моменту сапог наконец удалось стащить вместе с остатками одежды его леди, и Каллен, не удержавшись, начал покрывать поцелуями ее ногу от стопы к колену, и дальше — внутреннюю сторону бедра, сходя с ума от того, как его леди взволнованно дышит, смущенная, но возбужденная этими прикосновениями. — Нет… — попыталась она возразить, но дыхание ее сбилось и она, закинув голову, тихо застонала, когда Каллен вызывает в ее теле пульсирующие импульсы. «Дыхание Создателя, — кричало все в его сознании, — Я сделаю все, чтобы ты была счастлива». Перед глазами уже все плыло и он не очень ловко, но все же добрался до ее губ, зацеловывая и проникая языком, убирая ее руки от лица, успокаивая ее тело своими теплыми большими руками, прижимая к себе и даря эту близость, которой на время лишил ее, пока был внизу. — Хочу тебя, — бормотала она, плохо соображая, что происходит, ловя его рот своими губами и выгибаясь под его ласками. — Я люблю тебя, Ингрид, — целуя хаотично ее лицо, твердил генерал, раздвигая ее ноги. Поначалу ему удавалось не терять головы, стремясь отдать своей леди себя полностью, доведя ее до экстаза. Когда наслаждение начало захлестывать его, словно прибой, топя в волнах и приближая неизбежный финал, он ухватился за когда-то спасавший его прием - успокоить свои мысли, тем самым оттягивая момент развязки. Но теперь это не помогало, неотвратимо возвращая его к ее образу и осознанию обладания ею здесь и сейчас. …Он пытался думать о горах. Он вспоминал вершины Морозных гор, окружающие Скайхолд. Восточный пик, на который он часто любовался, когда зябкими ночами засиживался за работой и выходил подышать и отвлечься на стену крепости. Там он впервые поцеловал ее, прижав к парапету, пожалуй, сильнее, чем было бы прилично. Он уже тогда желал ее каждой клеточкой своего тела, хоть и не признался бы даже себе. А она скромно не стала обращать его внимание на очевидное возбуждение его чресел… Тогда как в "сейчас" она взяла его лицо в ладони, смотря на него с изумлением, словно вдруг открыла его заново, и растерянно спрашивала, вероятно, плохо понимая сама, зачем: — Откуда ты такой? Откуда ты такой взялся? Какой же ты прекрасный! Как же давно я хотела… …Холодный перевал, живописно виднеющийся с балкона ее покоев. Он заходил туда пару раз, когда они только прибыли в Скайхолд, и однажды, пока Жозефина обсуждала с плотником, какую мебель следует изготовить для покоев леди Инквизитора в первую очередь, он вышел полюбоваться роскошным видом гор, открывающимся из самой высокой башни крепости. Вскоре следом вышла Вестница, и он странно разволновался, когда они оказались наедине в такой романтической обстановке… Ингрид вскрикивала и отзывалась на каждое его движение. …Вид северного склона, откуда дули ветра, насыщенные влагой горных водопадов, льдинками оседающей на волосах и бровях, мог охладить воображение кого угодно. Именно туда он предпочитал убраться от чужих взглядов в особенно плохие дни, когда демоны наседали в его снах и отказ от лириума затягивал в Тень его сознание. Льдистый колючий ветер северного склона вмиг выветривал морок из его утомленной головы. Именно там она сказала, что примет его любого, таким, каков он есть, со всеми его демонами и ошибками прошлого… Морозные горы отступили и сдались, растаяв под напором его собственного восхищения от обладания ею. Ее податливое тело и лицо, возбужденное и раскрасневшееся, не оставляли места мыслям ни о чем другом. Каллен сдался и благодарил Создателя за то, что эта женщина — его, и что она счастлива с ним и он смог дать ей то, что давно мечтал, — свою страсть. Когда он упал рядом с ней на бок, счастливый и все еще изумленный только что случившимся, она краем рубахи отерла его улыбающееся лицо, обильно заливаемое потом. — Спасибо, — прошептал он. Она как-то пронзительно на него посмотрела и вдруг призналась: — Я мечтала об этом всю дорогу от храма Диртамена до Скайхолда. Каллен погладил ее по щеке, вопросительно хмыкнул: — Что случилось? — Не знаю, — дернула она плечом. — Просто вдруг стало страшно. — Чего же испугалась бесстрашная Вестница самой Андрасте? — усмехнулся генерал. — Потерять того, кого люблю всем сердцем, — серьезно ответила Инквизитор. — А знаешь, что, — чуть погодя заметила она. — Ты кое-что забыл снять. Генерал взглянул на запястье и рассмеялся. Да, остатки старой перчатки немного мешали. Но заметил он это уже в процессе, и прерываться не хотелось. — Веревкой привязана, — пояснил он. — Не смог снять. Длинный был день. Солнечный. Где-то тут был нож… Он приподнялся на локте и огляделся. В помещении генеральского штаба творился невыразимый бедлам. _____ PS: Если вы читали этот текст после 8-й главы "Белых лилий в солнечный день", то не забудьте, что там дальше есть еще важные эпилоги.